царской власти.
— Вы что, его царем бы нарядили?
— Не знаю… Но не хватает, и баста!
— Дохлая лошадь. Мало?
— Мало. Живоглот бы очень пригодился.
— Вызывал бы отвращение. И не только к царской власти, но и к создателям фильма.
— Вы полагаете?
— Уверен, учитель.
— Может, вам и метод монтажа аттракционов больше не нравится?
— Может быть.
— Гриша, вы не охренели?
— Охренел. Простите, Сергей Михайлович.
— Ладно, прощаю. Пожалуй, вы правы, мертвой лошади будет достаточно. Как и всего остального. Черт с ним, с живоглотом!
Седьмое ноября перевалило за полдень, а у них еще куча недомонтированного, опять они догоняли поезд, чтобы вскочить в последний вагон, как Гарольд Ллойд в начале того фильма, в финале которого он лезет на небоскреб. Только около четырех смогли облегченно вздохнуть: смонтировано, осталось кое-где подчистить. В комнату осторожно просочилась Эсфирь:
— Ну, как у вас дела?
— Сделаем, — уверенно выдохнул Александров.
— Кажись, успеваем, — подтвердил Эйзенштейн.
— Тогда… Никому не говорите, что я вам проболталась. Приказано ничем вас не отвлекать. Но…
— Да что такое-то?
— Восстание, ребята! Не исключено, что к вечеру Сталина свергнут. Только никому, слышите?
И убежала. Сергей с Гришей уставились друг на друга.
— Мы живем на пороховой бочке, — произнес Александров.
— Хуже. На пакгаузе «Двенадцати апостолов». Чихнешь, и рванет, — засмеялся Эйзенштейн. — Ладно, нам некогда. Давайте просмотрим эпизод с этой лошадью… Эсфирьке-то везет, она уже отстрелялась.
Эсфирь Ильинична к десятилетию революции еще в марте выпустила свой подарок. В прошлом году она поехала в Ленинград и нашла там царский киноархив, из огромного материала смонтировала документальную ленту «Февраль», но в верхах решили, что негоже таким образом праздновать годовщину Февральской революции, и на экраны картина вышла под названием «Падение дома Романовых». Хоть и не бог весть что, но фильм понравился зрителям, так что Шуб могла теперь беззаботно отмечать десятилетие Октября, за которое сегодня нужно отдуваться друзьям сердечным.
Дверь в монтажную снова скрипнула, и Сергей сердито рявкнул:
— Мы же просили не отвлекать!
— Я ненадолго. И по важному делу, — раздался за их спиной знакомый голос с легким грузинским акцентом. Они резко оглянулись. Сталин уже снимал шинель и фуражку, остался в кителе горчичного цвета и такого же цвета брюках, подошел к ним, стараясь сохранять спокойствие, но они увидели его волнение. — Здравствуйте. — Он пожал им руки. — Как дела, товарищи киноделы? Успеваете?
— Сделаем, товарищ Сталин, — ответил Александров.
— Собственно, осталось кое-что подчистить, — добавил Эй-зенштейн.
— Вот я за тем и пришел, чтобы подчистить, — сказал гость. — Скажите, у вас в картине есть Троцкий?
— Да, — ответил Эйзенштейн. — Он ведь участвовал…
— Покажите.
— Но… Надо послать за механиком.
— Пошлите. Это долго?
— Я могу вместо механика, — предложил Гриша и увидел, как Сергей стрельнул в него недобрым взглядом. Они отправились в небольшой кинозальчик, Александров с кусками фильма залез в кинопроекторную будку, Сталин и Эйзенштейн сели рядом перед экраном, смотреть на экранного Троцкого, как он в июльские дни призывает кронштадтцев не поднимать вооруженный мятеж. Восстание преждевременно! Стихийное восстание обречено на поражение! В фуражке и пенсне. Очень похож. А это уже октябрь, и к Троцкому в Смольный приходит Каменев, говорит, что рано поднимать восстание, а Троцкий ему: «Самое время! Дайте папиросу». Закуривает. Дальше он уже 25 октября в Петроградском совете объявляет: Временного правительства больше не существует, министры арестованы, вокзалы, почты, телеграф, все крупные банки взяты в наши руки; ему бешено аплодируют, обнимают, поздравляют с днем рождения: «Да, товарищи, сегодня мой день рождения и день рождения новой страны!» А вот он объявляет народу: наше правительство будет называться народным — Совет народных комиссаров.
Отсмотрев куски, Сталин строго произнес:
— Картину с Троцким сегодня показывать нельзя. Лев Давидович поднял мятеж, пытался свергнуть наше правительство. Наше народное правительство. Его штурмовики атаковали важнейшие пункты Москвы. Но получили отпор, и мятеж подавлен. Было бы нелогично после этого показывать людям его в фильме. Прошу вас подчистить.
Распорядившись, Сталин вернулся в монтажную, надел шинель и фуражку, попрощался и вышел на Тверскую, где в черном «паккарде» его ждали помощник Товстуха и шофер Палосич — Павел Иосифович Удалов.
И. В. Сталин и Н. С. Аллилуева. 1927. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 1651. Л. 44]
Ленину водитель достался в наследство от императрицы Александры Федоровны — Степан Казимирович Гиль, он же был начальником ГОНа — Гаража особого назначения. Но Сталину сей важный упитанный белорус не нравился, на новых властителей России он посматривал свысока, помня прежних, частенько произносил неприятную фразу «эх, то ли дело бывали времена», и Сталин говаривал, что этот Гиль — гниль. А когда Владимир Ильич осел в Горках, он заменил важного и упитанного на добродушного и маленького, и фамилия самая для водилы подходящая, удалая, и сам веселый, всеобщий любимец, легко относится к тому, что все его Палосичем называют. Чванливый Казимирович такой фамильярности бы не потерпел, царей возили, знаете ли.
— Вам, товарищ Сталин, охрана бы не помешала при такой клоунаде, какую сегодня устроили, — заметил Палосич, направляя «паккард» в сторону Кремля и имея в виду под клоунадой мятеж, который подняли троцкисты. С балконов домов призывали к свержению Сталина и возвращению во власть Троцкого, на улицах нападали на праздничные колонны демонстрантов, с портретами Льва шли на портреты Иосифа. А тем временем штурмовые отряды бросились на захват правительственных зданий, вокзалов, почты, телеграфа, телефона, электростанции. Но всюду их ожидали готовые к бою отряды милиции — о планируемом восстании стало известно заранее, и они успели хорошо подготовиться. Штурмовики Троцкого не решились идти в бой против ощерившихся на них пулеметов, и восстание провалилось. Сам Троцкий, не получивший места на Мавзолее, с балкона дома на углу Моховой и Воздвиженки долго что-то кричал демонстрантам, уходившим с Красной площади, но стоял шум, гремели оркестры, и он выглядел нелепо, как артист немого кино без интертитров. Потом Троцкий оказался в машине вместе с Каменевым и Мураловым у места сбора колонн, там на эту троицу напали, пытались избить пассажиров, даже обстреляли, но никто не пострадал, и мятежники укатили от греха подальше. С балкона Дома Советов на углу Тверской и Охотного ряда демонстрантов призывали к восстанию Смилга и Преображенский, с балкона противоположного дома их закидали ледышками, картошкой и деревяшками.
Последней вспышкой мятежа стало нападение курсанта Военной академии имени Фрунзе Якова Охотникова на Мавзолей, он стоял в охране, кто-то принес ложное известие о победе троцкистов, Яков Осипович ринулся на трибуну и, прежде чем его скрутили и оттащили прочь, успел ударить в затылок самого Сталина, но не сильно, что и покушением
