Люди оборачивались на своего сюзерена – кто-то в изумлении, а по большей части с облегчением. Они ведь тоже видели, к чему все клонится. Те, что сзади, клали клинки на землю и поднимали руки, показать, что они подчинились приказу. Слышно было, как такой же приказ прозвучал и с другой стороны. Шум битвы постепенно шел на спад, унимался, истаивал, а взамен ему сделались слышны крики и стоны раненых и умирающих, неожиданно резкие и страшные в нарастающем огромном безмолвии.
Разоружить войско – задача не из легких. Человек, годами носящий с собой меч или топор, проникается к нему привязанностью, даже любовью. А потому немногие из таких владельцев вот так запросто расстанутся со своей любимой, а подчас единственной вещью, бросив ее в общую кучу ржаветь (а то, глядишь, еще и достанется потом какому-то сволочуге). Ветер туго оборачивал и хлопал складками одежды этих людей, что с окончанием битвы, еще распаренные, зябко обхватывали себя руками, пытаясь сохранить остатки тепла.
Лорд Клиффорд в сопровождении группы всадников объезжал поверженную крепость, выискивая вооруженных людей Йорка, которые – кто знает – могли все еще прятаться где-нибудь в засаде. На замерзшем поле переводящие дух ратники обеих сторон осматривали себя и свое оснащение, ища незамеченные прежде раны. Многие чертыхались, обнаруживая на себе порезы, а то и дырки от стрел и не сводя с них удивленных глаз, отдирали от своих табардов и сюркотов полосы ткани для перевязки.
Всех людей Йорка проверили на наличие укрытых клинков. Тех, кто уже безоружен, отсылали к солдатам Сомерсета, надзирающим за тем, как они снимали кольчуги. Кольчужники ворчали и поругивались, но понимали: лучше не упрямиться. Возле деревьев росли груды оружия и оснастки: мечи и топоры, щиты и шлемы, кольчуги и части доспехов. Не обходили стороной и мертвых: услужливо освобождали от всего мало-мальски ценного, не гнушаясь даже стоптанных сапог и башмаков – всё в кучи, всё в кучи. Через какое-то время все трупы были налегке и босы, и тогда угрюмые солдаты прошлись среди них еще не раз, ровняя на земле в рядки и скрещивая им на груди руки: новопреставленное воинство Христово.
Вся эта возня заняла несколько часов, и к тому времени как были отпущены первые уцелевшие, солнце стояло уже в вышине. Тех, кто мог ходить, небольшими, до дюжины, группками отводили в сторону и, указав, где юг, велели убираться восвояси. У кого-то лицо было сплошной коростой запекшейся крови, у других на теле зевами смотрелись отверстые раны там, где плоть вспорол клинок. Кто-то шел, прижимая руку к сочащейся кровью дыре. А были и такие, кто не шел никуда и сидел, покачиваясь и нянча увечный обрубок, с бескровным, серым от тошного страдания лицом. Таких оставляли сидеть и умирать на ветру, глядя безучастными глазами в никуда.
Дерри Брюер не преминул перемолвиться словцом с несколькими йоркскими капитанами, что собирались уходить. Многим из побитых, измотанных и продрогших людей предстояло осилить долгий пеший путь к своим домам, пробавляясь в пути разбоем или же голодая – выбор нехитрый, – пока не останется вдали замок Сандал, а с ним и злосчастные воспоминания о поражении и связанных с ним мытарствах. Сомнения нет, что ближайший месяц многих из этих несчастных будут находить у дороги мертвыми, а кого-то повесят за воровство и бродяжничество. В разговоре Дерри прозрачно намекнул, что те, кто сберег силы и не ранен, могут собраться и подождать близ Шеффилда, а там примкнуть к рядам королевской армии, когда та отправится обратно на юг. Его слова, понятное дело, были встречены презрительным смехом, но до дома-то далеко, а голод не тетка. И потому Дерри знал наперед: кто-нибудь по зрелом размышлении непременно дождется. А королеве ни к чему терять ценных людей, когда еще не решен исход с армиями Марча и Уорика.
Утомившись от тяжелого дня, начало снижаться к западным холмам солнце. У Йорка забрали меч, увели коня; доспехи, правда, оставили. Руки прочно связали за спиной. Рядом поставили двоих солдат, бдительно рычащих на всякого, кто приближался с намерением плюнуть или дать оплеуху. С самим Йорком они не общались, и он ждал в одиночестве, пока неприятель вокруг подметал обломки битвы.
Чистое, погожее солнце заходило за облачные вершины, сквозь которые лучисто сеялось его червонное золото; Йорк смотрел на него, пока не зарябило в глазах. Всюду вокруг разбредались остатки его армии – бессчетные вереницы понурых фигур, чем-то напоминающие ему беженцев во Франции десятилетие назад. Он стоял, подняв бледное лицо и выпрямив спину, а они тянулись мимо. Кто-то, проходя, приглушенно его проклинал, большинство же шептало извинения. Что до Йорка, то он одинаково не реагировал ни на что, отвернувшись теперь от солнца в сторону королевы и ее лордов.
Когда равнина перед Сандалом почти опустела, к Йорку важно и небрежно подошел Дерри Брюер.
– Там кое-кто желает с тобой перемолвиться. Идем.
Взяв герцога за предплечье, он потянул его через поле туда, где находилась королева.
Йорк стронулся с места не сразу.
– Не забывайтесь, Брюер, – надменно поглядел он. – Я титулованная особа в родстве с монархом, и обращаться со мной следует надлежащим образом.
Дерри хохотнул недобрым смешком.
Йорка он подвел к самому краю леса, откуда за его приближением наблюдала дюжина нобилей и сама королева. Йорк чуть приподнял голову: нечего им кланяться. Взгляд его упал на коленопреклоненную фигуру в путах. Фигура слабо покачивалась. Йорка сотрясло горькой радостью и облегчением: он узнал Солсбери. Значит, живой, хотя голова окровавлена, а в глазах пустота.
Мятежного герцога Дерри подвел прямо к Солсбери и постучал по плечу: дескать, опускайся рядом с ним на колени. Секунду Йорк стоял непоколебимо, но шершавая веревка на запястьях напомнила: выбора нет, надо терпеть.
Он опустился на слякотную землю; сверху на доспехи капала вода. Пока он осваивался в этом новом для себя положении, к нему приблизилась королева Маргарет и, накренив голову, стала оглядывать с нарочитой пристальностью. Близ нее стояли Сомерсет и Генри Перси, почти такие же побитые и исцарапанные, как и сам Йорк.
– Мне следует вас поздравить, миледи, – усмехнулся герцог. – Похоже, я ваш пленник.
– В этом вашем откровении я не нуждаюсь, – произнесла Маргарет. Глаза ее сухо блестели ненавистью к человеку, что заточил в узилище ее мужа и лишил наследства сына. – Где король, милорд? Это все, что я хочу от вас услышать.
– Он вдалеке, – ответил Йорк, – и в безопасности, – а поразмыслив, добавил: – Если речь идет о выкупе, то думаю, мена была бы достойна: мы с Солсбери на короля Генриха.
Маргарет прикрыла глаза, сжимая одну руку в кулак.
– Ну уж нет, милорд Йорк. Увольте. За этот год я заключила сделок столько, что с меня довольно. Больше ни одной. Хватит. Если вы не скажете, где содержится мой муж, мне вы больше не нужны.
Она обернулась к Сомерсету, стоящему с обнаженным мечом:
– Милорд, разлучите Солсбери с головой. Я найду, куда ее пристроить.
На секунду Йорк потрясенно застыл, но тут же гневно встрепенулся:
– На что вам его смерть? Чем она послужит вашему делу? Сомерсет, не смей! Отойди от него!
Он в отчаянии повернулся. Солсбери уже с грустной покорностью вытягивал оголенную, чуть подрагивающую шею, на которой вздувались синеватые жилы. Вспухшее, в кровоподтеках лицо выражало невыносимую усталость.
На глазах у него Сомерсет готовно подшагнул.
– Помилуй мою душу, Господи, – одними губами вымолвил старый граф и смежил веки.
Сомерсет с ужасающей неспешностью возвел меч и махнул им так мощно, что голова графа отлетела в грязь, а тело угловато завалилось на бок.
Йорк молчаливо взирал с расширенными от ужаса и горя глазами. А затем, взглянув на Маргарет, увидел в ее сухих глазах и свою собственную гибель.
Где-то рядом послышался окрик; нобили обернулись, дружно хватаясь за мечи, но руки их тут же расслабли: на коне появился запыхавшийся лорд Клиффорд. Завидев обезглавленное тело Солсбери и коленопреклоненного, в путах Йорка, он глумливо заулыбался. Подведя лошадь, он с показной неторопливостью спешился и подошел, глядя на плененного герцога сверху вниз.
– Радость-то какая, видеть тебя столь униженным, – сказал он. – Хвала Богу, я возвратился вовремя. Там, возле стен, я поймал одного юношу, а с ним еще пару парней. Их мы сразу прикололи, а вот юноша мне напоследок успел сказать, что он твой сын. Прежде, чем я перерезал ему горло.
Клиффорд с улыбкой предъявил правую руку, в которой липко блестел алый от крови кинжал.
Злорадное удовольствие Клиффорда, похоже, омрачило королеве момент триумфа.
– Идите к своим людям, барон, – брезгливо кинула она ему.
Клиффорда это уязвило, но он повиновался.
