— Там люди, лейтенант.
— И у меня. Тридцать душ, и пожить еще хотят.
Лена помолчала, разглядывая его и, глухо бросила:
— Санина Елена, Москва, девятнадцать лет. Что решим?
— Предлагаю устроить бой с двух сторон, с этим с тобой согласен. Но десять бойцов — пять от тебя, пять моих, отправить рвать колючку. Плоскогубцы есть.
— Там может быть ток.
— Вот с электростанции и начнем, — кивнул.
— Идет. Твоя задача.
— Не проблема. Отрубим.
Поставила старшим в пятерке Рекунова, Дину прикомандировала к пятерке, и, разделившись, двинулась с остальными в обход. Ровно в шесть двадцать завязали бой, подобравшись максимально близко к вышке и казарме. Только вот укрыться негде было.
— На голом поле, как ослы! — дал очередь Маликов, не отрываясь от девушки.
— Патроны береги, только в цель!
— Не ребенок, — огрызнулся и рванул к бочкам у казармы.
Жарко было. Немцев немало и бежать они не собирались, овчарок еще пустили, на них пули тратить пришлось. Одного бойца загрызла собака — не успели ее снять. Выпрыгнула как черт из табакерки сбоку и сразу в горло вцепилась. Сняли тварь выстрелом, но парень уже все — мертв.
С той стороны периметра была слышна пальба — Нахимов прикурить фрицам давал.
Шесть сорок — трое уже убиты. Еще час двадцать держаться.
— Мать! — Семенцова пулей в шею срезало. Кровь фонтанчиком хлынула — рухнул.
— Ааааааа!!! — завыл, давая мелкими очередями из-за угла казармы солдат из взвода Нахимова.
За проволокой буза назревала — люди в полосатых как матрасы пижамах метались, крик стоял, лай, выстрелы.
— Они их там давят!
— К воротам!! — крикнула Лена.
— Ахтунг, ахтунг! — выплюнуло радио, подвешенное на бетонном столбе и, заглохло.
Треск очередей, чей-то вой, то ли собака, то ли человек взвыл.
Бегом к воротам, отстреливая на ходу фрицев, а с той стороны уже люди ломились, падали от пуль охраны, но все равно рвались. Всей толпой, вдавливая передних в колючку, налегали на ворота.
Девятнадцать десять — ворота сломались, треснули под напором. Кто-то из лагерных уже разоружал охрану, брал в руки автоматы, помогал бойцам изнутри крошить гадов. А по вымощенной дорожке стукая деревянными сабо по булыжникам, уже бежали доходяги кто, куда и ложились под пулями. Паника.
— Перебьют всех! — крикнул солдатик.
А что они сделают? Как остановят обезумевших людей? Взывать к милосердию фашистов? Стоит посмотреть, на кого похожи заключенные и эта мысль отпадает сама — кости в полосатых хламидах, истрепанных, как они сами, бежали тяжело, надсадно. Даже сквозь стрекот автоматных очередей, взрывы гранат, крики и лай было слышно надсадное хрипение их легких.
— Внимание!! Немецкие солдаты!! Предлагаем вам прекратить бессмысленное сопротивление!! Вы окружены!!! — закричала во все горло. Толк один был, очередь над головой прошла, откинуло пулей пилотку.
— Мать вашу!!! — дала ответную по выскочившим фашистам. И рванула вперед, к воротам. — За мной!!
Девятнадцать двадцать пять — бой шел уже у бараков. Справа она и семь оставшихся в живых, слева Нахимов со своими бойцами. Где-то в конце аллеи работали автоматы явно отделения Рекунова.
— Держаться!!
У бараков больше шансов выстоять.
Рядом на земле растянулась испуганная женщина, худая, хоть анатомию по ней изучай.
Маликов ее за угол закинул:
— Прижмись!!
— Дети там, дети! — запричитала заключенная и голову в плечи вжала — поверху пули стену барака прошили.
— Где дети?! Где?! — закричала Лена.
— Медкорпус, — махнула рукой в тут сторону, откуда как раз стреляли. Худо. Одно радует — вовремя узнали. Маликов как раз гранату бросить хотел.
— Хорошая охрана в бараке!
— Надо его брать, пока детей не перебили!
— С двух сторон!! — крикнул солдатам и, они разделились, ушли вокруг барака и вылетели на соседний с разных углов.
Девятнадцать тридцать пять.
Прижаты к медкорпусу. Внутри фашисты засели. Еще один солдат упал, зато заключенные присоединились — четверо мужчин, но возраст у скелета не определить. Как вообще и в чем еще душа держится?
— Братове дыти!
— Знаем!
— Не подставляйтесь!
Лена глянула на Валеру, что с другой стороны у входа к стене прижался и кивнула — на раз-два — вместе.
И ринулись. Лену зацепило, по плечу чиркнуло. Она в сторону и фриц за угол.
Маликов сплюнул: щас я тебя сука!
Ребята следом вошли, за угол слева и справа очереди дали, выглянули. Один пошатнулся, сползать начал, девушка его подхватила и во лбу дырку увидела — бесполезно спасать, мертв. Облокотила у стены, выглянула и сняла все-таки подонка, что в коридоре засел.
Дальше разделились — Лена с двумя влево, Маликов — вправо.
Девятнадцать сорок пять.
Девушка шла по коридору, распахивая каждую дверь и готовая выстрелить по первому звуку.
В одной из комнат — операционные столы в ряд и люди на них, женщины. У последнего мужчина в белом халате со шприцом. Увидел лейтенанта, отпрянул, шприц грохнулся на пол и разбился.
Бойцы и лейтенант на лежащих посмотрели — трупы, и видно только их кончили. У одной пена на губах еще пузырилась.
Шатров одиночным в «доктора» дал.
— Тварь!
Санина к последнему столу подошла и застыла — смотрела на нее огромными голубыми глазами красивая молодая нагая девушка… а вместо рук и ног у нее культи были, свежие.
У Лены ком в горле встал.
— Застрели, — даже не услышала, а поняла, что губы искалеченной прошептали.
И вроде скажи в ответ: жива, жить будешь!… А как жить такой?
Лейтенанту зубы сцепила. Пистолет достала и пустила пулю в голову девушке.
Ребята на убитую посмотрели, на командира и осторожно закрыли несчастную простынею с головой.
— Твари! — выругался Шатров.
Медленно дальше двинулись.
Лена думала с ума сходит — комнаты, комнаты и в каждой то трупы девушек с истерзанными животами, грудью исполосованной словно мясниками, то дети- тени, глаза стариков и сидят смиренно на операционных столах, глядя на склянки с кровью у стены.
В двадцать десять все было кончено — пехота пошла.
Из сорока человек, что пошли на задание, осталось двенадцать в живых, двое тяжело раненых — Дина и лейтенант Нахимов.
Лена с бойцами сидели у барака, прислонившись к стене и кто курил, кто просто глаза закрыл, не от усталости — от увиденного. Молчали все.
Вымотало их это простое задание и физически и морально.
Лена смотрела перед собой, а видела девушку, у которой по локти ампутировали руки и по колени ноги. Видела мальчика ростом с пятилетнего ребенка, обтянутого кожей серой, с яркими алыми пятнами на щеках, ввалившимися глазами. Его взгляд пустой и бессмысленный и трубка вниз из иглы вставленной в вену на локтевом сгибе. Из нее кап, кап кровь в бутылку…
Кап, кап, остатки жизни ребенка…
Видела мужчину с изрезанными ногами и зашитыми кое-как ранами, с червями на черном от гноя мясе…
Видела жуткий рубец на животе совсем ребенка, девочки лет двенадцати, что шел от грудины до лобка «косичкой».
Видела детей, совсем крох, сидящих на грязных, завшивленых тряпках, которые только увидев ворвавшихся в бокс тут же оголили свои веточки-ручки и выставили на обозрение выжженные номера. Впаянные как тавро в кожу!…
— Лейтенант, уходим, — глухо сказал подошедший Маликов. — Дальше без нас уже разберутся.
Лена молчала и смотрела на него, не понимая, что он хочет.
Мужчина, зато понял, что она не в себе, поднял и бойцам кивнул — двинулись. Повел девушку к выходу. Она шла и смотрела на ровные ряды бараков, вымощенную могильными плитами опять же ровненькую, аккуратную дорогу, колючку метра в три высотой, с четким разделением столбов, лежащие трупы в полосатых одеждах и, силилась хоть что-то сообразить.
Те, кто жив остался — ликовал. Целоваться лезли, тараторили что-то солдатам, каждый на своем языке. Послушаешь — все народности здесь: французы, немцы, поляки, итальянцы, чехи, украинцы, евреи, русские.
Толпы за воротами сидели — кости одни — куда им прыгать от радости, еле живы.
Лена смотрела на них и понимала четко лишь одно — фашисты не люди — звери. Не новость, но как — то особенно остро встало это здесь. Они развязали не просто войну за территорию — они воевали против человечества, против самой жизни, без сантиментов, жестоко и методично вырубая "расовые единицы". Она знала об этом, но разве могла поверить, пока не увидела, как работают "машины истребления"? Разве могла представить, что такое возможно? Разве может человек проявлять полную беспринципную, присущую только матерому хищнику жестокость, отметя всякие моральные границы?
Нет, это не люди. Хоть и рядятся в людские тела.
Фашистов в клетке держать нужно — загнать в этот лагерь, с немецкой педантичностью и аккуратизмом обнесенный тройными рядами колючей проволоки, через которую проходит ток.
