У Петьки закружилась голова. Он хотел что-то сказать, но у него засипело в горле. Немного прокашлявшись, он со свистом втянул воздух и наконец ответил:
– Хочу.
* * *
Тушенки было много. Возле табурета, на который ефрейтор усадил Петьку, стояло банок десять или пятнадцать. Столько сразу Петька не видел еще никогда. Впрочем, и не сразу он столько не видел. Вообще не видел тушенки. Слишком мало прожил.
Ефрейтор подхватил одну банку и подбросил ее в воздух. Банка закрутилась у Петьки над головой, сверкая серебристым донышком. Петька смотрел, как она вертится, а солнце, светившее в окно, мелькало на поверхности банки, и от этого по потолку бежали блики. Ефрейтор Соколов протянул руку, и банка послушно опустилась в его большую ладонь.
– Ты как будешь? – сказал он. – Кусками на хлеб или в тарелку? Я лично кусками на хлеб.
– И я, – сказал Петька, не отрывая глаз от банки с красными буквами, которых он не мог прочитать.
– Одобряю.
Ефрейтор вынул из чехла на поясе финский нож, одним круглым движением взрезал банку, большими ломтями накромсал черный хлеб, разложил на него кусками тушенку, облизнул лезвие ножа, подмигнул Петьке, аккуратно вытер нож о половину буханки хлеба, снова подмигнул Петьке, убрал нож в чехол, вынул из Петькиного мешка бутылку со спиртом, зубами вытащил пробку, понюхал, опять подмигнул, налил себе полстакана, поставил бутылку на стол, улыбнулся, поправил ремень и провел рукой над столом, приглашая:
– Ну чего? Давай за победу.
Пять минут в каптерке не раздавалось ни звука. Потом ефрейтор вставил пробку в бутылку и посмотрел на Петьку.
– Ну как?
– Ага, – сказал Петька.
Больше он пока сказать ничего не мог. Нужно было время, чтобы понять. Дня через два он бы, наверное, сумел ответить точнее, но сейчас, когда все только что произошло, он еще не мог разобраться в своих чувствах. Просто смел со стола крошки в ладонь, проглотил их и снова сказал:
– Ага.
– Ну так давай еще одну банку прикончим, – сказал ефрейтор. – Спирт вроде еще есть.
И в комнате снова стало тихо на десять минут. А может, на дольше. Или на меньше. Петьке было трудно сказать. Время из этой комнаты ускользнуло.
Но потом все же вернулось.
– Как там волчонок твой? Не подох?
– Не-а, – сказал Петька. – Я его с козами в сарай посадил.
– С козами? Ну, ты даешь! Они, наверное, того… С ума сходят.
– Я его молоком ихним пою. Пусть привыкает.
– Ну да, – усмехнулся ефрейтор. – Он привыкнет.
В этот момент дверь в каптерку открылась, и через порог резко шагнул старший лейтенант со шрамом. Входя, он стукнулся головой о притолоку.
Ефрейтор, почти не меняя положения тела, одним неуловимым движением убрал Петькину бутылку в карман галифе, а сам Петька сжался в комок и начал сползать с табурета.
Старший лейтенант машинально потер голову, скользнул взглядом по остаткам пиршества на столе и резко опустил вниз рубильник в железном ящике на стене около двери. Снаружи завыла сирена.
Повернувшись к Петьке, старший лейтенант на секунду задумался, а потом махнул ему рукой:
– Хорошо, что остался. Иди за мной. Быстро!
Петька вскочил из-за стола и бросился догонять вышедшего уже из каптерки старшего лейтенанта.
* * *
Снаружи его оглушила лагерная сирена. Со всех сторон к воротам бежали охранники. Выскочив за офицером из лагеря, Петька догадался, что все бегут в сторону шахты. Через пять минут они были уже там.
Народ толпился в том месте, где стояла какая-то огромная, как дом, шахтная машина. Старший лейтенант схватил Петьку за руку и начал пробиваться с ним через толпу.
– Дорогу! – повторял он. – Дайте дорогу!
Когда они оказались возле машины, лейтенант присел на корточки и потянул Петьку за руку вниз.
– Можешь туда пролезть? – показал он на узкую щель между землей и днищем машины.
Петька лег на землю и заглянул туда, куда показывал лейтенант. Из-под машины на Петьку дохнуло жаром.
– Могу, – сказал он. – А чего делать-то?
Лейтенант вскочил на ноги и завертел головой.
– Механик! Где механик? Давайте его сюда!
Через толпу протиснулся человек в заляпанном маслом комбинезоне.
– Объясни пацану, – сказал лейтенант. – Только быстро! Время уйдет!
– Значит, так, – заторопился механик. – Проползешь немного прямо, потом перевернешься на спину. Над тобой будет отверстие – лезь в него. Поднимешься почти до самого верха и увидишь рычаг. Просто потяни за него, а потом возвращайся.
– Все понял? – быстро спросил лейтенант.
– Ага, – сказал Петька и снова опустился на землю.
– Только поосторожней там.
– Я осторожно! – крикнул Петька уже из-под машины.
Ползти пришлось по теплым лужицам машинного масла. Сверху за спину цеплялись какие-то железяки. От духоты и угольной пыли невозможно было дышать. Машину, видимо, только что остановили, и где-то внутри нее, у Петьки над головой, еще раздавалось тяжелое гудение.
Когда Петька дополз до отверстия и повернулся на спину, чтобы залезть в него, ему вдруг показалось, что он слышит какой-то странный звук, совсем не связанный с этим горячим железом. Петька услышал человеческий плач. Сначала едва слышно, потом – все громче и громче. У Петьки по спине побежали мурашки, но он продолжал двигаться вверх. Карабкаясь по железной трубе, он цеплялся за скользкие от масла головки болтов, но в середине трубы вдруг сорвался и полетел вниз. Пытаясь удержаться, он упирался в стенки ладонями и сильно ободрал их об эти болты.
Чтобы унять боль, Петька на секунду зажал ладони под мышками, а потом снова полез вверх. Снаружи кто-то стукнул по машине чем-то тяжелым. «Дураки, что ли? – мелькнуло у него в голове. – А вдруг она заведется. Меня же тут на фиг раздавит». Петька вдруг вспомнил, как весной, перед самой победой, он сел на минутку рядом с Танькой Захаровой, и как у него от этого захватило дух, а Анна Николаевна стояла у доски и громко читала из книжки: «Плывут пароходы – привет Мальчишу! Летят самолеты – привет Мальчишу!» Тогда Петьке показалось, что пароходы – какому-то пацану, это она загнула, но Анна Николаевна у доски вытирала слезы.
Теперь он лез по узкой трубе внутри огромной горной машины и цедил сквозь сжатые зубы: «Плывут пароходы – кабздец Мальчишу! Летят самолеты – кабздец Мальчишу!»
Добравшись до рычага, о котором говорил механик, он изо всех сил потянул за него, а потом расслабил ноги. Удара о землю он почти не почувствовал – тело затекло, как деревянное.
Когда Петька выбрался из-под машины, его ослепило яркое солнце. Глаза уже успели привыкнуть к полутьме.
– Вон там он! – кричали вокруг. – Вытащили! Давайте его сюда! Где доктор?
Проморгавшись, Петька увидел, что вся толпа переместилась на другую сторону камнедробилки. Рядом с ним не было никого. Старший лейтенант тоже куда-то исчез.
– Врача давайте! – крикнул кто-то опять с той стороны.
Петька поднялся с земли, посмотрел на ободранные в кровь руки, на перепачканную в машинном масле рубаху и на штаны.
«Бабка Дарья убьет», – подумал он.
Плюнув на левую ладонь, Петька потер ее, зашипел от боли и тоже пошел туда, где толпились все остальные.
На земле рядом с машиной лежал охранник. Его правая рука ниже локтя была так измочалена, что невозможно было понять, сколько на ней осталось пальцев и остались ли они вообще. Кровь из руки бежала прямо на землю, смешиваясь с лужицами машинного масла.
– Ой, мамочки, – повторял охранник, пытаясь другой рукой потрогать кровавое месиво. – Ой, мамочки.
– Да приведите же доктора! – закричал старший лейтенант, который стоял прямо напротив Петьки.
– Нет его, – ответили откуда-то сзади. – В райцентр уехал. Сказал, раньше чем через неделю не ждать.
Все замолчали и, как зачарованные, продолжали стоять и смотреть на лежавшего на земле охранника. Тот перестал трогать изуродованную руку, всхлипнул и вдруг попытался встать.
Из толпы к нему бросился пожилой японец. Кто-то из солдат схватил его за плечо, но старший лейтенант быстро сказал:
– Отставить!
Японец присел на корточки перед раненым, что-то забормотал и силой уложил его обратно на землю. Склонившись над раной, он зачем-то понюхал ее, потом быстро выпрямился и отрывисто сказал:
– Вода! Бинты! Спирт!
– Быстро за спиртом! – скомандовал старший лейтенант. – Воды несите!
В этот момент подал голос ефрейтор Соколов:
– Товарищ старший лейтенант… У меня тут… Есть немного…
Он вынул из кармана галифе Петькину бутылку и протянул ее японцу, который продолжал сидеть на корточках и смотреть снизу вверх на русских солдат.
Старший лейтенант задержал взгляд на ефрейторе, потом кивнул:
– Хорошо.
Через пятнадцать минут охранника унесли в лагерь. Рука его была аккуратно перетянута бинтами, под которые японец положил много каких-то трав. Глядя на то, как он поливает их из бутылки, Петька подумал, что дед Артем, наверное, сильно бы удивился, узнав, на что пошел его спирт. Вряд ли он мог представить себе такое, когда лежал под утро в степи и орал свои частушки, чтобы не слышать стрельбу пограничников.
