с ними согласен. — Джефферсон был безмятежен. — В конце концов, оба государства будут американские.
— Только одно будет рабовладельческое, а другое свободное.
Джефферсон переменил тему.
— Мне сказали, полковник, что вы стали дедушкой. — Мы поговорили о сыне Теодосии, Аароне Бэрре Олстоне, поговорили о дочерях и внуках президента. Поговорили о старости. Джефферсону в то время было около шестидесяти, и он сомневался, что доживет до второго срока (если, разумеется, народ снова окажет ему честь и т. д.). Я ему искренне сказал, что он нас всех похоронит. Конечно, я и виду не подал, что знаю о его намерении похоронить меня в ближайшее время.
Я перешел к делу.
— Мне известно, что у вас новые планы относительно вице-президента на следующий срок…
— Уверяю вас, полковник, у меня никаких новых планов нет. — Одно из немногих удачных высказываний Монро: «Неискренность Джефферсона всегда искренна, он ее никогда не наигрывает».
— Я, как вы знаете, держусь в стороне от этих дел. — Джефферсон рассматривал лежавшую перед ним карту. — То есть не совсем. Я, признаюсь, постарался ради вас на последних выборах. Вы убедили меня в том, что вашу кандидатуру должна поддержать Виргиния. И я нарушил обычное правило и постарался ради вас. В других же штатах я ничего не сделал даже ради себя.
Я не откликнулся на эту галиматью.
— Говорят, вы уже кое-что решили о будущем вице-президенте.
Джефферсон посмотрел на меня с неподдельным удивлением:
— Я ничего не предпринимал, полковник. Руководство республиканской партии соберется, когда положено, и само решит…
— …И так как общественное мнение не позволит вам сделать вице-президентом виргинца, вы, говорят, замените меня другим ньюйоркцем — губернатором Клинтоном.
— Я не говорил об этом с губернатором Клинтоном…
— Мистер Джефферсон, я готов уйти красиво. Но будем откровенны. Три года назад я приехал сюда полный желания оказать вам личную и политическую поддержку. Но я с самого начала чувствовал вашу… неприязнь. Не знаю почему. Мне говорили, вы считаете, что я пытался отнять у вас президентство. Но я уверен, вы, конечно, понимаете, что это неправда, ведь, пожелай я стать президентом, меня бы избрали уже в первом туре с помощью моего друга мистера Байарда из Делавэра. Я же, напротив, заставил его меня бросить и заставил поддержать вас, и вот — где вы, сэр. А вот — где я.
Я вдруг понял, что на меня смотрит старик. Над картой империи — сморщенное и бледное лицо; рот — капризной щелкой; единственное, что осталось от юности, — янтарный блеск глаз. Сейчас они смотрели на меня с нескрываемой ненавистью.
— Полковник. — Слабый голос дрожал от наплыва чувств. — Я не обвиняю вас в причастности к заговору, цель которого была лишить меня того, что дал мне народ. Но иной раз я сомневался в вашей верности республиканцам. Ваше голосование в сенате беспокоило меня, а ваш тост на обеде у федералистов… — Джефферсон выложил карты на стол, фальшивые, он сам это понимал.
— Мое голосование в сенате определялось достоинствами известного законодательства. Мой тост «за союз всех честных людей» — лишь слабое эхо вашей собственной речи при вступлении в должность.
— Без сомнения, взаимное непонимание…
— Без сомнения. У меня до сих пор есть письмо, которое вы мне написали, когда сомневались в моем избрании и предлагали мне пост в вашем правительстве. Мне польстило ваше доверие. — Я перешел к делу. — В течение всей моей карьеры я никогда ни у кого не просил о личных одолжениях. Теперь мне придется изменить моему обычному правилу. Чтобы не расстроились наши ряды, чтобы разочарование не Охватило наших друзей, я хотел бы уйти с поста вице-президента и занять другой пост, никак не связанный с выборами.
— Понимаю. — Пересмешник вдруг улетел на камин. Я поклялся не нарушать молчание первым, это мне удалось. — Естественно, полковник, когда я писал то письмо, я признавал ваше право на благодарность нашей партии. Вы обеспечили нам Нью-Йорк, а Нью-Йорк обеспечил нам страну. Но… увы, вакантных мест нет.
— А губернатором в Орлеане?
— Мистер Клерборн только что приступил к своим обязанностям.
— Губернаторство в Луизиане?
— Оно обещано.
— Послом во Франции?
— Надо хорошенько подумать, полковник. — На его губах мелькнула тень улыбки. — Признаться, вы меня огорошили.
— Надеюсь, вас не огорошило мое желание избежать впечатления раскола между нами.
— Нет. Нет. Я очень благодарен.
— Прекрасно. Если же мне не будет позволено служить вам на назначенном вами посту, я через месяц вернусь в Нью-Йорк и выставлю свою кандидатуру на пост губернатора…
— От республиканцев? — Я тогда этого не знал, но Де Уитт Клинтон уже опасался, как бы я не выставил свою кандидатуру, и вовсю наседал на дядю. Но старику Клинтону не хотелось тягаться со мной на выборах. Во-первых, Джефферсон уже обещал ему вице-президентство. Во-вторых, я бы его побил. Джефферсон стоял перед дилеммой. Он вывел из состязания единственного человека, который, по его мнению, мог победить меня в Нью-Йорке. Я узнал позже, что уже тогда Де Уитт Клинтон умолял Джефферсона повлиять на дядю и заставить его выступить против меня.
— Да, от республиканцев. А как же еще? Естественно, если фракция Клинтона откажется меня поддерживать, я предложу свою кандидатуру как независимый республиканец и буду искать поддержки федералистов.
Пересмешник издал зычный звук. Мы с Джефферсоном вздрогнули. Потом птица засмеялась.
— Я уже ему говорил, это не музыкально.
— Может, он глухой.
— О нет, он все слышит. Все слышит.
Джефферсон перевел разговор на другие темы, и, разумеется, зашла речь о разнузданности прессы. Нам обоим в тот сезон особенно досталось. Читэм в Нью-Йорке обвинял меня в самых редкостных преступлениях, а Джеймс Каллендер в Виргинии пошел против старого работодателя и поведал миру, как Джефферсон платил ему за клевету на Вашингтона, Адамса и Гамильтона.
Каллендер недвусмысленно высказался и о попытке Джефферсона соблазнить миссис Уокер, и о его долгой связи с рабыней Сэлли Хеммингс. Но народ только забавляла неожиданная человеческая черточка у апостола демократии, который с таким импозантным самомнением вершил наши дела. Но зато самого короля-философа отнюдь не забавляли клеветнические нападки Каллендера, «особенно после всего, что я для него сделал».
— Читэм не лучше…
Но Джефферсона не занимали мои беды. И Читэм ведь действовал по наущению Джефферсона.
— Прошлым летом я свалял дурака и дал Каллендеру из жалости пятьдесят долларов, и вот он пишет, что пятьдесят долларов — взятка за молчание! Я, видите ли, заплатил ему, чтобы он молчал, ибо он кое-что знает. Я не знаю, что он там знал, и никому это не известно. Хорошо еще, он утопился. Не представляю, что бы я сделал.
— Всегда можно
