— Ну, ашуг, — кокетливым голосом сказала ханум, ответив на приветствие Вагифа (она всегда звала его шутливо — «ашуг»), значит, непременно звать тебя надо, чтоб пришел? А ведь Кичикбегим твоя ученица! Пристало ли наставнику забывать ученика? Дурно это, ашуг, дурно!.. Да ты сделай милость — садись!
Вагиф расположился на тюфячке напротив Шахнисы–ханум.
— Твоя правда, Шахниса–ханум, — виновен! — согласился Вагиф, печально склоняя голову. — Но смилуйся — ведь тебе должно быть известно, что на свете творится… В Гяндже Мамед–хан мятеж поднял, Фатали–хан опять разорил две деревни. Ханы эти только и знают друг друга задирать, а нам от них одна морока! Мне бы на твоем месте сидеть! — Взгляд Вагифа остановился на изображении Фархада на стене на уровне головы Шахнисы–ханум.
— Почему? — не поняла ханша.
— Потому что кирка Фархада всегда над нашей головой.
Женщина обернулась, взглянула на Фархада, улыбка тронула ее губы.
— Ох, ашуг, всегда найдешь, чем оправдаться!.. Напрасно только ты думаешь, что у матери забот меньше, чем у тебя! Видит аллах, не меньше! Вот отправляю дочку свою, цветочек свой в Тегеран, а каково ей там придется, на чужбине?
Слезы навернулись у нее на глаза, она вытерла их тонким платочком.
— Не надо горевать, — с легкой укоризной произнес Вагиф. — Ведь ты — мужественная женщина, Шахниса–ханум. Ты дочь Шахсевена и не уступишь мужчине в твердости духа!
— Нет, ахунд, нет!.. — Шахниса–ханум снова оттерла слезы. — Знал бы ты, как мне горько!.. Будь я простой женщиной с мозолистыми руками, дети мои всегда были бы при мне… Отправить дочку в Тегеран — что Азраилу отдать — увезут, и не увидеть мне ее никогда. Да и зятя своего будущего я в глаза не видала. Кто знает, какой он человек… — Женщина всхлипнула. — Да, ахунд, не дорог и золотой таз, коли в него кровь цедить!..
Неожиданно впорхнула Кичикбегим. Увидела Вагифа, остановилась в растерянности. Поздоровалась, вся красная от смущения, хотела уже уходить.
— Ты куда ж это, смуглянка, — ласково окликнул ее Вагиф.
Девушка потупилась, нерешительно приблизилась к нему. Ласково улыбаясь, смотрел поэт на свою ученицу, с наслаждением вдыхая исходящий от нее аромат розовой воды. Кудри, выбившись из–под белой кисеи, касались стройной шеи, келагай, соскользнувший с головы, открыл ее тонкий стан, в вырезе воротника белела мраморная грудь, низ шаровар и бархатные башмачки были расшиты жемчугом.
Девушка протянула поэту руку, и янтарный браслет, скользнув по ее запястью, коснулся пальцев поэта.
— Выросла и теперь знать не хочешь наставника? — не выпуская ее руки, Вагиф укоризненно покачал головой. — Забыла меня?
— Я вас никогда не смогу забыть! — горячо воскликнула девушка и еще больше зарделась.
— Да есть ли у тебя хоть одно стихотворение, чтоб она не переписала?! — поддержала дочку Шахниса–ханум. — Каждый день слышу: на весь сад заливается, твои стихи распевает!
Окончательно смутившись, девушка вырвала у Вагифа руку и метнулась к дверям; черные кудри раскинулись по спине, звякнули вплетенные в них золотые монеты…
— Коза! Как есть коза горная! — Шахниса–ханум с тихой гордостью поглядела вслед дочери и глубоко вздохнула.
Небо начало темнеть уже, когда Вагиф ехал во дворец. И вот гроза разразилась. Сверкнула молния, мгновенно расчертив черную тучу ослепительными кривыми линиями, горы задрожали от грома. Шахниса–ханум кликнула рабыню. Женщина тотчас явилась, закрыла ставню. В комнате стало совсем темно. Ливень со страшным шумом хлестал по стеклам, вода стала затекать в комнату. Пришлось отодвинуть тюфячки от окна. Рабыня принесла свечу. И вдруг громыхнуло так, что Шахниса–ханум привскочила.
— Ла илахе иллаллах! — пробормотала она, в ужасе косясь на окно.
Но гроза длилась всего несколько минут, небо начало очищаться, в просветах облаков весело проглянуло солнце. Свечу унесли, открыли ставни, и вместе с чистым весенним воздухом в комнату хлынули соловьиные трели. Шахниса–ханум взглянула на чинары под окнами.
— Безмерна сила господня, — с радостным изумлением воскликнула она, любуясь яркой листвой. — Только что гроза бушевала, а теперь! Красота–то какая!..
Вагиф, радостно–задумчивый, кивнул, соглашаясь с хозяйкой. Наконец они перешли к основному разговору. Шахниса–ханум хотела знать, что думает Вагиф о сватовстве тегеранского бейлербея[19].
— У меня прямо сердце разрывается. Отправить девочку в чужую страну!.. За тридевять земель!..
— Хан уже советовался со мной, — осторожно заметил Вагиф. — Что я могу тебе сказать?.. Каждая девушка должна стать чьей–нибудь женой. А за первого встречного ханскую дочь не отдашь. Такая, значит, ее судьба — идти за бейлербея. Тегеран, пусть он и далеко, все же это Тегеран. А что разлучиться придется, так и тут горю можно помочь: пройдет месяц–другой, поедешь, проведаешь дочку… Потом, глядишь, и она в гости соберется. Если муж ее окажется человеком благородным…
Шахниса–ханум задумчиво слушала Вагифа. Она хорошо знала: все это — политика. Выдать Кичикбегим в Тегеран — чрезвычайно важный шаг для создания прочных связей с Ираном. Отказать тегеранскому жениху — значит нарушить и без того неустойчивое равновесие, породить в отношениях с Ираном холод и недоверие. Все это Шахниса–ханум понимала, очень хорошо понимала, но материнское сердце не хотело признавать доводов логики и рассудка.
Не зная, на что решиться, так и не сказав хану ни «да» ни «нет», Шахниса–ханум словно бы плыла по течению, подчинившись безжалостной судьбе.
— Ну хорошо, — вздохнула она. — Ты скажи, как отправлять–то: одну или кого–нибудь из братьев послать в провожатые?
— Мне думается, никого из ханских сыновей отправлять в Тегеран не надо. Кто знает, как оно обернется. Завтра Керим–хан возьмет да отдаст богу душу, и опять смута, опять — в каждом городе новый хан объявится!.. Ханского сына могут захватить — заложником оставить… Тогда пляши под их дудку — деваться некуда!
— А дочь? — испуганно воскликнула Шахниса–ханум.
— Женщин заложницами не берут. Об этом не тревожься, ханум.
Обсудили, как обставить заключение брачного контракта, потолковали о свадьбе, о приданом. Вагиф завел разговор о делах богоугодных — предложил по случаю замужества Кичикбегим отпустить на волю нескольких рабов и рабынь — пусть за нее вечно богу молятся! И его под самый конец Вагиф рассказал ханше о Сафаре.
— Помочь бы кязымовой дочке! Пусть счастлива будет, пусть тоже за твою дочь вечно бога молит! Может, как будет она уезжать, на прощанье–то и сумеет упросить отца, чтоб разрешил Сафару объявиться. Дело это благое. Недаром ведь говорится: раскаявшийся грешник вдвойне приятен богу!
Шахниса–ханум согласилась и на это — ради благополучия Кичикбегим она готова была испробовать все.
Во дворце Ибрагим–хана готовились к свадьбе: кроили, примеряли, шили; собирали по деревням «свадебное», составлялся список будущих гостей.
А бедная Кичикбегим не находила себе места; в тоске бродила по комнатам, пядь за пядью обходила сад, негромко напевала печальные баяты. Ей предстояло навсегда покинуть родину: расстаться с горами Карабаха, с его прохладными, прозрачными родниками, приветливыми лесами. Увидит ли она их когда–нибудь? Промчится ли верхом на скакуне по любимым своим тропинкам, веселая и беспечальная? Девушка представляла себе дворец в Тегеране, где ей предстояло провести жизнь: толстые, словно тюремные, стены, мужская и женская половины, бдительные, ревнивые евнухи, жестокий и злобный блюститель гарема… Стоило девушке подумать о том, что ее ожидает, тоска начинала душить ее. Но что поделаешь, судьба — от нее не уйдешь! Кичикбегим свято верила в предначертания.
И все же, чем больше думала Кичикбегим, тем яснее понимала, что счастья ей не видать. И вдруг к ней пришло успокоение, мысли ее прояснились, она почувствовала, что вытерпит все. Она позвала старого своего дядьку и велела приготовить лошадей и позвать Мамед–бека, она хочет прокатиться верхом.
Старик поклонился и вышел. Старый слуга никогда не перечил девушке, не задавал никаких вопросов, он только всякий раз сообщал матери, какой приказ получен им от молодой госпожи. Шахнисе–ханум не по душе была эта затея, но запретить она не решилась: пусть проедется, пусть развлечется, великое горе — разлука с родиной — ждет ее девочку.
Они выехали из крепости через ворота Халфали: впереди Кичикбегим и Мамед–бек, за ними дядька, няня Кичикбегим Гюллю и несколько нукеров. Поднялись на кручу, перевалили, стали спускаться по склону. На том берегу виднелся лес, меж голых скал горы, затянутые голубоватой дымкой; оттуда тянуло прохладным ветерком…
