Можно было так и не делать. У него законная увольнительная, он не собирался ни в ресторан, ни в театр, ни в городской сад, поэтому не было никакой нужды нарушать, но что-то такое вызрело в душе, что Фёдору понадобилась опасность, почти как на войне, как в ночной разведке, переодевшись в чужое платье, и если враг арестует, то его тут же расстреляют как лазутчика. Он натянул на брови шапку, поднял меховой воротник и пошёл. Сейчас он дойдёт до Елены Павловны, сядет перед ней и всё выскажет и всё выслушает. Но для этого надо пройти по Скорбященской, дом Елены Павловны был недалеко от училища, и училище сейчас для Фёдора было как стан врага.
Он уже дошёл до Общества взаимного кредита и увидел, как какая-то женщина, шедшая впереди, остановилась и взялась правой рукой за невысокую ограду, а левой стала подтягивать башмачок, и с точностью определил, что это Серафима. Он остановился. Если она сейчас повернёт направо, значит, она идёт домой, и тогда он пойдёт за ней. Училище располагалось дальше и прямо, он посмотрел время, было 2:30 пополудни, и его охватила какая-то странная, неожиданная радость, и мелькнула мысль: «Если она повернёт направо, значит, просто идёт домой, просто возвращается, и нам по пути, а если прямо, значит – ко мне, в училище, значит, о чём-то хочет предупредить!» Он уже давно понял, какие чувства испытывает к нему Серафима, она их особенно и не скрывала: и письма к нему на войну, и взгляды при встрече, и движение рукой, как будто бы дотронуться, но всегда отдёргивала руку или застывала.
Серафима, Фёдор нисколько не сомневался в том, что это была она, подтянула башмачок и пошла. Фёдор тронулся за ней. Серафима шла прямо, направо не повернула, и он её позвал. Это было вовремя, потому что Фёдор увидел впереди нескольких юнкеров, они группой шли навстречу, до них было шагов двести.
– Серафима! – позвал он.
Серафима обернулась, увидела и растерялась, она его не узнала. Фёдор снял шапку, она узнала и шагнула к нему. Надо было что-то быстро предпринять, и Фёдор пошёл. Он подошёл, взял Серафиму за руку и повёл в обратную сторону – откуда пришёл, откуда они одновременно пришли в это место.
– Ну вот, Серафима, видишь, какая радостная встреча!
Он её тянул, но почувствовал, что она не сопротивляется.
– А что Елена Павловна?..
– Елена Павловна послала меня к вам предупредить…
Фёдора охватило удивление, что он смог так всё предугадать, и опасение – о чём «предупредить»?
– А что с ней?
– У них разболелась голова, мигрени, а нам сегодня ехать, и она просила предупредить, что встретиться с вами не может, но передает приветы и всяческие пожелания!
Фёдор оглянулся, юнкера шли.
– Давай перейдём на ту сторону, – сказал он Серафиме и потащил её за собой. Серафима не сопротивлялась.
«А куда я её веду?» – задался он вопросом, но не смог ответить и почувствовал себя как в клетке, как волк, загнанный флажками в этом маленьком городе. «Куда – ладно, это мы найдём! А зачем?»
Он обернулся и почувствовал, что Серафима сама крепко держит его руку, даже через варежку он чувствовал, какая у неё горячая рука, и увидел, как у неё распахнуты глаза. Он понял, что на вопрос «зачем» отвечать не следует, и вспомнил, что если пройти немного дальше, то на углу будет тот самый ресторан, в котором они обедали с батюшкой, когда встретились первый раз. И тут же в его сознании развернулась целая картина, как если бы Елена Павловна его любила, они бы сейчас ехали все в Старицу и как она плакала бы, стоя на могиле его матушки. Они бы тогда все были любящими друг друга людьми, одной большой семьёй, и какие там мигрени, он бы держал в своих тёплых руках её голову и нежно целовал бы её в виски…
Они вошли в ресторан, гардеробщик принял её шубку и его пальто, официант повёл по залу выбрать столик, но Фёдор шепнул ему, он шёл впереди Серафимы: «Кабинет». Официант ничего не ответил, только кивнул и задержался на Фёдоре взглядом, потом глянул на Серафиму.
Кабинеты располагались во втором этаже. Официант повёл их по лестнице и широко распахнул третью от лестницы дверь направо.
– Пожалуйте, – сказал он. – Сейчас будет меню.
– Не надо меню! – начал скороговоркой Фёдор, он боялся, что вот-вот Серафима упрётся, заблажит и начнёт проситься домой, но Серафима молчала. – Шампанского, белужий бок с кашей, белого вина и сам что-нибудь придумай.
– Как прикажете! – поклонился официант. – Можно подавать?
– Подавай!
В кабинете Фёдор обошёл круглый стол и отодвинул Серафиме стул, он видел, как точно так делают в приличных местах настоящие кавалеры. Помог ей снять шубку. Серафима поправила шапочку, послушно села и потупила глаза.
В кабинете было три стены, одна с дверью, другая напротив с плотно занавешенным окном, справа с посудной горкой, а четвёртой стены не было, на её месте висела большая портьера.
Фёдор сел через стол от Серафимы и стал на неё смотреть. Серафима сидела на самом краешке стула, с прямой спиной и смотрела на свои колени.
Не зная, что делать и что сказать, Фёдор встал, подошёл к портьере и вернулся на место. Серафима подняла глаза, и теперь она смотрела на Фёдора.
Официант приносил. Он поставил серебряное ведёрко с косо торчавшей бутылкой шампанского, во втором ведёрке, поменьше, стукался во льду хрустальный графин с водкой; появились блюда с красивой едой, запахло вкусным. Официант хлопнул пробкой и налил шампанского Серафиме и водки Фёдору.
– Приятно покушать, – поклонился официант и вышел.
Фёдор поднял рюмку и произнёс:
– Ну что же, Серафимушка, давай выпьем на прощание, за наше всех общее счастье!
Серафима неуверенно взяла бокал и чуть пригубила, а Фёдор махнул. Он уставился на Серафиму, и вдруг его как обожгло! Вот же она – Елена Павловна! Те же цвета спелой пшеницы кудельки, те же жемчужные серёжки, только помельче, та же жемчужная нитка на шее, розовые щёчки, голубые глазки…
Серафима подняла глаза и произнесла:
– Вы ошибаетесь в своих мечтах, Фёдор Гаврилович. Елена Павловна выйдут замуж только за благородного.
Серафима сказал это тихо, одними губами, но Фёдор услышал, он вскочил со стула, схватил Серафиму за руку и потащил за портьеру. Во второй комнате стояла большая под балдахином застеленная шёлком кровать. Фёдор шагнул, толкнул на кровать Серафиму и сам повалился на неё. Серафима не сопротивлялась.
* * *
Никакой борьбы, чего ожидал Фёдор, не было, Серафима его приняла, а когда всё кончилось, она столкнула его с себя, поднялась, застегнула блузку, поправила юбки и, глядя прямо в глаза, тихо произнесла:
– Счастье у нас было общее, Фёдор Гаврилович, а теперь у меня – своё! Прощайте.
Дорогой наш многоуважаемый и геройский защитник
Иннокентий Иванович!
Писать я тебе начал, когда ты ещё только собирался в последний день своего пребывания в нашей Богом спасаемой Листвянке. Писал, глядючи через дорогу на твой двор, как ты собираешься на войну. Матушка тут же рядом была и роняла слезу, потому как война она не мать родна и никто не знает свидимся ли ещё с моим дорогим и разлюбезным соседом. Всякому делу ты мастер, дорогой Иннокентий Иванович и рыбак и охотник отменный и медалей у тебя на груди, столько ширины груди нет, сколько у тебе медалей. А мы тута, простота сермяжная, кажный день молим за тебя Господа нашего Исуса Христа, чтобы одолели вы, солдатушки-ребятушки супостата германского и австрийского, и молимся каждый день. Ты Иннокентий прямо тебе скажу – молодец. Не думал, что ты сдюжишь эту беду, какая на тебя навалилась. И молодец ты, скажу я тебе, што не стал мальца трогать и супружницу не проклял, потому как не виновата она перед тобой ни в чем. А вокруг неё ходили кругами брательник того, у кого ты увел её, да Мишка Гуран встал на твою защиту и с того берега оне боле не подаются к нам. Но оне тоже ни в чем не виноватые, так только от ревности да злобы людской чего может и хотели сделать, так Мишка встал на твою защиту и не попустил им.
А те которые сотворили зло с Марьей твоей, так слух до меня дошел, что нету их в живых и отчет оне уже дают апостолу Петру и пусть он с ими разбирается.
А мальчишечку мы с матушкой к себе забрали, пока ты был от греха и щас думаем, что может и вовсе заберем, да только какое слово Марья скажет, но мысль такую в голове держим. Я его крестил Авелем-мучеником. Ежли Марья даст согласие, то, как кормить перестанет, пусть у нас останется, а вам Господь ишо детишек пошлет, не даром, пока ты был, Марья что ни день, всё баню топила. А у нас што шестеро по лавкам, што семеро, всё одно перед Господом нашим Исусом Христом ответ давать, так пусть уж будет с нами. Мальчишка справный растет. И тебе будет не о чем беспокоится, воюй себе и себя не забывай и нас грешных.
