Лина ТриЭС - Третья истина

— Че, никак не пойму, никак утро, что ли? Сашка, гля, ты че такой, разинув глаза дрыхнешь, че ли? Я грю, утро никак? Так на зуб бросить бы чего. И не пимши мы… ух, горяченького охота! Щас, братцы, кипяточку настроим…

Леха отходил от сна примерно как медведь по весне. Виконт, не оборачиваясь, спросил:

— Сладко спалось, Алексей?

— Эт вы че? Че, мол, раздрыхался Леха в свой черед на стреме быть? Не-е-е, я так, глаз закрыл, глаз открыл — все! Порядок! Тихо! Ни одна муха не прошпандорилася. Леха спит, а кур бачит!

Сашу, привалившуюся к стенке шалашика и медленно заполнявшуюся запоздалым ужасом, гневом и негодованием, прорвало:

— Сами сказали — дежурить! Что я не могу, а сами! Лешка! Спал, толку с тебя! А он бы стрелял, я точно знаю, даже в вас, Виконт! И в меня, и в Лешку. Мы вообще для него не люди! А вы, вы ему доверяете… и спиной повернулись… и вообще… а он бы стрелял. В вас, в вас, Виконт! Что бы мы без вас потом делали?

У Саши, когда она выкрикивала все это, дрожали коленки, стучали зубы, — пока еще не очень заметно, но она чувствовала, что приближается ее знаменитый «большой плач», и предотвратить его она не в состоянии. Виконт отозвался, все так же, не оборачиваясь:

— Да ну, бравада мальчишеская, ерунда. Хотя не ожидал. Обидно.

— Че? Че? Я б пулял что ли? Из откудова? Вы че, сбрендили на пару, иль как? Че несете? Слуште, вы слово с понятием могете произнесть? Викентий? Сашк? — недоуменно-испуганно принялся вопрошать Алексей.

— Вы что, не понимаете? — земля качнулась под Сашей, и она вцепилась в ветки шалашика, выхватила, сколько могла, бросила, уцепилась снова. — Вы всегда, ко всем, вы к отцу так же! Как будто, не видите ничего! Они негодяи. Они на всю жизнь во всем негодяи, негодяи, а вы с ними разговариваете… пока не убьют.

Виконт подошел, сел рядом и пригнул Сашину голову к своим коленям, приговаривая:

— А ты, какой молодец, отлично держалась! Не в пример нам с Алексеем. Ты нас просто посрамила! Чуткие стражи! А говоришь — обуза. Молодец. Ты у меня надежный товарищ! — Саша притихла под размеренным похлопыванием по спине. А Виконт задумчиво продолжал:

— Ты, возможно, права. Я не безразличен к нему, помню малышом… Он даже слегка похож на тебя, на нее… Елену Александровну. И он — Курнаков, должно же быть что-то общее с тобой, кровь одна.

— Ка-ак? — взвилась Саша, и его рука соскользнула с ее спины.

— Я — на него? У кого кровь одна — у отца, у Петра, у него… и у меня? Я их ненавижу, я их ненавижу, я не Курнакова!

Дрожь вернулась с новой силой, сухая без слез, но сводящая челюсти и пальцы. Леха с суеверным страхом попятился от нее, как от сумасшедшей, когда она, ударяя кулаками по земле, твердила: «Я не Курнакова, я — не Курнакова!» Что она еще выкрикивала, она просто не сознавала, но было что-то о выстрелах в Виконта, ее ненависти к семье и даже о матери, не любившей и бросившей ее.

— Хана, — только и сказал оторопевший Леха. — Сбрендил.

Внезапно над ней раздался строгий окрик:

— Саша! Сию же минуту прекрати! Что еще за истерика? Идем со мной. Живо. Я должен тебе кое-что сказать. Срочно.

Она машинально подчинилась. Виконт за руку потащил ее в поле по полузанесенному следу от саней в снежной целине. На быстром ходу он говорил, не переставая, обещал, расписывал прекрасную жизнь, ожидающую их впереди, мешал с этим обрывки каких-то историй, которые намерен рассказать целиком в ближайшем будущем, говорил по-русски, по-французски, даже что-то непонятное по-итальянски и по-английски. Он не прекращал до тех пор, пока судорожное напряжение не отпустило Сашу. Спазмы в горле прошли, она обмякла, прислонилась к нему и заплакала в три ручья. Это напугало его: он забыл, видно, что слезы у нее — последняя стадия, за этим последует успокоение. Виконт остановился, время от времени беспомощно поглаживая ее по трясущимся плечам и сокрушенно говоря:

— Все таки, упустил момент… Ну, тихо, тихо… Ну я не знаю, что мне делать, когда ты плачешь…

— Ничего, я уже не плачу, — смогла, наконец, выговорить Саша и, всхлипывая, попросила:

— Не обращайте внимания, пойдемте к костру. Спать хочу.

Когда они вернулись, ошалевший Леха прилаживал к козлам котелок с водой. Он дико взглянул на них и с тем же изумленным лицом отошел. Видно было, что он мучительно пытается сообразить что-то. Саша заняла прежнюю позицию — головой на коленях у Виконта и сразу отключилась. Когда она проснулась, все в молчании поели, затоптали костер и двинулись дальше, уходя от железной дороги. Виконт решил, что поскольку неизвестно, какое положение в Харькове и какая там сейчас власть, чтобы не подвергаться опасности, лучше обойти Харьков стороной и поискать какое-нибудь транспортное средство по дороге к маленькому городку Купянску.

— Фантасмагорическое зрелище! Блики огня, мелькающие тени — вот что заставляло скульптуры оживать. Я видел это в Ватикане. А рисунки на амальгаме зеркал? Направленные особенным образом на свет в облаке пыли, они способны создать объемные изображения… — Виконт угощал этой познавательной лекцией слушателей, сидя на соломе в большой телеге, вытянув одну ногу вдоль бортика и привалившись к нему боком. Саша свернулась тут же. Очевидно, рассказ был предназначен для отвлечения «хулигана Сашки» от козел и вожжей. Виконт вообще умел заняться чем-то в утомительной дороге. Он и сейчас вырезал из дерева кочевника на коне. Сколько чудных фигурок было потеряно в пути! Виконт, как ни странно, не дорожил результатами своего труда и не заботился о судьбе своих творений. Он упивался самим процессом и скучал, если в руки ему долго не попадался подходящий кусок дерева или глины. На этот раз, провозгласив: не руби сук, на котором сидишь…», он отколол от края телеги кусок в полкниги величиной и долго сокрушался, что материал чересчур твердый. Тем не менее, неторопливые движения руки, держащей нож почти за лезвие, не стали менее точными. Следить за его руками в такие моменты — настоящее удовольствие. От этого щемит где-то «под ложечкой». Даже Леха любит наблюдать за работой Виконта, не отрывает глаз, как завороженный. Сейчас его спина трясется впереди, на козлах. Что с ним случилось после той ночи, когда они встретились с Дмитрием? Он стал молчаливым, все время косится на Сашу, как будто стесняется. Может, стыдится, что заснул? Стоит Саше обратиться к нему, как он начинает рыть ногой землю, если, конечно, в эту минуту стоит на ней, грызть кулак и косить в сторону «Викентия». Единственный способ выражения согласия или отказа — верчение лохматой головой. Кстати, и у Виконта волосы сейчас растрепаны. Ее собственные волосы тяжелее и плотнее, чем его, их трудно расчесывать, но зато они никогда неприбранными не выглядят. И причесанные, и нечесаные лежат крупными кольцами. Что это он замолчал? Нечестно. Саша же не лезет на козлы…

— Микеланджело на лесах, лежа на спине, Ватикан расписывал или что? Еще потом мог читать, только поднимая книгу над головой?

— Откуда ты знаешь? — поворачивая в пальцах своего кочевника и разглядывая его, осведомился Виконт.

— Вы же и рассказали.

— Ах, я! Неужели? Так слушать надо было, как следует. Не пришлось бы переспрашивать. Ватикан, конечно, Сикстинскую капеллу, фрески потолка.

Разговор переходил в режим вытягивания каждого слова клещами. Видимо, Виконт не видел больше в Саше стремления к управлению лошадью или задумался над чем-то.

— Виконт, а почему у меня ничего не получается, когда я леплю, рисую? Вот однажды у бабы Капы слепила — что-то такое вышло, что стыдно было вам показать… Почему так?

— Я и не подозревал в тебе мастерства Марии Колло или Камиллы Клодель. Впрочем, не видел, что у тебя получается, ничего не могу сказать. Хотела слышать мое мнение — надо было преодолеть стыд. Не так уж и страшно, я был бы снисходителен.

— А почему вы меня не учите мастерству, когда-то обещали?

— Не приходило в голову. Талант к творчеству у тебя, на мой взгляд, не в этой области. Здесь — только талант восприятия.

Она еще не успела открыть рот, чтоб выяснить поподробнее, в какой же области у нее, по его мнению, талант, а заодно попросить рассказать в деталях о скульпторшах Колло и Клодель, как он попросил: «Саша, сделай-ка перерыв, потом еще почирикаешь», переменил позу и обратился к Лехе:

— Ну что, господин конокрад, устали? Отдохните. Надеюсь, вам попалась умная лошадь. Она обойдется без ваших указаний, а вы перебирайтесь поближе, обсудим ваш аморальный поступок. Я избегал этого разговора раньше. Не исключено, что мне удалось бы пробудить в вас совесть, и вы бы вернули телегу с лошадью под то дерево, откуда вы их угнали. Мы же остались бы без средств передвижения. Теперь, когда упомянутое дерево далеко позади, вопрос носит чисто этический характер.