— И как мы, — вставил Георгий.
— Вы — это совсем другое! — возразил Сергеев. — Вам удалось придумать гениальную вещь! Когда я прочитал об этом в газете, то был восхищен вашим умом! Тогда-то я и написал вашему отцу. Те, о которых я говорил, не придумали ничего особенного. Они сумели только спокойно существовать среди бушующей бури. Знаю, это нелегкая и немалая вещь! Но это и не наша заслуга, без помощи Божьей мы ничего не могли бы поделать!
— Божья помощь — это хорошо, но… — начал Петр.
Его перебила госпожа Сергеева, сказав:
— Муж представил это не совсем точно! Божья помощь выразилась в понимании некоторых вещей, остающихся пока в тени. Мы верили в Бога, считали себя христианами, но не поступали согласно Христовой науке, а часто — совсем наоборот, что в свое время заметил Толстой. Теперь мы почерпнули из Евангелия жизненные уроки и поступаем теперь так, как говорил Спаситель! Появилась чистота отношений, любовь и сила в семье, настоящая добросовестность, которую уважает даже враг, и — спокойствие духа, без ежедневной суеты и компромиссов. Мы знаем, как должны поступить в каждом случае, не сомневаемся, нам не известны паника и отчаяние. Именно это хотел сказать муж!
Георгий слушал задумавшись. Он давно понял эту перемену в своей жизни и только этим объяснял успехи своей семьи, коммуны и уважение, которым они были окружены.
Энергичный, веселый Петр спросил:
— Но вы наверняка наработались за это время столько, сколько не работали за всю предыдущую жизнь?
— Наверняка… — ответил Сергеев. — Каждый из нас делает то, что может и умеет. Мы нашли для себя занятие, которое не противоречит нашим принципам. Мои жена и дочь шьют платья и шляпы для новой пролетарской аристократии. Я работаю в Комиссариате внешней торговли. Я знаю международное право и иностранные языки, поэтому во мне нуждаются и ценят. Сыновья работают в театре: один рисует декорации, другой переводит на русский язык иностранные пьесы, дочка помогает матери… Так и живем… Тихо, но спокойно. Остальные тоже, если не погибли, как-то справляются. Никто не пытался сделать карьеру или обогатиться. Все хотят только существовать, сохранить человеческую душу.
После обеда мужчины пошли на работу, а дамы принимали в соседней комнате шумных, требовательных клиенток, которые, однако, замолкали перед двумя тихими и понимающими женщинами и уже спокойно с ними советовались.
Когда Петр обратил на это внимание госпожи Сергеевой, она ответила:
— Среди наших клиенток есть уже даже жены значительных комиссаров, настоящие, дружественные души. Они рассказывают нам, что их огорчает и беспокоит. Особенно они опасаются постоянной слежки правительства за убеждениями супругов. Уже бывали случаи принудительных разводов. На этом фоне разыгрывались тяжелые драмы, даже самоубийства. Так случилось, например, с женой взявшего Петроград Антонова-Овсеенко. Когда ее развели за вредные убеждения, она убила двоих детей и подожгла себя… Коммунисты — тоже люди и иногда страдают даже больше, чем мы, от гнета правящей группы. Они бедные и очень несчастные, потому что не хлебом единым жив человек, а они по-другому не умеют…
Инженеры попрощались с приятелями и пошли домой.
Они шли по узкой улочке, которая бежала среди почерневших деревянных домов, словно узкое русло сточной канавы.
Из-за угла вышла погребальная процессия.
Белая, ужасно худая кляча, отчаянно тряся головой и тяжело дыша, с трудом тянула повозку со стоявшим на ней неловко сбитым из нетесаных досок гробом. Из его щелей торчала солома и какие-то белые тряпки.
Рядом с лошадью шел бородатый человек и постоянно хлестал ее кнутом.
За повозкой шло несколько удрученных фигур. Кто-то громко рыдал.
Внезапно конь пошатнулся и упал на землю, брыкал ногами и, напрягая длинную, худую шею, пытался поднять тяжелую голову. Напрасно бородатый человек, размахивая кнутом, хлестал клячу, напрасно пинал ее толстыми ботинками в распухший живот; не помогли и усилия провожавших покойника людей. Это была уже агония белой клячи. Она несколько раз вздрогнула, заржала, издала свистящий хрип и, вытянув внезапно шею и ноги, окоченела.
— Ах, падаль проклятая! — выругался бородач и в отчаянии бросил кнут на камни.
Люди недолго посовещались.
Они сняли гроб с повозки, поставили на плечи и, сгорбившись, пошли к месту последнего пристанища дорогого или дружеского существа.
Прекратились рыдания. Тяжело дыша и спотыкаясь на ухабистой мостовой, люди исчезли за темным поворотом улицы.
Бородатый человек постоял некоторое время, ругаясь и почесывая голову, после чего опустил, наконец, кнут и ушел.
Молодые инженеры шли за ним на расстоянии, направляясь в центр. Вдруг они услышали приглушенные голоса.
Они оглянулись и остановились в недоумении.
Из черных убогих домиков начали выходить жители.
Как стая голодных псов, они окружили труп лошади и набросились на него. Блеснули топоры и ножи, раздались крики и проклятия. Одни уже убегали, унося с собой куски конской падали. Остальные боролись между собой, вырывая из лежавшего корпуса внутренности. Маленькая девочка прыгала на одной ножке и, хищно пища, грызла дымящийся кусок мяса.
— Бог создал человека по своему образу и подобию и вдохнул в него дух свой! — прошептал Георгий и вздрогнул.
Петр ничего не ответил. Только заскрежетал зубами и побежал не оглядываясь.
В комнате гостиницы, где расположились делегаты-специалисты, они обнаружили доставленные им материалы заседаний. Просматривать их они начали после ужина, но вдруг кто-то постучал в дверь.
Вошел сотрудник милиции.
Как правило такой визит не был чем-то приятным, поэтому Болдыревы смотрели на него холодным, пронзительным взглядом.
Милиционер внезапно громко рассмеялся.
— Вы не узнали меня? — воскликнул он. — Это я, инженер Буров.
— Буров! Степан Буров! — воскликнули Болдыревы, приветствуя бывшего коллегу. — Откуда ты здесь взялся и к тому же в таком замечательном качестве,
— А что мне оставалось делать, дорогие мои? — рассмеялся милиционер. — Фабрики сдохли, а я не собирался брать с них пример, поэтому нырнул в милицию как инспектор по зданиям и городским коммуникациям. У меня, правда, не так много работы! Я каждый день пишу два или три протокола о том, что тот или иной дом готов рухнуть, что не работает канализация, потому что ее засорили покойники… Зимой людишки прятались в этих каналах и умирали себе в одиночестве.
Коллеги болтали долго. Буров, наконец, встал и сказал:
— Я должен идти. Сегодня мне предписано навестить разные подозрительные места. Власти опасаются, не упадут ли крыши на голову гостей столь полезных заведений. Может, хотите пойти со мной? На это стоит посмотреть!..
Георгий отказался, а Петр сразу же согласился.
Они вышли в город и заглянули в милицейское отделение.
Буров кивнул на троих верзил, игравших на скамье в карты.
— Мои подчиненные! — прошептал он, подмигнув одним глазом. — Мужики что надо, скажу я тебе! Жизнь их побила и помяла, как повар тесто. Кажется, до войны они прозябали на каторге. Преступники, ну а теперь — агенты общественной безопасности!
Верзилы тем временем одевались, затягивая ремни с висящими на них револьверами и пристегивали сабли.
Рядом с Кузнецким мостом Буров остановился перед темным трехэтажным домом и постучал в дверь.
Долго никто не отвечал. После третьего звонка раздался топот босых ног по лестнице. Двери, застегнутые на цепочку, приоткрылись, и через щель выглянуло испуганное лицо.
— Открывай, а не то — выстрелю! — буркнул один из милиционеров, придержав дверь ногой.
Они вошли по лестнице на третий этаж и позвонили снова.
Кто-то повернул в дверях латунный глазок, и раздался голос:
— Ах, товарищ Буров!
Они вошли в сени, а оттуда в большой зал, ярко освещенный ацетиленовыми лампами.
Окна были плотно задрапированы толстыми шторами, на полу лежал прекрасный пушистый ковер, который заглушал звук шагов.
В зале было около ста гостей.
Они играли в карты, рулетку, домино. Кучи золотых монет, целые горсти бриллиантов и драгоценных камней, колец, брошей, браслетов, пачки долларов и английских фунтов переходили из рук в руки.
Нарядные, обвешанные драгоценностями, полунагие женщины сидели и лежали на диванах и в креслах в соблазнительных, вызывающих позах. Голые девочки разносили шампанское, ликеры, кофе…
Время от времени тот или иной гость подавал знак взглядом и исчезал с одной из женщин в глубине коридора; другие что-то шептали на ухо прислуживавшим девочкам и проходили с ними в боковые комнаты.
В маленьком зале играла пианола и танцевали какие-то пары, развратно, похотливо трясясь и подпрыгивая под взрывы смеха и окрики хмельных зрителей.
