— Взгляни! — обратился поэт к юноше. — Как раскинулась молодая кобылица на лугу Эроса!
Юноша скользнул по перстню рассеянным взглядом. Видимо, его мысли были заняты другим.
— Да посмотри же! Каков изгиб поясницы! Какая дымка страсти в глазах! Вот этим перстнем я буду запечатывать послания к тебе, если ты не раздумаешь уехать.
— Но ведь я должен навестить отца, — неуверенно проговорил юноша. — И вскоре вернусь.
— Должно быть, твой отец знатного рода? — вступил в разговор Пифагор.
— Его отец Мильтиад, владыка Херсонеса, страж проливов, в прошлом друг царя Креза, — ответил за юношу Анакреонт.
Пифагор, припоминая, наморщил лоб.
Метеох улыбнулся:
— Мне кажется, Пифагору должен быть известен афинянин Мильтиад, сын Кипсела, оказавший гостеприимство варварам, растерянно бродившим по городу в поисках своего будущего правителя.
— Вот именно! — обрадовался Пифагор. — За своё долгое отсутствие я стал почти чужестранцем. Удивительную же историю о юноше, сидевшем у порога и окликнувшем чужеземцев в странных одеяниях с копьями в руках и открывшем им двери своего дома, я услышал на Сиросе от учителя Ферекида.
— О том, что долонки передали моему отцу изречение пифии, согласно которому они должны избрать своим вождём первого, кто окажет им гостеприимство, тебе известно, — проговорил Метеох с гордостью. — Так вот, тяготясь владычеством Писистрата, отец отправился вместе со своими новыми подданными и частью афинян на Херсонес и отделил перешеек стеною, чтобы защитить его обитателей от набегов непокорённых фракийцев.
— У этой стены мы и познакомились, — вставил Анакреонт. — И когда Мильтиад отправил Метеоха с дружеским посланием к Поликрату, я взялся его сопровождать.
— Залмоксис! — крикнул Метеох. — Собери мячи.
— Какое странное имя... — заметил Пифагор. — Если не ошибаюсь, оно означает на языке крестонеев — есть во Фракии такое древнее племя — «затихший», «заснувший». Это слово имеет тот же смысл, что наш «медведь», поскольку животное уходит в долгую зимнюю спячку. Не правда ли, Залмоксис?
Мальчик оживился:
— Да-да, на нашем языке «залмоксис» означает «медведь». Лучше не называть его настоящего имени, чтобы он не явился.
— Вот так, друзья мои! В те годы, когда предки ионийцев бродили по горам в звериных шкурах и жили в шатрах, родичи Залмоксиса — это были пеласги — населяли города, частично до сих пор сохранившие пеласгийские названия. Да и Эллада называлась Пеласгией. Пеласги обучили охотников и скотоводов земледелию, ремёслам и письму. Нет, не тому, которым эллины пользуются сейчас, а письму пеласгийскому, кое в чём напоминающему египетские иероглифы.
— Убедительно, — с едва заметной улыбкой проговорил Анакреонт. — Но почему же исчез такой великий народ, столь превосходящий эллинов? Ведь от него должно бы было остаться что-то посущественней, чем названия.
— И осталось, — сказал Пифагор. — Во многих местах Эллады можно увидеть полуразрушенные стены, искусно сложенные из огромных камней. Эллины называют их киклопическими, сочинив басню, будто это дело рук одноглазых великанов киклопов. Эти стены возведены пеласгами, и кое-где этого не забыли: афиняне, сохранившие город с пеласгийских времён, до сих пор называют акрополь Пеласгиконом. Есть такие руины и у нас на Самосе. Когда вы будете входить в Астипалею, обратите внимание на лелегскую кладку с обеих сторон ворот.
— Лелегскую?
— Или пеласгийскую. Как тебе больше нравится, — продолжил Пифагор. — Ибо лелеги — одна из ветвей пеласгов. У нас на Самосе от них, кроме части стены, осталось пещерное святилище и дуб Анкея в горах.
Глаза Метеоха загорелись.
— А это далеко отсюда? Как туда попасть? — спросил он.
— Очень просто. Завтра можем отправиться туда вместе. И не забудьте захватить факел.
Явь — это круговращенье.
Всё остальное — сны.
Жизнь — это возвращенье
По правилам кривизны.
Дряхлое вровень юному.
Свет возникает из тьмы.
И незримыми струнами
В мире связаны мы.
Кажется, только здесь да ещё на поросших лесом кручах Керкетия, самой высокой горной гряды, не было слышно собачьего лая и блеянья овец. Но именно овцам эта долина была обязана своей прозрачной чистотой. Узнав, что животные любят сильфий и мясо их приобретает от него удивительный аромат, Поликрат, ещё в то время, когда у него гостил изгнанный из Кирены тиран Аркесилай, приказал засадить долину этим знаменитым растением и огородить огромную плантацию забором, чтобы дать ему разрастись.
Берег ручья, вдоль которого вилась тропинка, зарос ирисом и асфоделью. Над цветами кружились шмели и осы, наполняя долину гудением.
Лощина пошла на подъём. Посадки сильфия оборвались. Тропа вывела на каменную осыпь, белизну которой подчёркивали склоны красноватого оттенка с редкими невысокими кустиками колючих растений. Тропинка становилась всё круче. И вот путники на площадке под кроной дуба-великана, рядом со скалой, зияющей неровным чёрным отверстием.
— Священный дуб Тина, — проговорил Пифагор, подходя к стволу. — Тином лелеги называли Зевса. Здесь они вопрошали его волю, тряся в горшке вместо жребиев жёлуди, здесь они принимали посланцев от других племён. А соседняя пещера не только укрывала от непогоды, но и была святилищем задолго до того, как у моря появился Герайон.
Узорные тени листьев пробегали по лицу Пифагора, придавая ему необыкновенную подвижность и одухотворённость. Его голос звучал глубоко и уверенно.
— Какой ты счастливец, Пифагор! — внезапно воскликнул Анакреонт. — Ты избежал страха.
Пифагор удивлённо вскинул брови:
— Какого страха?
— Липкого, обволакивающего. Тебе не пришлось, спасаясь бегством, оставлять родной город, родные могилы. Сколько раз я вспоминал Бианта, советовавшего ионийцам переселиться на огромный западный остров Ихнуссу[24]. Только здесь, на Самосе, благодаря гостеприимству Поликрата мне удалось обрести спокойствие. Я стал под звуки кифары славить вино и любовь. Самос вернул мне способность радоваться. Это было подобно второму рождению.
— Могу тебя понять, — сказал Пифагор. — Поликрат сделал Самос скалою спасения для эллинов, обитавших в Азии. Но скала даёт приют немногим, и, может быть, пора вернуться к совету Бианта?
Под холмом появился Залмоксис. Запрокинув голову, он смотрел вверх.
— Взгляни, как этот юный варвар похож на Диониса, — проговорил Пифагор.
— Да! — согласился Анакреонт. — В руке тирс[25]. И в поведении есть нечто сверхъестественное. Прошлой зимой этот юный раб проспал полмесяца, и мог бы больше, если бы его не разбудил Метеох. И представь себе, в спячке он слышал все наши разговоры и сумел передать их слово в слово.
Раскачиваясь на ходу и, кажется, насвистывая и напевая, Залмоксис поднимался по тропинке, змеившейся среди редких пучков высохшей травы и колючего кустарника. Когда он остановился, блеснули глаза цвета лазурита. Его можно было бы принять за эллина, если бы не вздёрнутый нос и слегка утолщённые губы, которыми он сжимал стебелёк сильфия.
— Кто твои родители, Залмоксис? — спросил Пифагор. — Расскажи о себе.
— Родителей я не помню. Меня подобрал младенцем охотник в лесу, точнее, в медвежьей берлоге. Я стал приёмным сыном своего спасителя, крестонея.
Мальчик приподнял хитон, и открылась грудь с синими линиями рисунка: медведь на задних лапах с грозно разинутой пастью.
— Это его работа, — с гордостью произнёс он. — Он был жрецом Бендис[26] и никому не доверял священных изображений угодных ей зверей. После гибели крестонея во время набега на херсонесских эллинов я оказался рабом.
Залмоксис отломил верхушку своей палки, оказавшейся полой, и принялся раздувать спрятанный там уголёк.
— Оставайся здесь, — сказал Пифагор, когда мальчик зажёг факел. — Придёшь по моему зову.
Пифагор первым шагнул во мрак, за ним — Анакреонт и Метеох.
Мальчику было слышно всё, что говорил Пифагор. Его голос, усиливаемый пустотой, приобрёл необыкновенное, почти божественное звучание.
— «Почему я вас привёл в пещеру?» — спросите вы меня. Во мраке вы лишены всего того, что потворствует обману вашего разума и служит источником заблуждения. Сюда не проникают лучи Гелиоса, катящегося по небу подобно огненному колесу. На огромном расстоянии он видится окружностью, а на самом деле это колоссальный огненный шар, во много раз превышающий размеры Земли. Здесь не видно и звёзд, которые кому-то кажутся гвоздями, прибитыми к небесной сфере, а это рассеянные в пространстве числа.
