Нет, это не люди. Хоть и рядятся в людские тела.
Фашистов в клетке держать нужно — загнать в этот лагерь, с немецкой педантичностью и аккуратизмом обнесенный тройными рядами колючей проволоки, через которую проходит ток.
Загнать и сжечь. Отдельно каждого, чтобы хоть на миг перед смертью, они поняли, что такое боль, поняли, как это, когда намеренно издеваются.
И сникла совсем, понимая, что при всей ненависти не сможет так сделать.
Застрелить — да, а мучить нет.
— Лейтенант! Очнись! — затряс ее Валера, испуганный видом девушки. Они уже прилично от лагеря ушли, а она все как не живая.
— Не тряси, — огрызнулась вяло и качнулась, как только он ее отпустил. Постояла и пошла через ровную аллейку с саженцами, заботливо обработанную. Смотреть на это было дико — сад, трогательно ухоженный, а буквально в трехстах метрах от него — концлагерь, где издеваются над людьми, проводят опыты на детях, как на животных.
Деревья значит нужны, а люди — подыхайте?
Лена дико закричала и, не соображая, дала очередь по яблоням, но автомат заглох — патроны кончились…
Их перебросили на второй Белорусский и она не могла даже списаться с Колей. Потерялась после задания. По ночам кричала, днем, словно муха сонная ползала. Гибель больше половины ее группы, тяжелое ранение Дины, этой девочки полной планов, увиденное в концлагере — все это никак не могло уйти из разума и давило. Писать в таком состоянии было не возможно, ничего оптимистического не выходило, а кошмаров мужчине без нее хватает.
"После войны, Коленька, встретимся", — пообещала ему и смяла письмо, выкинула.
Главное Коля жив, остальное частности.
Да и подумалось: нужна ли она ему, может ли опутывать собой, ведь инвалид, как от этого не бегай. Никогда ей прежней не стать. В зеркало на себя смотреть стращно — седая.
А ведь ей только девятнадцать лет…
Вечером ее вызвали, а утром пополненная группа опять вышла на задание.
Сорок четвертый год подходил к концу.
На Новый год Лена получила звание капитан и погоны.
Сорок пятый Николай встретил в бою.
Двадцать девятого января войска первого Белорусского фронта вступили на территорию Германии. Польша, где их встречали с цветами, называли «братове», плакали и лезли обниматься, осталась позади. Подобной встречи советских войск в Германии, солдаты не ждали. Но это было неважно — главная цель была — Берлин.
Глава 45
Самое тяжелое положение сложилось в Восточной Пруссии — на третьем Белорусском фронте. Войска, в состав которых ввели первый Прибалтийский фронт, столкнулись с сопротивлением группировки армии «Север».
Но и другим фронтам доставалось.
Бои в Германии напоминали Санину по своему ожесточению Сталинград.
Но здесь доходило до абсурда — все чаще убитые солдаты рейха оказывались сопливыми пацанами, женщинами, а некоторые, например минометчики были прикованы цепью к арматуре и не могли покинуть своей точки. Мирное население было либо насмерть перепугано, либо настроено с ярой ненавистью, что предпочитало отравиться всей семьей, чем пережить вступление большевистских орд в родную страну, населенный пункт, дом.
Гитлер агонировал, фашизм издыхал. Однако раненый зверь бывает вдвойне опасней здорового и для себя и для окружающих. И советские войска не выходили из боев до апреля. Небольшая передышка и опять — теперь уже на Берлин.
Войска текли мощной волной на столицу рейха, желая задавить ядро своих несчастий. Николаю, как и всем командиром, приходилось постоянно проводить беседы с солдатами, чтобы не было эксцессов с мирным населением. Но все равно доходили слухи, что то здесь, то там происходили стычки. Оно можно было понять — прийти из разрушенной дотла родной страны, проходить четыре года под страхом смерти за себя и свою семью, а вернувшись застать холодную золу, а после идти мимо чистенькой, ухоженной бюргерской риги, встречать полные презрения взгляды фрау и… узнавать, что те жирели за счет рабов — угнанных насильно с оккупированных территорий.
Раз и Николай чуть не сорвался, не набил морду одному бюргеру, и то, что без ноги он был, не спасло бы, потому что в хлеву двух украинок нашли — полуживых, избитых как собак, у одной вовсе лицо и руки обварены. Не понравился хозяину ее взгляд и плеснул кипяток…
Как за такое не то, что морды не бить, не стрелять подонков?
Какой приказ сдержит бойца, если на месте тех Василины и Дуни окажется чья-то дочь или жена?
Убили ребята ночью бюргера. Семеновский орать, но Николай взглядом осек и тихо сказал:
— Утоп скотина в сортире. Мои солдаты тут причем?
— Покрываешь?!
— Савельич, очень хочется кого-нибудь под трибунал отдать — бери меня, а ребят не тронь. Удавили? Не сделали бы — я сделал.
— Да ты сдурел!
— Да!… Да!! — закричал, не сдержавшись и у горла ребром ладони рубанул. — Вот мне где эти гниды фашистские! И не мне одному — всем по всему фронту!! Захлебнулись уже все дерьмом их! В ушах булькает! Я их тварей давил, давлю и буду давить! Ребята вместе с тобой были, когда Освенцим освобождали?! И что ты хочешь от них после?! Белоруссию вспомни! Выжженные деревни! Пустыню! Об одном все жалел — сволочь ту, что была там в тот момент не вижу, дотянутся не могу. Думаешь, один об этом мечтал — поквитаться? А потом приходим сюда, в чистеньки уютненькие гнездышки, и что видим? Что мало над нашими издевались — продолжают, курвы! Работорговцы хреновы! Ты девчонок видел этих?! Он их голодом сука морил! Измывался как мог! Насиловал! Что прикажешь, почетную грамоту ему за это выдать?! Я ему только пулю выдать могу!! И то жалко! Правильно его в сортире утопили. Достойная смерть!!
Семеновский нервно закурил:
— Нельзя настраивать население против себя!
— Да плевать мне на это население!!…. Кто его настраивает? — качнулся к нему Николай. — Ты листовки по указу Гитлера видел? "Звери к вам идут! Бойтесь большевистской чумы! Русские, русские идут!" Это мы звери! А они ангелы!… Правильно суки бояться. Ты Польшу с нами прошел: слезы! Вспомни, как нас встречали, как плакали и цветами закидывали. А тут смотрят на тебя, как на червя. Да хрен с ними, пусть смотрят как хотят, только ведут себя, как люди. Ребята детей вон их кормят без всяких указов и приказов, это как, не учитывается? А упырю голову свернули — сам понимаешь, за дело! Встретится такой, вовсе спалю, лично в его же хате!!
И стихли оба на минуту.
— Все! — отрезал Семеновский разозлившись. — Кончен разговор. Но учти, еще один инцидент — под трибунал точно пойдешь!
— Давай!… Только можно сначала Берлин возьмем?!
Семеновский сплюнул и попер подальше от командира.
— Правильно, правильно, — закивал Белозерцев. — А то устроили тут, куркули — недобитки! Пусть спасибо скажут, что как свиней их не режут. Дай ребятам волю, они б умыли здесь всех за все, что сами да семьи натерпелись! Политкорректность мать ее! А ничего, что у этих гнид ее сроду не было?
— Смолкни! — рявкнул и на него Санин, двери в дом пнул со злости. — Командиров ко мне! Всех!
Мишка скривился: сейчас проформу будет устраивать, орать и грозиться. А потом отпустит и забудет. Вот человек, а? На кой ляд себе нервы трепать? Ведь знает — послушают его опять, покивают, заверят, и… попадется еще один такой упырь на дороге — придавят без всяких страхов, скидок, сантиментов, благополучно забыв все разговоры. А он опять за ребят горой встанет, прикроет.
Сплюнул шелуху от семечек, пошел приказ выполнять. Его дело телячье.
Только отчитал командиров, приказ пришел — выдвигаться на Берлин.
— Вот там наш с тобой спор, Савельич, и решится, — надвинул фуражку на глаза Санин и вышел.
Последние бои, самые жестокие, самые жуткие, потому что победа вот она и так хочется дотянуться до нее, хоть одним глазком за край этой четырехлетней бездны заглянуть. И увидеть, убедиться — там все будет лучше прежнего: сады опять зацветут, земля вздохнет и залечит воронки — будут пашни и нивы заколосятся. Отстроятся города и по улицам опять будет оживленно двигаться народ, гонять на велосипедах мальчишки, смеяться девочки. Гордые старшеклассницы будут нести портфели мимо юношей, принципиально делая вид, что их нет. Не менее гордые мальчики будут шалить и стрелять из рогаток в гордячек, и получать за то подзатыльники от взрослых.
Все будет, будет… Вот только бы дожить.
Николай прекрасно понимал настроение бойцов и ему особенно тяжело давались последние шаги к крепости фашизма, последние приказы, отданные им. Но не прятался за спины и тем платил долг тем, кто не увидит Победы, потому что погибнет в этих последних боях.
Где-то далеко бухало, шли бои, а у группы образовалось затишье.
Они разместились в особняке с настоящей прислугой. Правда она оказалась из других стран: гречанка, полька, литовка и русская девочка из-под Орла.
