– Кого может заслать к князю Святославу Калокир? – спросил Свенельд.
– Только не взрослого мужчину, великий воевода, – убежденно сказал Неслых. – Либо парня, который скажет, что мечтает сражаться под стягом князя Святослава, либо славянского парнишку, способного чем-то удивить нашего князя.
– Святослав ничему не удивляется.
– Князь – да, а его молодцы? Подростки – народ восторженный.
– И что же ты предлагаешь? Ждать, пока в окружении великого князя не окажется кто-то нежданный? Можем опоздать.
– Я не предлагаю, великий воевода. Я прошу. Мои люди внедрены в дружину Морозко, но я очень прошу приказать вашему воспитаннику Руслану докладывать лично моим людям о всех новеньких, кто пожалует в летний дворец.
– Ты как-то сказал, Неслых, что золото развязывает любые языки. – Воевода по старой привычке мерил шагами палату. – У меня много золота. Может быть, это золото поможет выяснить, кого именно заслал к нам наместник Калокир?
– Он придет сам. Не надо тратить золото понапрасну, оно еще может пригодиться, великий воевода. Когда провалится первый посланец.
– Ты уверен, что он провалится?
– Да, мой повелитель. Значит, будем ждать и второго, поскольку Калокир получил повеление императора.
– Не люблю ждать…
– Ты – великий воевода, твое нетерпение есть нетерпение воина, и поэтому оно – естественно. А я – Неслых. Я привык к выжиданию, как зверь, который до времени затаился в своей норе.
– Я не привык ждать удара в спину в битве, потому что меня прикрывают лучшие дружинники, – сказал Свенельд. – Но когда я не знаю, кто у меня за спиной, не могу вести бой. А ты – можешь. Поэтому разыщи врага.
– Великий воевода, там нет врагов. Ты отвечаешь за жизнь князя Святослава, тебя беспокоит судьба Малуши, на которую посягали вятичские стрелы. Всего лишь стрелы, мой повелитель, а не сами вятичи!.. Говорю так не только потому, что в этом сомневался твой побратим великий боярин Берсень, но и потому, что у меня в рязанской земле много своих людей.
Неслых доселе ни разу не говорил столь длинно и горячо. Свенельд с удивлением слушал его, и тревога в его душе постепенно гасла.
Он даже улыбнулся, хотя в беседах с подчиненными никогда себе этого не позволял. И добавил:
– Я доволен твоими людьми. Но если они найдут пути, по которым Калокир переправляет своих разведчиков к нам, я буду полностью удовлетворен. А награда будет соответствовать моему удовлетворению.
– Торговые люди, – не задумываясь, предположил Неслых.
– Византийские?
– Не только, великий воевода.
– Кто же тогда?
– Для торговых людей нет понятия родины. Есть лишь доход.
– Значит, наши купцы тоже?
– Для торговых людей пособничество – тоже товар. Византия не считает золота, великий воевода.
– Я тоже, Неслых. Почаще напоминай об этом своим людям.
3
Если бы об этом разговоре узнал Обран, он бы очень встревожился. В отличие от своего друга Барта, он был несуетлив и последователен. С Византией у него были крепкие торговые связи, он не желал их терять, а потому по-доброму приятельствовал с Калокиром, и его корабли, набитые товарами, не застаивались на выходе в Черное море.
На обратном пути караваны Обрана брали на корабли пассажиров. Мелких торговцев, странников из Византии, случайных попутчиков, которые стремились в Киевское княжество. Обран не мелочился, не требовал с них платы за проезд, зато с интересом расспрашивал бывалых людей о Византии, о ценах на ее рынках, потребностях в товарах, которые могла поставить Киевская Русь. Сведения из первых уст были для опытного торговца дороже любой платы.
И поэтому, когда на замыкающую насаду сел никому не известный паренек, никто на него и внимания не обратил. А как стали спрашивать, кто он, да откуда, да далеко ли собрался, паренек только мычал. Немой, решили. Накормили, кинули рядно в затишок, чтобы ветром не продуло, да и забыли про него. Даже когда в обход порогов суда волоком перетаскивали рабы, паренька не тронули. Помощи от него никакой, а груз невелик.
Только на подходе к Киеву этот пассажир исчез. Как в воду канул. Без всяких следов.
Встревоженный человек Неслыха, сопровождавший караван, тотчас доложил прямому начальнику, позволив себе предположить, что паренек мог сам свалиться в воду. Но такие чудеса Неслыху не нравились.
– Коли так, твое счастье.
Чудеса не нравились, однако никто не знал, в каком именно месте парнишка скользнул в воду, да и описать самого парнишку никто толком не мог.
Есть такое свойство запоминания: про слепого расскажут немало, поскольку он говорить может, а про немого только и ответят:
– Немой. – И пожмут плечами.
«Не мой» – значит чужой. Никому не понятный. Единственно, что мог Неслых сделать, послать гонца к своим людям в окружении великого князя, чтобы немедленно донесли, если появится вдруг кто бы то ни было. Парень или мальчишка, все равно.
Вскоре пришла весть о появлении парнишки, но совсем не немого, а очень даже болтливого. Это было новостью для Неслыха, ломающей первые предположения, и он лично выехал в Летний дворец. Расспросил своих людей о мальчишке, и выяснилось, что он очень любит и умеет ловить рыбу, что, по его рассказам, совсем маленьким его увезли печенеги, но он то ли сбежал, то ли надоел им, сумел скрыться в камышах одного из днепровских лиманов, где и кормился рыбой да раками. Откуда он – сам толком не знает, но говорит по-русски, лишь иногда вставляя… В общем, какие-то непонятные слова.
– Печенежские, – пояснил Руслан.
И добавил, помолчав:
– Бани боится. Говорит, что в камышах его водяной чуть в воду не уволок, и он клятву дал, что мыться больше не будет.
– Рыбак, а воды боится, – усмехнулся Неслых. – Ну-ка покличь его ко мне.
Руслан позвал, и парнишка тут же появился перед Неслыхом. Щуплый, нескладный, но глаз не прячет и готов отвечать.
– Рыбак?
– Ловлю. В камышах.
– А чего же бани боишься?
– Я не бани боюсь, я водяного боюсь. А на земле банник – его главный помощник. И я зарок дал, что в баню не пойду.
– Никогда? – усмехнулся Неслых.
Этот перепуганный печенегами и одиночеством мальчишка никак не соответствовал описанию того немого, который ночью прыгнул в воду с насады торгового каравана. Тот – да, был явно заслан Калокиром: немой, ничего не расскажет. А этот печенежский беглец…
– Пойду, если великий князь зарок с меня в бане снимет.
– А почему именно великий князь?
– Потому что он сильный. А сильного боги любят, а всякая нечисть боится.
– Ну, ступай.
Парнишка ушел. Неслых еще раз все взвесил, подошел к Святославу.
– Дозволь обратиться, великий князь.
– Что тебе?
– Это не тот, кого мы ищем. Только он перепуган очень. Водяной его чуть не утопил, так он зарок дал, что мыться в бане не будет, пока ты, великий князь, от зарока его не освободишь.
– Ну и пусть не моется.
– Так он же завшивеет и всех вас заразит. И вонять будет.
Святослав похмурился, подумал. Сказал недовольно:
– Ладно. Вели баню истопить.
Баню истопили. Великий князь крикнул, чтобы позвали мальчишку-рыбака, и первым вошел в нее. Только начал раздеваться, как беззвучно вошел нескладный рыбачок.
– Дозволь обратиться, великий князь.
– Что?
– Умеешь ли ты, великий князь, читать греческие письмена?
– У тебя послание?
Вместо ответа Шом (а это был, конечно, он) тут же стянул через голову полусопревшую рубаху и подставил княжескому взору грязную пропотевшую спину, на которой были старательно вытатуированы греческие буквы. Святослав с трудом разобрал их, а разобрав, рванулся к дверям.
– Великого воеводу Свенельда ко мне! Быстро, Морозко! О двуконь!
Закрыл дверь. Сурово глянул на Шома.
– Известно тебе, что написано на твоей спине?
– Нет, великий князь. Я и грамоте-то не знаю, а тем более на спине.
Почти час великий князь в напряженном нетерпении метался по тесной баньке. Шом без рубахи молча сидел в углу, с тревогой глядя на Святослава. Наконец распахнулась дверь, и вошел Свенельд.
– Ты звал меня, великий князь?
Вместо ответа Святослав схватил Шома и развернул его спиной к окну.
– Читай! Вслух!..
– «На исповеди у великого патриарха после крещения киевская княгиня Ольга покаялась, признавшись, что отцом ее сына Святослава является не князь Игорь, а воевода Свенельд».
– Это правда?
– Да, – твердо ответил великий воевода. – Я твой отец.
– Я законный внук самого Рюрика, не забывайся, воевода!
– Это ты не забывайся, сын. Внук далеко не всегда наследует престол.
Святослав широкими шагами продолжал мерить тесное пространство, резко разворачиваясь.
«Как барс», – подумал Свенельд.
– Мой дом – моя дружина. Моя семья – моя дружина. Моя земля та, которую я отвоюю. Жив кто-нибудь из старых варягов, который еще ясно помнит варяжские законы?
