— Слава Богу, у этих юнцов уже бороды отросли, — захохотал Авинов.
— Теперь-то они и мне подмогой послужат во благо державы. Между прочим, надобно походатайствовать за Матюшкина и отыскать, где Истомин пропадает. Вот тебе и забота вне очереди.
— Охота тебе с ними вожжаться.
— Каюсь, есть грех, Павлович, люблю учить людей…
Бок о бок с Авиновым Лазарев организует взаимодействие с прежним знакомым, командиром 5-го пехотного корпуса генерал-лейтенантом Н. Муравьевым, по части доставки десанта в Босфор. Четко предусматривались на каждую кампанию войска, сроки и места их погрузки на корабли. Семь кампаний подряд флот, с небольшими паузами, находился в состоянии боевой готовности к немедленному броску в Босфор. Благо бы усилия моряков, материальные и моральные, пошли впрок. Под напором многолетних ухищрений английских дипломатов и маневров эскадр у Дарданелл Россия в конце концов сдалась. Она упустила свои права, закрепленные экспедицией Лазарева в Босфор. Да и кто отстаивал интересы России при Николае? Его любимчик. «Сын исповедовавшей протестантство еврейки и немца-католика, пять раз менявший подданство, крещенный по английскому обряду, рожденный в Португалии и воспитанный во Франкфурте и Берлине, — нарисовал его портрет известный историк Николай Михайлович Романов, — до конца жизни не умевший правильно говорить и писать по-русски, граф Нессельроде был совершенно чужд той стране, национальные интересы которой он должен был отстаивать в течение 40 лет».
«Трус беспримерный»! — как назвал его Ф. Тютчев — сообщил русским дипломатам, что впредь России «нежелательно во исполнение своих союзных обязательств снова занять военную позицию на берегах Босфора». Россия в который раз осталась на бобах, и в недалеком будущем это обернется горьким уроком.
В Петербурге морской министр заявил о своем желании «видеть большинство моряков в мирное время до их отставки на одном месте». Вызвано это было не его прихотью, а императорским изъявлением. Так облегчался надзор за настроением и поведением каждого. Однако Матюшкину наконец-то повезло. Ходатайство Лазарева дополнило весомое покровительство старейшин-адмиралов, в частности Николая Мордвинова. Федору помогло давнее знакомство, еще с лицейских лет, с его племянницей Анной Фосс. Вторым попечителем выступил ровесник Мордвинова, президент Российской академии адмирал Шишков. Тот самый неисправимый славянофил, любимой поговоркой которого была присказка: «Всех, у кого фамилия начинается с «фон», предлагаю вон».
…Как раз наступило время лицейской годовщины, Матюшкин поселился, как всегда, в гостинице Демута на Мойке. Как-то вечером в полутемном коридоре кто-то бросился к нему, схватил в охапку:
— Ба, Матюшкин!
Федор сразу узнал по голосу, ни с кем не спутаешь: «Пушкин!», прижал его к себе. А Пушкин тоже не отпускал его, искренне радовался, столько лет не виделись. Наконец-то разжал объятия, но, держа за руки и не дав опомниться Матюшкину, потащил его к себе.
— Айда ко мне, я в тридцать третьем!
Усадив Федора на диван, послал за шампанским.
Друзья с жадностью разглядывали друг друга.
Первым заговорил Матюшкин, вспомнил о Средиземном море, о повстанцах в Греции, похвалился:
— Ты знаешь, греки к нам благоволили, меня с другими нашими пожаловали в почетные граждане.
Пушкин неожиданно согнал улыбку, слегка нахмурился.
— Откровенно скажу тебе. К делам греков пропал интерес из-за их распрей междоусобных. В свое время я знавал Александра Ипсиланти коротко, тяготел к его восстанию, сопереживал. На деле люди они оказались самолюбивые и легкомысленные. Увлекаются пышными словами, а на них возложена обязанность защищать свободу.
Пушкин устало махнул рукой, оживился, когда Матюшкин сообщил, что переводится на Черное море.
— О, сие прекрасно. Я в тех краях бывал, гостил у Раевского в драгунском полку. Потом у Паскевича виделся с Вольховским, «Суворчиком» нашим. Завидую тебе, ты с ним, быть может, свидишься. Я — как знать.
Федор не успел ответить, а Пушкин заговорил о другом, но близком:
— Прошлой осенью, на балу у Бутурлиных, подходит ко мне секретарь английского посольства и спрашивает: «Зачем у вас флот в Балтийском море? Для безопасности Петербурга? Но он защищен Кронштадтом». Повел меня в кабинет Бутурлина, там карта, а он говорит: «Долго ли вам распространяться? Ваше место Азия».
Матюшкин внимательно слушал, высказал свои суждения:
— Англичане нас всюду отваживают. Помнится, я еще слыхал на Камчатке. Об этом сказывал Василий Головнин, царство ему небесное, на своей спине испытал британское гостеприимство у Доброй Надежды. И нынче на Черном море, слухи ходят, шпильки нам всюду вставляют.
Разговор незаметно перешел на житейские темы. Матюшкин не спрашивал, а Пушкин сам признался, что тяготится милостью царя, камер-юнкерством. Видимо, давно наболело:
— Мне уже, слава Богу, за тридцать, а вынужден на всех церемониях с безусыми юнцами присутствовать. Благо бы так, а то еще и на званых вечерах, церковных службах обязан бывать в мундире. Государь каждый раз пеняет. — Пушкин вдруг прервался и заговорил опять о море: — То ли дело у тебя. Вольная стихия, море — сам когда-то мечтал в дальние страны уплыть.
Федора поразило вдохновение, с которым отзывался Пушкин о его давней страсти, и он тоже поделился мыслями:
— Понимаешь, Александр, наблюдая долго жизнь моряков, пришел к выводу, что флот — большая сила в обществе, несет в себе, по сути своей среды, заряды демократизма и свободы.
Внезапно Пушкин остановил друга. Вспоминая, продекламировал знакомые Федору строки:
И вновь тебя зовут заманчивые волны.
Дай руку — в нас сердца единой страстью полны.
Ищу стихий других, земли жилец усталый,
Приветствую тебя, свободный океан.
Лицейскую годовщину 1834 года друзья проводили, как всегда, без посторонних, на этот раз без многословных традиционных протоколов. Видимо, суровые времена не поощряли делиться сокровенными мыслями о безрадостных событиях.
Вскоре после этой встречи Матюшкин на перекладных, нигде не задерживаясь, по зимнему тракту спешил в Николаев. Лазарев был рад встрече с ним. «Браилов», куда назначили командиром Матюшкина, только заложили на верфи в Севастополе.
— Повезло вам, командирскую должность испытаете от киля до клотика, прежде чем в море выйти. Не токмо досконально постигнете все части по корабельному строительству, но и как дитятю пестовать будете, по себе ведаю. Пока что располагайтесь у меня во флигеле.
Вечером он пригласил Матюшкина на чашку чаю. Жил по-холостяцки, с денщиком Егором Киселевым. Разговорились о петербургских новостях. Матюшкин восхищался недавно изданными записками Беллинсгаузена — «Двукратные изыскания в Южном Ледовитом океане».
— Сочинение сие, к сожалению, весьма дурным полурусским слогом написано, к тому же заполнено всякими пустяками. — Лазарев открыл книгу на закладке. — Поглядите, слог в моем донесении к Беллинсгаузену изменен совершенно, а кто взял на себя это право, не знаю. Видимо, виноват Кутузов — отдавал сочинение в разные руки. А зря, — Лазарев покачал головой, — повествование сие о весьма любопытном, со многими опасностями сопряженном путешествии.
Невольно вспомнились недавние письма из Казани от Симонова и Галкина. Все эти годы он не терял связи с товарищами по ледовитому вояжу. Галкин делился грустными новостями — тяжело заболел старший сын. Как мог, Лазарев подбодрял его…
Матюшкину пришли на ум его записки о Северной экспедиции. Раньше он об этом никому не говорил:
— У меня, Михайло Петрович, тоже неувязка с Врангелем вышла. Вояж-то мы вместе совершали и порознь большую часть. Однако получилось, что все заслуги Фердинанду приписали. Хотя сам идею о существе неведомой земли я ему первый высказал. Да и записки мои где-то в сундуках пылятся.
В разговоре Федор упомянул Пушкина, погрустнел.
— Виделись с ним довольно редко, я в вояжах, да и Александр в отдаленных местах пребывает часто. Нынче осенью наконец-то встретились. В октябре стараемся быть вместе.
— Как же, как же, — Лазарев оживился, — помню, в Кронштадте брат Алексей читал список стиха Пушкина о сей встрече, там и вас помянул поэт. — Он достал из шкафа сафьяновую тетрадь, полистал.
…С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога…[92]
— А вы, Федор Федорович, так семьей и не обзавелись?
Матюшкин слегка покраснел, смущенно улыбнулся.
— Все недосуг, Михаил Петрович, да к тому же примерность ваша достойна… — Оба рассмеялись.
На следующий день Матюшкин провожал адмирала. Командующий спешил в Севастополь — готовить флот к боевой службе на востоке Черноморья.
