— Ничего, Филя. Раньше и я такая же дурочка была. А, впрочем, ты чрезвычайно милый
Емельян Схимников ведет себя солидно, сдержанно. Он все-таки человек семейный; его жена Паша Воробьева, осталась на фабрике,
Денис выскакивает на каждой станции, вслушивается, всматривается, пишет в памятную книжку. Между делом и веселостью выдумывает себе псевдоним для будущей литературной работы. Кажется, он решил остановиться на псевдониме «Иосиф Культурный» — звучно и связано корнями с прошлым.
Наташа хохочет, издевается над ним;
— При чем тут — Иосиф, раз вы Денис? — дразнит его своим взглядом. — Лучше: Петр Неженатый.
— Ха-ха! А когда женюсь?
— Тогда будете подписываться: Денис Наташин.
И под лязг колес оба гремят смехом. Филька начинает дуться: ему хочется лягнуть Дениса ногой, а Наташу как можно больнее ущипнуть.
— Я непрочь бы так подписываться, — говорит Денис, охорашивая свои длинные волосы, — но я быть «Наташиным» не собираюсь.
Тогда лицо девушки вытягивается, а помрачневший было Филька молча торжествует.
Миновав несколько туннелей, поезд, наконец, подкатывает к Севастополю. Четверо спутников выходят на шумливый многолюдный перрон.
— Не разевайте рты! Держитесь вместе! — хлопотливо командует Денис.
Из-под колес их вагона выскакивает беспризорник и, встряхивая клочьями длинных рукавов, бежит за Емельяном.
— Дядя, дай копейку! Дядя, дай копейку! Дядя, дай копейку! — непрерывно надоедает он, как шмель.
Емельян, бросив чемодан, хватает его за плечо и в изумлении кричит:
— Ты? Клоп-Циклоп?!
— А ты кто?
— Не узнал?
— Амелька, ты? Ба! Филька… В Крым винтите.
— В Крым, в Крым… — захлебывается Филька.
Одноглазый Клоп-Циклоп растерян, поражен опрятным видом бывших оборванцев. Он такой же, маленький, щуплый, как и два года тому назад. Худое бесщекое лицо неимоверно грязно, темно, как сама земля, волосы дыбом — как щетина. На острых плечах лохмотья грязной кофты.
— Дурак! Невежа! — отечески кричит на него Емельян. — Зачем ты, чертов хвост, из детского-то дома упорол?
— А ты зачем? — нелепо вопрошает Клоп-Циклоп. — Слышь, дай гарочку.
Емельян сует ему в зубы папироску, говорит:
— Ну, последний раз… Хочешь человеком быть, как мы?
— Хочу.
Емельян посоветовался с Денисом, с Филькой и сказал Циклопу:
— Шагай за мной. Довольно гопничать… На толкучем рынке он купил для отрепыша сапоги, штаны, картуз, рубаху, куртку,
— Вот тебе кусок мыла. Иди сейчас же в баню или к морю, вымойся, как не надо лучше, и приходи через два часа, где автомобили Крым-курсо. Там получишь одежу. Месяц будешь жить с нами, кататься, осматривать. Через месяц — в город, пристрою тебя на завод. Согласен?
Клоп-Циклоп зжружился от радости волчком и благодарно упал Емельяну в ноги.
Опять все четверо вместе: наскоро попили чайку в кофейной, наскоро осмотрели город и в назначенное расписанием время были в Крым-курсо. Чисто вымывшийся Клоп-Циклоп припрыжку подбежал к Емельяну и сказал:
— Вот видишь, какие ноги стали, три раза мыл, башку четыре. Ну давай…
Емельян передал ему сверток вещей. Клоп-Циклоп зашел за уголок, живо переоделся. Преобразившийся, он был неузнаваем. Все четверо, глядя на него, любовно улыбались.
Когда все уселись в автобусе, Емельян сказал Циклопу:
— Ну, артист, залазь. Садись рядом с товарищем шофером. Ну!
Шофер задудил в рожок:
— Готово?
— Нет, нет!..
В этот миг Клоп-Циклоп вихрем бросился бежать в проулок.
Первые пять верст уныло молчали. Емельян, злясь, кусал ногти. Домовитый Филька в уме прикидывал зряшный Амелькин расход на оборванца: «Эх, жаль…»
Да и местность была неинтересная: скучные, серо-зеленые холмы, унылые степи, пропыленные поселочки. Но быстрая езда вскоре вывела друзей из мрачных размышлений. Мчались кипарисы, стада овец, минуты, версты.
Кто-то сказал:
— Сейчас Байдарские ворота.
И вдруг из надоевшей волнистой мути автомобиль взлетел на гору и внезапно вырвался в бескрайный голубой простор. И все двадцать человек в един голос ахнули:
— Ур-ра-а! Крым, море!
— Какая красота!
Автобус остановился. Пассажиры высыпали поразмяться. Четверо друзей совершенно растерялись. Они чувствовали себя слепорожденными, которые вдруг прозрели и впервые увидали жизнь. Они стояли, взяв друг друга под руки, и, казалось, перестали от волнения дышать,
Дул легковейный ветерок; блистало спускавшееся к горизонту солнце; шелковая гладь голубого неба уходила в неведомую даль. Все небо, весь необозримый мир были густо насыщены ярким светом. Свет, высь, простор неотразимо манили подпрыгнуть, взмахнуть крыльями, лететь. А под ногами — вправо и влево — белела змеистая дорога, извивно виляя меж кудрявыми купами садов, огибая щеголявшие белизной дворцы. Внизу, в полугоре, на игрушечной площадке, вознесясь над кручами серых скал, пестрела игрушечная церковь.
— Филька, вот Крым… — едва выдохнул Емельян.
— Да, Амелька, Крым…
У Фильки и Амельки кривились губы. Амелька вынул платок и посморкался.
— Плачешь? — спросил простодушно Филька.
— Ничего подобного — И Амелька круто отвернулся.
Призывный раздался гудок. Помчались дальше.. Кружилась голова. Восторги сменялись восторгами. Глаза, ум, сердце, распаляясь, млели, уставали.
* * *
Четверо устроились в Судаке, в немецкой колонии. Первую неделю блаженно переживали все виденное: Алупка, Ай-Петри, Ялта. Емельян отправил вот уже третье письмо на имя Парасковьи Схимниковой, бывшей Воробьевой. Филька целый день пыхтел, сверяя записи расхода с оставшейся наличностью… «Фу, черт. Двугривенного не хватает, просчитался». Наташа окорачивала юбку, пришивала к купальному костюму бантик.
Для любознательного Дениса Судак был неистощимой книгой древности: Византия, половцы, генуэзцы, турки, татары. Он со всех сторон зарисовал башни и стены Генуэзской крепости и, когда подробно изучил ее, повел туда своих товарищей. Филька с разинутым ртом слушал рассказ Дениса о прекрасной греческой царевне, полюбившей простого пастуха и не пожелавшей выйти замуж за полководца при царе Митридате — Диофанта.
— Отец запер ее в эту самую башню. Крестовый замок, и влюбленная в пастуха царевна бросилась со скалы в море. С тех пор башня называется Кыз-Куле, то есть — Девичья.
— Глупенькая, — рассудительно сказал Филька. — Хоть и жалко ее, а дура. Я б на ее месте вышел за полководца.
— Да она ж пастуха любила! — воскликнули в один голос Наташа с Денисом и переглянулись.
— А что ей мог дать пастух?! — задетый за живое, вскричал Филька. — Ни ударного пайка у него, ничего. Да, наверно, и в профсоюз не вписан. Хуже кустаря-одиночки.
Тогда дружно захохотали все трое. Денис сказал:
— Перепутал эпохи, товарищ.
Потом погладил ослика, пасшегося на откосе внутри крепостных стен, и кивнул в сторону развалин:
— А вот полюбуйтесь… Эта работа доброго старого времени. Потемкин… ну, тот, который при Катерине был, корсеты ей затягивал, сиятельный дурак… он умудрился разобрать часть драгоценнейших башен и выстроить из исторических камней казарму. Вот их развалины. Варварство это или нет, спрошу вас всех в упор? — рисуясь перед Наташей, он сбросил и опять надел пенсне.
— А что ж, вот и молодец, — запыхтев, сказал Филька и собрал лоб в морщины. — Да будь эта крепость возле нашего совхоза, я б ее вею раскатал коровам на хлевы. Только зря торчит. Ни жить в ней, ничего…
Денис демонстративно отвернулся и притоптал ногой окурок. Емельян дружески нахлобучил Фильке кепку по самый нос.
— Эх, ты, голова два уха. Еще у тебя башка не с того боку затесана… Ведь это история, а ты — совхоз! Кирпичи для совхоза можно сделать…
Наташа же, наморщив хорошенький носик, сказала нараспев:
— А все-таки ты, Филя, необычайно милый Освобождая из-под кепки глаза, Филька, вздохнув, упрекнул Наташу:
— «Милый», «милый»… А сама ни туда, ни сюда Только дразнишь.
Очень много купались — юноши вместе, Наташа в сторонке. В купанье Филька побил рекорд: в один из жарких дней бултыхался в море восемнадцать раз. Весь посинел, и стало сбиваться сердце.
Хозяйственный Филька бродил по бахчам, виноградникам, садам, собирал семена цветов, растений, решил взять с собой «в Русь» несколько виноградных лоз, чтоб все это взрастить потом в своем совхозе. Разговаривал с садовниками, все вынюхивал, записывал. А вот этот маленький кипарисик он обязательно выроет, свезет в родную деревню и посадит на могиле своих родителей.
Емельян Схимников побывал в Никитском саду, в лесничестве. Там получил нужные ему сведения о возможности эксплуатации буковых лесов. Деловую поездку в административный центр Крыма, в Симферополь, он отложил на конец командировки.
Часто гуляли по окрестностям. Свели знакомство с рыбаками. Возле рыбацкой избушки, притулившейся к серым скалам, жил молодой орленок-кондор. Рыбаки вынули его из гнезда с неприступных скал и дали ему кличку: «Алешка».
