Утром Лутковского на фрегате ожидали. В шлюпку спустились, кроме капитана и гребцов, два гардемарина. Одному было на вид лет двадцать, второй, более солидный, с брюшком, выглядел на все сорок. С ним Лайонс обращался весьма почтительно, поддерживая под локоть, провел по шлюпке, усадил на свое место, сам примостился рядом. «Видимо, под гардемаринскими мундирами скрываются важные чины», — подумал Лутковский.
Осмотр шлюпка начала с выходного мыса на Севастопольской стороне, насколько позволяли глубины, она медленно двинулась вдоль извилистого берега. Лайонс то и дело наклонялся к пожилому «гардемарину», что-то пояснял, а его спутник делал какие-то пометки или рисунки в блокноте… Англичанин оказался настырным. Обогнув извилистые берега до основания бухты, в устье Черной речки, шлюпка возвратилась вдоль южного побережья вплоть до Карантинной бухты на выходе.
Через два дня фрегат ушел в Одессу. Получив донесение о непрошеном визитере, Грейг довольно равнодушно сообщил об этом в Петербург, доложив, что «дрова 20 саж. тотчас на помянутый фрегат отпущены; более же сего ни о чем требований не поступало». Не иначе, Грейг питал расположение к своим землякам. А зря. Не раз еще попытается пробраться Лайонс, иногда по-воровски, в севастопольские бухты, чтобы все разнюхать.
Четверть века спустя адмирал Лайонс приведет английскую эскадру к бастионам Севастополя.
Николаев настороженно встретил нового главного командира. Разъехались по своим имениям, в отставку, жулики именитые, разбежались воры рангом пониже, затаились третьи — которые не успели нажиться, но авось наверстают. С ними пока разобраться Лазареву было недосуг. Командуя эскадрой в Босфоре, он в обстановке, приближенной к боевой, многое увидел не только с высоты палубы флагмана, но и во дворце султана, посольских резиденциях, торжествах и приемах. Осмыслил по-новому положение и задачи флота, понаблюдав из стана своих ближних соседей, извечных недругов, а теперь приятелей поневоле. В Босфоре на своей спине не раз ощущал дыхание войны.
Прежде его заботили только корабли эскадры. Теперь он отвечал головой за безопасность морских рубежей на юге России. Войны не было явной, но она продолжалась подспудно.
У армейцев просто. Война — походы, переходы, сражения, поражения. Мир — тишь и гладь где-нибудь под Белой Церковью. Разве что изредка маневры со стрельбой холостыми, чтобы не забывалась служба.
Флот совсем иное. Среда деятельности его — море, постоянно и в мирные дни служит плацдармом для соприкосновения с потенциальным противником. Каждая подвижка кораблей в водах прилегающих заставляет соседа быть начеку. На море же возможно вести вооруженную борьбу и без объявления войны, ловко маскируя свои действия и используя коварные методы.
Не успел осмотреться командующий в своих новых апартаментах, Меншиков запаниковал — англичане готовятся к нападению на Севастополь.
Англия и Франция не признали договор между Россией и Турцией. Как же так, без них Россия решает свои вопросы. Английская и французская эскадры заняли позиции у Дарданелл. Запахло порохом в Сирии. Турция задумала свести счеты с Египтом. Английская эскадра появилась у Смирны. В то же время лорды адмиралтейства получили доклад Лайонса — Севастополь плохо укреплен и совсем не защищен. Пришлось успокаивать князя.
Капитан фрегата «Блонд» излагал план нападения заманчиво. Вход в бухту безопасный, ветер часто дует с моря попутный, войти в порт не представляет большого труда. Так-то оно так, но, во-первых, Лазарев предусмотрел это и придумал кое-какие хитрости, чтобы корабли противника сели на мели и камни до входа в бухту. На дальних высотах расположить дальнобойные орудия. Часть кораблей вывести на рейд и действовать в унисон с береговыми батареями. Кроме того: «Войти и наделать только шуму весьма легко, но выходить из оного с обитым рангоутом, поврежденными кораблями и, вероятно, немалой потерей людей гораздо труднее, ибо если бы и батареи пришли, наконец, в такое состояние, что должны были замолчать, то орудия, поставленные на высотах, продолжали бы действовать, наводили бы беспрестанный вред их кораблям и совершенно препятствовали исправлению их и изготовлению к обратному выходу». Все это произойдет, если неприятель проникнет в Севастополь в отсутствие эскадры. В противном случае картина изменится в корне. «И, наконец, если бы флот наш пришел на вид Севастополя в самое то время, когда сражение уже началось, или еще продолжалось, или даже по окончании оного, но усмотрев, что флаги на некоторых из стоявших на рейде судов неприятельские, обязан входить и действовать самым решительным образом, т. е. приводя к ветру перед носом и сламливая бушприты, наваливать поперек в самом выгодном положении и в то же время открывать по оным сильный огонь. Во всяком случае и чем бы дело таковое ни кончилось, должно иметь в виду уничтожение неприятельских судов и воспрепятствование выходу оных в море».
И все же, при всем оптимизме, командующий забил тревогу. «Ничтожные укрепления Севастопольского порта и дурное состояние артиллерии» и полное отсутствие «внутренней защиты батарей, устроенных столь необдуманно, что для высаженного десанта доступ в оные совершенно свободен».
Чтобы не дать промашку, не откладывая в долгий ящик, Лазарев разработал стратегический план действий на случай войны. Прежде всего он предусмотрел несколько вариантов, возможных в начале войны.
Если вход в Дарданеллы закрыт для неприятеля — немедля высадить десант в Босфоре и запереть тем самым Черное море на замок.
В случае пропуска турками неприятеля в Дарданеллы «атаковать неприятеля в море или принять сражение в порте — зависеть будет от силы и числа кораблей флота, его составляющих!».
И опять, прозорливо заглядывая вперед на десятилетия, определяет условия неприступности Главной базы флота. «Как главнейшая оборона Севастополя состоит в исправности укреплений оного (чего теперь нет), в искусных артиллеристах и достаточном числе сухопутных войск на случай высадки десанта, то необходимо прислать знающих свое дело инженеров, для временного укрепления оного, ибо те укрепления, которые предположено еще сделать, смотря по производимым работам, продолжатся на несколько лет… можно утвердительно сказать, что Севастополь при таковых распоряжениях не будет подвержен никакой опасности при самых дерзких попытках неприятеля… ежели сие потребуется в нынешнем году, флот должен принять главнейшее участие в могущем быть сражении при нападении на Севастополь. В противном случае можно сказать, что ворота им будут отворены и при том состоянии, в котором укрепления находятся теперь, всякий флот может войти без больших препятствий…»
Мало разработать планы. Они хороши, но ходить-то «по оврагам».
Теперь Лазареву немного полегчало. Вскоре вслед за ним в Николаев перебрался Авинов — новый начальник штаба флота. Сколько пришлось уламывать Меншикова, доказывать царю потребность на этом посту именно Авинова. На такого помощника он надеялся как на самого себя. Нет-нет да и засиживался частенько зимними вечерами Лазарев в семейном кругу своего товарища, за чаем отводил душу в разговорах, доверительных беседах.
Как-то после Новогодних праздников Авинов обрадовал:
— Нынче получил извещение, что Нахимов у нас появится. Мурыжили его долго.
— Дельного офицера Беллинсгаузен не отпустит скоро. Корнилов сказывал, что он в чем-то преуспел на эскадре.
Авинов не удержался, подкусил:
— А ты, Михаил Петрович, горазд к себе преуспевающих переманивать.
Лазарев добродушно улыбался одними глазами, прихлебнул чай, поставил подстаканник:
— Видишь ли, Павлович, давненько я для себя определил важный устой. Человек человеку рознь. Один живет-поживает абы как. Пронесет по жизни, и ладно. Вроде и умен и образован, а живет беззаботно. Наподобие моего братца Алешки. Кстати, он тебе кланяется, наконец-то перебрался на корабли, «Константином» командует.
— Кланяйся и ты ему от нас.
— Так вот, — продолжал Лазарев, — другой такой же, но падок на деньги, для него они пуп земли, стяжатель. Потому и к власти тянется. Где власть, там деньги. Как наш маркиз, упокой его душу Господь. — Лазарев на мгновение остановился. — А есть люди превосходные, к службе радеют безмерно, и при всем том один изъян у них — честность. И вот я подметил. Таковых людей судьба частенько не жалует, по борту пускает, и они в безвестности прозябают. Иными словами, остаются в жизни невостребованными. То бишь то, что отечеству могут пользу великую принести, остается втуне. И поставил я себе целью, где ни служу, таковых людей примечать и, елико возможно, ставить на ноги. Как в Священном писании сказано: «Наставь юношу в начале пути, и он не свернет с него до конца».
