В шесть ноль-ноль — после несмолкаемой канонады — вдруг наступила тишина.
Мирно светило солнце, только что поднявшееся над горизонтом, голубело небо над головой, с гор тянуло утренним ветерком. Начинался погожий летний день, только птицы не пели и воняло гарью и дымом.
В мертвой тишине над линией окопов вдруг взорвался смех, затем будто бы плач, потом истерический хохот: мертвая тишина была нестерпима, страшнее несмолкаемой уничтожающей канонады, — и кто-то сошел с ума.
Командир полка поднялся на бруствер, выхватил шашку из ножен, крикнул: “Вперед, за мной, братцы!” — и двинулся на смертную пашню ничьей земли.
Командира никто не услышал — люди оглохли от внезапной тишины, они были равнодушны ко всему на свете, но поднялся один — поднялись машинально и остальные. И пошли.
Полк шел медленно, с винтовками на руку, люди спотыкались, падали в воронки, вставали и снова шли — как призраки, как автоматы. Стояла полная тишина.
Страшно было смотреть, как шел полк, но солдатам идти не было страшно: страх уходит, когда идут все.
Ни один выстрел из вражеских окопов не встретил первую цепь: сорокавосьмичасовая артподготовка полностью уничтожила первую и вторую линии укреплений противника.
— Ура! — наконец догадался крикнуть командир и побежал.
Сумасшедший тоже выскочил и траншеи и, плача и хохоча, побежал за всеми: ему было страшно оставаться одному, он потерял рассудок от страха, и страх был единственным чувством, которое гнало его теперь.
Но шли только одна линия солдат.
Второй линией, за штрафным полком, лежал украинизированный батальон…
2Пилот Ростислав Драгомирецкий с авиатехником Федором Королевичем поднялись в воздух ровно в шесть.
Экипаж аэроплана получил приказ: как только закончится артподготовка лететь на ближние вражеские тылы, проутюжить квадрат перед фронтом второго корпуса, установить результаты обстрела, разведать движение вражеских резервов к позициям и вернуться не в “штакор-2”, а в “штаарм-8”. Доложить лично командующему армией генералу Корнилову.
Вражеская передовая промелькнула внизу, затянутая пылью и дымом. Но на пятом километре земля стала ясно видна. Тут было разрушено все, и ничто не подавало признаков жизни. На десятом авиаторы разглядели колонны: вражеские резервы накапливались за холмами и по перелескам.
Королевич взглянул на спину поручика Драгомирецкого, достал из-за пазухи пачку бумажек и швырнул через борт. Перевязанная тонкой ниткой пачка некоторое время падала переворачиваясь в воздухе, потом воздушная струя закружила ее, нитка лопнула и бумажки разлетелись во все стороны.
Это было напечатанное на трех языках — немецком, венгерском и украинском — воззвание Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии: “Братья-солдаты!.. Все вы измучены страшной войной… Класс капиталистов богатеет во всех странам на подрядах и военных поставках… Мир — хижинам, война — дворцам!..”
3Украинизированный батальон имел точный наказ: если штрафной полк не поднимется в атаку, забросать окопы гранатами. Если полк пойдет, но заляжет, пулеметным огнем поднять и гнать вперёд.
Полк прошел первую вражескую, — она была уничтожена вся. Полк прошел вторую вражескую, — она тоже не оказала сопротивления: некому были воевать и здесь.
Но третья вражеская была жива, она уже пришла в себя и встретила атакующих минометами и пулеметами.
Полк залег перед третьей — на второй вражеской,
— Вторую вражескую под прицельный огонь! — подал команду командир украинизированного батальона.
Это и означало: либо поднять полк и бросить его вперед, под огонь врага, либо уничтожить своим огнем.
Но тут произошло нечто непредвиденное: украинизированный батальон не выполнил приказа.
Батальон состоял тоже не из буржуев, а из своего же брата солдата: три года вместе кровь проливали, триста лет сообща страдали под царем. Батальонные пулеметы открыли огонь, но направили его не на вторую вражескую, где лежали свои, а на третью, где находился враг.
Одновременно украинизированный батальон послал делегацию к землячкам-штрафникам: в наступление все равно идти надо — за свободу, за революцию, за Украину, кто его разберет, один черт — война! Так пускай уж будет так: если штрафники поднимутся и пойдут на третью вражескую в рукопашную, украинизированный батальон их поддержит: тоже поднимется, тоже пойдет. Только глядите, землячки-штрафники: идти вперед — слово солдата! Держать его крепко, это вам не какой-то там корниловский приказ!
Душевность землячков-украинцев тронула сердца штрафников. Полк грянул “ура” — настоящее солдатское боевое “ура”, — и, едва умолкли пулеметы подкрепления, ринулся вперед.
Следом за ним украинизированный батальон тоже поднялся и с криком “слава”, перекатившись через штрафников, устремился дальше.
И тогда “ура” и “слава” смешались: бежали все вместе, как в прошедшие три года войны.
Это была атака, какой давно уже не знали, — бой, где ведет вперед солдатская отвага, братство, чувство плеча.
Заняв последнюю линию вражеских окопов, штрафной полк и украинизированный батальон в азарте боя врезались клином во вражеские тылы…
Пилот Драгомирецкий и моторист Королевич наблюдали эту атаку с воздуха.
Драгомирецкий обернулся и что-то крикнул через плечо. Королевич по движению губ понял:
— Герои!
И Королевичу показалось, что у Драгомирецкого за стеклами лётных очков блеснули слезы.
Но Драгомирецкий тут же обернулся снова — и глазах у него был ужас. Он указывал рукой вниз.
Королевич видел теперь и сам. По дороге от Львова и Стрыя двигалась колонна: австрийская пехота, венгерская конница, немецкая полевая артиллерия.
Драгомирецкий заложил крутой вираж, и аэроплан лег на обратный курс. Теперь авиаторы увидели: со стороны Болехова и Долины во фланг группы прорыва спешила неприятельская конница.
Враг подтянул крупные резервы. С юга и с севера они выходят но фланги группе прорыва, с хода они отсекут оторвавшийся от тылов штрафной полк, возьмут его в кольцо. И тогда…
Поручик Драгомирецкий дал полный газ — и аэроплан устремился назад, на восток, к Тарнополю, в штабарм. Штрафной полк был осужден на гибель. Нельзя было терять ни минуты!
4Командующий Восьмой армией, генерал Корнилов, стоял у аппарата с трубкой в руке, когда адъютант ввел пилота авиаразведки. Генерал приказал впускать пилотов без предупреждения и рапортовать ему непосредственно — дорог был каждый миг!
И все-таки генерал подал знак, маленькой, почт женской рукой останавливая рапорт: он говорил со ставкой фронта, и на проводе был сам министр. Керенский прибыл на позиции, чтобы лично руководить наступлением, которому надлежало войти в историю как “наступление свободы” и которое вошло как… “авантюра Керенского”.
— Неслыханный энтузиазм! — тихо говорил генерал, и его туго обтянутое морщинистой кожей скуластое лицо сияло, в зеленоватых глазах, за узенькими щелками век, поблескивали веселые искры. — Фронт прорван на протяжении семидесяти километров. Поздравляю вас, господин министр!
В калмыцких чертах Лавра Корнилова было что-то от овеянного степными ветрами сурового наездника-гуртоправа, но фигура отличалась неожиданной грацией и элегантностью. Он больше походил на изящную фарфоровую статуэтку наездника-степняка, чем на живого наездника и на живого степняка.
Генерал учтиво выслушал ответ министра, вероятно слова благодарности и поздравления, и сказал:
— Простите, Александр Федорович, я на минуту прерву разговор. Должен принизь рапорт с передовой. Немедленно вам доложу. Докладывайте, — обратился он к пилоту, продолжая держать в руке трубку полевого телефон.
Поручик Драгомирецкий рапортовал;
— Во фланги группы прорыва заходят крупные резервы противника: пехота, кавалерия, полевая артиллерия… Наступающий в центре гвардейский полк значительно оторвался от второго эшелона…
Корнилов бросил на него короткий, но острый взгляд:
— Итак? Вы полагаете?
У поручика Драгомирецкого пересохло в горле. Командарм спрашивал его мнение! Он через силу глотнул и сказал:
— Вражеская конница заходит в тыл полку штрафников. Возможно полное окружение — полк погибнет…
Это было слишком. Корнилов положил телефонную трубку на стол и прикрыл микрофон маленькой, женской ладонью. На безымянном пальце тускло поблескивало широкое обручальное кольцо.
— Трус! — не закричал, а точно свистнул Корнилов. Это была одна и тех интонаций генеральского голоса, от которых бледнели даже адъютанты. — Вы вылетели поручиком, а вернулись рядовым… Немедленно в воздух, две зеленые ракеты вниз моим гвардейцам! Запомните, — просвистел он, — условлено: две зеленые — продолжать наступление, две красные — отступать! Две зеленые! Отрапортуете через двадцать минут — снова станете поручиком…
