Легкий туман. Сырой холод. Все, кто наверху, закутаны в шарфы, в американских шапочках с наушниками и в блю-джакет на меху. Зябнешь. Время от времени раздается сиплый голос шкипера. Где он так научился, где слыхал? Эка, оборотень!
Борт парохода весь в огнях. Совсем близок. Ярко, заманчиво светят огни у наших состоятельных врагов. И на вест и на ост видны огни их судов. Стоят поперек пролива. Ждут наших либо боятся выпустить их. Значит, им еще неизвестно, что у Татарского залива есть проход с глубоким фарватером, ведущим в лиман Амура. На картах всего мира показан перешеек. Вот и пригодилась наша секретность. Леша, друг души моей, сказал бы: «А что-то, мол, мне кажется, что их внимание направлено куда-то в другую сторону». Евфимий Васильевич, как всегда, рассердился бы: «Откуда вы, Сибирцев, знаете, что думает другой человек?»
Колокольцов, в засаленном блю-джакет и в смоленой парусине, стоит на руле. А вот, говорят, у англичан нет матерщины. Только послушаешь Евфимия Васильевича... Право, одарен русский человек, пока поблизости нет начальства. Сипло, скороговоркой сыплет Путятин на своих, и матросы понимают, забегали, взялись за веревки. Не зря, братцы, жили мы с вами на «Поухаттане», не зря Ване Черному после бала ссекли ухо долларом, не зря ходили с пиратами по Янцзы, жили с англичанами на Капском мысу, в Гонконге, в Шанхае, не зря водились с торгашами с «Кароляйн» и «Янг Америка»! Язык людской запомнился.
А пароход стал подгребать винтом. Морось.
– Damned vith you[82], – ревет шкипер, но не зло; это брань запросто.
Сизов артист. Кидает лот и докладывает:
– Тветти уан... тветти фоо...[83]
«Р» съедает, как с картошкой. Отошли от мели. Вот и man of war[84].
С парохода кричат. Что они кричат, чего им надо? Я не сразу пойму, особенно когда волнуюсь. Велят не подходить. Подальше, подальше, вонючая лоханка. Найди себе другой консорт...
А вот, наконец, королевский язык из колледжа. Голос в рупор. Офицер спрашивает; воспитанный человек.
– Не видели русского фрегата «Аврора»?
– Неу... – небрежно, словно ни до каких фрегатов дела ему нет, отзывается Иван Черный. Чем не боцман котиколова? «Игоян компания»! – как говорят гонконгские китайцы.
На вопрос: «Куда идешь?» – Ваня отвечает: «С мели на мель!»
– С мели! – передразнивает какая-то швабра.
В такую зябь и натощак чужая палуба парохода в огнях кажется с низкой «Хэды», сидящей вровень волнам, чуть ли не раем небесным. Дай бог подальше и поскорей! Рай не свой! Пошли под кормой, и тогда с парохода крикнули:
– Нэйм оф тсе шиип? Уот ис тсе весселс нэйм?[85]
– «Пегги Доти», – хрипит Евфимий Васильевич. – Фриско-поо... Силэ боо...[86]
– Офицер спрашивает, куда идете?
– Вууд-бэй...
– Каптэйн?
– Ваад...
– Йес! – заключает голос наверху.
– Гоу бай! Лайтли...[87]
Путятин что-то кричит. Набрался храбрости и сам задает вопросы. Отвечают. Кто-то из матросов добавляет от себя насмешку. Над шкипером лоханки можно потешаться. С парохода властный, но вежливый голос желает счастливого плавания и предупреждает, что слева по ходу большая мель, держите право руля. Путятин благодарит, голос его рвется, словно воздух в кузнице сквозь мехи, забитые копотью.
Ветер. Черт побери. Заело. Матрос Авдюха Тряпичкин взбегает на мачту. За ним Сизов. Черный кидается на помощь.
Треск, удар в борт! Еще одно землетрясение? Подъем дна? Что за наваждение!
Тьма, ветер, морось, туман, волны, и все покрыла страшная ругань боцмана. Удар бортом о борт! Экое лукавство! Без огней стоит еще одно английское военное судно и ловит дураков? Путятин выручил боцмана и покрывает бранью его голос.
– От ис тзе меттер?[88] Откуда ты взялся?
Путятин отвечает:
– Силэ боо... А кто ты такой!
Ответили, что можете не объясняться.
– Цела ли у тебя обшивка?.. Сейчас дадим огни.
«Есть у них особые фонари для ночного осмотра обшивки судна при возможном повреждении!» – подумал Александр.
– «Пегги Доти»? – прочел английский офицер па борту «Хэды».
– Американская красотка! Ах, ты... – заржали матросы. – Какая вонючая! Ты не лопнула от такого поцелуя?
К обшивке шхуны «Пегги Доти» на веревках спустились фонари. Их провели вдоль всего судна от кормы до носа.
– Все в порядке! – крикнул англичанин.
Их боцман выругался по-русски.
– На каком языке? – спросил Черный.
– Ин рашн...
– Хорошая ругань?
– The best[89], – ответили с корвета. – Алло, гуд индиан, иди дальше, мы тебе посветим.
Пока пароход, подгребая винтом, расхаживает между мелей с огнями, корабль безмолвно стоит во тьме!
– У тебя не разошлись швы после свидания?
К нашему адмиралу обратился кто-то, конечно пониже чином:
– Слышишь, старая обезьяна? Не лезь на мель... Кой черт тебя понес... Гляди, вот в лучах света выбегают белые волны. Туда не ходи. Иди к пароходу. Фарватер там. А тут мель.
На носу зажгли сильный огонь перед отражательным зеркалом, и виден перебой волн на мели.
– Видишь?
– Да.
На корвете довольно много голов собралось над бортом.
– Смотри, у них весла!
Путятин поблагодарил. Можайский встал в рост, перекинул через борт на судно несколько свежих кетин.
– Отваливай поживей, старый мальчик, от тебя смердит! – сказали Путятину. – Не видели «Авроры»? Если узнаете про «Аврору» – будет вознаграждение!..
– Ноу...
– Кам элонг![90]
– «Аврору» все ищут, – говорил шепотом адмирал на рассвете, сидя с офицерами за пустым горячим чаем.
– Да вы что, Евфимий Васильевич, боитесь? Вы же на русском судне. Теперь навсегда по-русски перестанете говорить? – спросил штурман Семенов.
– Да, пуганая ворона... – согласился Евфимий Васильевич.
Он был кроток и покорен.
– А вы знаете, кто с нами говорил в рупор? – спросил он. – Это Чарльз Эллиот был... Я его узнал! Это он! Видный мужчина!
Где и когда он знал Эллиота? Чего не хранится только в памяти старого моряка! Или мерещится ему. Адмиралу ведь не скажешь: «Ври!» или «Травишь!»
– Хорошо, что вы, Константин Николаевич, просидели внизу. Для сброда с котиколова не подходите, – заявил Можайский.
Посьет ответил, что скучал в одиночестве, когда опросы затянулись, решил: будь что будет – и уснул, как Гончаров в подобных случаях.
Путятин не сводил глаз с Колокольцова.
Александру казалось, что адмирал желал сказать ему: «Я прошу вас больше в жизни с японками не возиться. Вы видите, как подготовлен должен быть морской офицер ко всяким неожиданностям! А в миг испытания ведь вы молчали... И все! А ведь наслаждения получали в то время, когда надо было неустанно заниматься и готовиться, хотя бы по словарю Бутакова!» Но не буду же я виниться, мол, никогда больше не повторится... Да, я в ту минуту почему-то все время думал о ней. Впрочем, может быть, у адмирала и на уме нет ничего подобного!
...Весь день ярко сияло солнце. Из-за горизонта выступили горы с обоих бортов сразу. Они стали сближаться.
– Ну вот, и не попались! – радовался Сизов, снова заступая на вахту. Он еще хотел сказать, что прошли благополучно, но не осмелился, из суеверия, мало ли что еще может случиться.
– Убрать теперь эти шкуры? – спросил Тряпичкин у боцмана.
– В море их выбросить, такая пропастина! Смердит за милю! – говорит Аввакумов.
– В трюм! – возразил Черный.
– Они уже не годны, сопрели.
– Посолим их...
– Сильный запах от них, «Хэда» такая чистая, а провоняла, – сказал Глухарев.
– Не бухти, не бухти, – вмешался Колокольцов.
– Ничего, потерпишь, – ответил боцман.
Ночью меж облаков засветила луна, и мыс Лазарева со скалами на горе, в виде перегородивших море гигантских башен, проступил на фоне светлого ночного неба. Стоянка с южной стороны мыса Лазарева почти безопасна, тут ветры дуют с севера, из лимана, который находится по другую сторону перешейка.
Высокий, почти мальчишеский голос, родной и беззлобный, окликнул с берега:
– Кто идет?
– Шхуна «Хэда»! Адмирал Путятин прибыл из Японии! – ответил в рупор Колокольцов.
Бухнул якорь в тихую ночную воду.
– Потрави... Еще потрави, – велел Колокольцов.
С берега шла портовая шлюпка с фонарем.
– Где наша эскадра? – волнуясь спрашивает Александр.
– Больше месяца, как миновала мыс Лазарева, – ответил со шлюпки молоденький мичман. – Вошла в Амур! Там все корабли!
Шогун, как считали европейцы, светский властелин, командующий войсками, наследственный владыка Японии.
