«Теперь самое главное, как его укрыть и самому укрыться, — подумал Рулав, — этот негодник поднимет тревогу, и мы попадем в руки жрецов…»
Оглядевшись вокруг, старик увидел прибитый волнами к берегу челнок — тот самый, на котором переплывали Ильмень Вадим и Избор.
Быстро перевернув опрокинувшийся челнок, Рулав отлил из него воду, а потом со всею осторожностью, на какую он только был способен, перенес и уложил на днище все еще не пришедшего в себя Избора.
Затем он поспешно отплыл, правя к истоку Волхова. Здесь он пристал у правого безлюдного берега, желая дождаться темноты.
Между тем Избор пришел в себя.
— Рулав! — воскликнул Избор, узнавая старика.
— Конечно, он!.. Будь мне благодарен… Только пока лежи спокойно… молчи, а там придумаем, что нам делать… Не шевелись, а то еще опять руда пойдет…
— Но что случилось?
Рулав рассказал Избору все происшедшее.
— За какого-то там вашего волхва меня этот негодник принял, — сообщил он в конце своего рассказа, — где только укрыться нам?
— Свези меня в Новгород, к Гостомыслу, — чуть слышно прошептал Избор, — у него теперь гости из вашей Скандинавии…
— Клянусь Тором, — крикнул Рулав, — ты это хорошо придумал, мой милый мальчик! У Гостомысла мы будем в полной безопасности, а если там еще есть мои земляки, так нам все ваше Приильменье не страшно.
Лишь только стемнело, он перевез Избора в Новгород, сообщил о всем случившемся Гостомыслу, а тот укрыл раненого в своих хоромах.
Здесь и Избор, и Рулав в самом деле были в полной безопасности.
Никто, даже сам Велемир, не осмелился бы, несмотря на всю свою власть над приильменскими славянами, искать беглецов в посадничьем доме, где они, кроме того, были под охраною сильной дружины.
В самом деле, отряд норманнов возвращался по великому пути из далекой Византии в свои холодные фиорды и остановился отдохнуть у гостеприимного новгородского посадника.
Во главе норманнов стояли старые друзья Рулава — Стемид, Фарлаф, Инглот.
Радостна была встреча старых друзей! Сперва Рулав и Стемид всеми силами старались сохранить равнодушную важность, но это не удалось им и в конце концов старики, как молодые пылкие влюбленные, кинулись друг другу в объятия.
На радостях даже о Велемире оба позабыли.
Только когда прошли первые восторги, на голову старого жреца посыпались проклятия.
Нечего говорить, что и остальные дружинники вместе со Стемидом радовались возвращению Рулава, которого все давно уже считали погибшим.
Лишь Гостомысл был озабочен во время этого всеобщего ликования.
Новгородский посадник понимал, что жрец Перуна ради сохранения одного только своего достоинства должен, потребовать казни Избора как оскорбителя грозного божества, что рано или поздно о спасении Избора станет всем известно.
Всей душой любил новгородский посадник своего племянника, родственное чувство заставляло искать способ его спасения. Гостомысл нашел его: «И чего лучше! Норманны скоро уходят… Старый Биорн, конунг Сингтуны, всегда был моим другом. Он не откажется приютить Избора!» — промелькнуло в голове Гостомысла.
Прежде всего он сообщил свою идею Стемиду, и тот пришел в восторг, когда услышал предложение Гостомысла.
— Клянусь Тором, твой Избор скоро прославит у нас свое имя! — воскликнул он. — Медлить нечего! Двух его братьев оставь пока у себя, подрастут — присылай и их в Сингтуну, а Избор, как только немного поправится, пусть идет с нами!
Избор был согласен с предложением дяди.
Вместе с Избором уходили и его друзья с варягами…
Ветер благоприятствовал смелой ватаге приильменских варягов, направлявшейся к холодным берегам Скандинавии.
Ладьи у них были легкие, ветер попутный, так что и на вёсла редко приходилось садиться…
Еще не оправившийся от раны Избор находился на ладье Стемида.
Старый Рулав, как самая заботливая нянька, ухаживал за юношей. Полюбил он Избора, души в нем просто не чаял, словно сын родной стал юноша старику…
Одинок был старый норманн — никого у него не было на белом свете, а может ли сердце человека без привязанности? Вспомнил Рулав себя в юности и невольно подумал:
«Вот ведь и я такой же когда-то был! Не хочется умирать, когда жизнь только еще расцветает. Жаль его!»
И теперь старый норманн ревниво поглядывал на Стемида, когда юноша, грустно улыбаясь, разговаривал с тем. Но ревность сейчас же проходила, как только Рулав вспоминал о всем происшедшем в заветной роще. Раскаты его хохота гулко разносились по пустынным берегам Волхова, когда он представлял Велемира, когда тот узнает, что его жертва ускользнула от него…
Когда Избор несколько оправился, страшную клятву произнес он, обращаясь к своей оставленной родине.
— Всего ты меня лишила! — воскликнул он. — Не матерью ты мне была, а злою мачехой… Сама прогоняешь ты меня от себя… Так клянусь я вернуться, если только жив останусь. Клянусь из края в край пройти по тебе с огнем и мечом, и вспомнишь ты тогда отвергнутого сына. Отомщу я тебе, и будут плач и мольбы, да поздно! Пока не натешусь вдоволь, не опущу меча своего… Не изгнанником вернусь к тебе, а господином…
— Мсти! Месть — сладкий дар богов, — поддержал Рулав.
— Да, я отомщу! — произнес в ответ Избор и угрюмо замолчал.
Отъехав уже довольно далеко от Новгорода, ватага выходцев из Приильменья сделала привал. Ладьи были причалены к берегу, люди сошли с них и прежде всего решили выбрать себе предводителя.
Спору и крику было немного. Вождь у славянских выходцев был давно уже намечен. Почти в один голос все пожелали, чтобы «верховодил» общий любимец Избор.
Избор долго отказывался от этой чести, но просьбы были так упорны, что в конце концов он согласился…
На самой маленькой ладье идет он по Волхову во главе своих товарищей. Далеко впереди белеют паруса драхов, на которых были скандинавы. Только Рулав остался с Избором, решив никогда более не разлучаться с ним. Весел старый норманн. Скоро-скоро и дорогая родина и милые фиорды — весел так, что даже запел сагу про героя фиордов Олофа Тригвасана:
Войне от колыбели
Я жизнь обрек свою,
Мне стрелы в детстве пели,
Когда я спал, «баю!».
Веселость Рулава заразительно действовала на всех. Не было на славянских ладьях грустных, задумчивых лиц, несмотря на то, что эти люди шли в далекую чужую страну искать неведомого счастья.
Даже Избор, чем ближе подходил к Нево, становился все менее и менее мрачным.
Он с большим интересом слушал рассказы Рулава о тех местах, мимо которых проходили ладьи.
— А вот тут в земле славянской был посланец христианского Бога. — Показал Избору Рулав на правый берег Волхова.
— Христианский Бог, — вспомнил свою мольбу юноша, — он всемогущ!
Драхи скандинавов давно уже скрылись из виду, когда ладьи славянских выходцев только еще подходили к волховским порогам.
Издалека еще донесся до их слуха неясный гул; течение становилось все быстрее и быстрее; идти по реке стало опасно.
В то время волховские пороги были совершенно непроходимы. Даже скандинавы, искусные в мореплавании, не рисковали пускаться через них на своих судах.
Ладьи пристали к берегу; на совете решено было пройти пороги «волоком», то есть перетащить легкие суда по берегу. Начать «волок», однако, не пришлось. Наступала ночь. Волей-неволей приходилось заночевать на берегу.
Запылали костры.
Около одного из них расположился Избор, безучастно смотревший, как хлопотал над приготовлением ужина его друг Рулав.
— Знаешь что? — сказал Избору старый Рулав. — Здесь в лесу есть избушка, пойдем туда!
— Зачем?
— Там живет прорицательница, и никто из проходящих здесь не минует ее. Все заходят узнать свое будущее…
Избор, уступая просьбам Рулава, пошел.
Действительно, как и говорил старик, у опушки леса приютилась ветхая хижина.
— Зачем пожаловали? — встретила их вопросом ее обитательница, — Или будущее свое узнать хотите?
— Именно, грядущее узнать, — и за себя, и за Избора отвечал норманн.
— Многих молодцов я видала здесь, и все туда, за Нево, идут… Мало только кто возвращается, — сказала старуха, — и тебя я видела, — обратилась она к Рулаву, — что же, исполнилось то, что я тебе предсказала?
— А ты помнишь, что предсказала?
— Стара и слаба я стала, да и многим из вас я уже ворожила, где же все запомнить!
— Так я тебе напомню! Ты, матушка, предсказала мне, что я умру от дружеской руки, хотя и на поле брани, но не в битве… ты говорила, что меня поразит ближайший и любимейший мой друг!
— Так, так, — закивала головой старуха, — теперь вспоминаю я… Еще отговаривала я тебя ходить в земли славянские.
