Весь штаб, по обыкновению следовавший за Мюратом, блаженствовал от свежего ветерка, который производила шляпа их начальника.
«На этот раз я восстановлю свою честь!»
– Занять возвышенность артиллерией и бомбить русских! – приказал он.
Генерал Павел Тучков, егеря которого и обстреляли кавалерию Мюрата, приказал им сжечь мост на Строгани, лишь только они переберутся через него, и занять более высокую Валутину гору.
Поставив там пушки, русские артиллеристы весь день 7 августа гвоздили неприятеля, снова покушаясь на честь короля Неаполитанского.
Вырвав из шляпы и растоптав два пера из трех, Мюрат вопил во всю глотку, приказывая взять русскую батарею. Гасконский темперамент так и лез из него, но батарея держалась.
– Послушай, Нансути! Вели своим кавалеристам идти в атаку и взять этот чертов русский буг-о-р-р! – заорал он, ломая последнее перо. – И привези мне их пушки.
Но Аракчеев в бытность свою фельдцейхмейстером так выучил своих артиллеристов, что им было легче отдать неприятелю жену, нежели пушку. Поэтому, прежде чем Мюрат доскакал до пошедшей в атаку кавалерии, та уже улепетывала, и подъехавший потный и пыльный Нансути одышливо объяснил, размахивая руками поактивнее короля Неаполитанского, что нет возможности переправиться вброд под плотной картечью русских пушкарей.
Перьев больше не осталось. Спрыгнув с коня, Мюрат растоптал шляпу, а затем порубил ее дамасской саблей, не подумав, что любой из кавалеристов с радостью приспособил бы ее остатки под попону для лошади или взял бы себе на плащ.
– Ведите этих дармоедов лощиной в обход! – успокоившись, отдал команду Нансути. – И вы, маршал Ней, ведите в бой свою пехоту.
Однако казаки Орлова-Денисова опередили французскую кавалерию и занимали уже лощину до самого Днепра.
– Братцы! Держитесь! Нельзя, чтобы француз обошел наших.
Казаки Черноморской сотни уже завязали рукава за спиной и ждали неприятеля.
В это же время генерал Коновницын успешно отражал атаку Нея. Два эскадрона изюмских гусар, краснея доломанами, рубили французскую пехоту. На помощь им кинулись гусары Сумского полка, за ними в бой вступили мариупольцы и елизаветградцы. Гусары показали французской пехоте и коннице, на что они способны.
Враг отступал.
Мюрат был просто вне себя от такой неудачи и до вечера прекратил наступление. Но только солнце пошло к закату, как французская артиллерия открыла огонь и пешие колонны пошли в атаку, на этот раз сумев переправиться через речку Строгань, но овладеть русскими батареями не успели.
Полки с обозами и артиллерией отошли по Московской дороге и готовы были дать отпор врагу. Но Барклай де Толли решил, что местность неудобна для генерального сражения, и приказал отступать через Вязьму к Цареву Займищу. Гвардия снова не участвовала в деле.
Русская армия опять отступала!
Терпение всех истощилось, да к тому же командующие армиями не ладили между собой. Багратион написал Аракчееву: «Я никак вместе с министром не могу. Ради Бога, пошлите меня куда угодно, хотя полком командовать в Молдавию или на Кавказ, а здесь быть не могу, и вся главная квартира немцами наполнена так, что русскому жить невозможно и толку никакого нет».
Необходим был единый командующий.
В августе Александр дал указ Сенату и рескрипт Кутузову о назначении его главнокомандующим.
17 августа Кутузов прибыл в село Царево Займище, где находилась в то время русская армия. Как писал очевидец этих событий, «минута радости была неизъяснима. Имя этого полководца произвело всеобщее воскресение духа в войсках, от солдата до генерала.
Все, кто мог, летели навстречу почтенному вождю – принять от него надежду на спасение России. Офицеры весело поздравляли друг друга. Солдаты припоминали походы с князем еще при Екатерине…»
Михаил Илларионович ехал в небольшом возке, запряженном парой спокойных гнедых лошадок. В своем простеньком сюртуке без эполет и в фуражке без козырька с красным околышем он был для солдат каким-то удивительно родным и своим, понятным, русским.
Глаз его слезился на ветру, и он беспрестанно тер его то средним пальцем, то тыльной стороной ладони.
– Ишь! Наш-то плачет! Радуется, что к армии приехал, – говорили солдаты, строясь в шеренгу.
Поднявшись на ноги и раскачав этим тарантас, Кутузов снял фуражку и, обнажив седую голову, перекрестил русский лагерь.
– Не надо, ребятушки! Ничего этого не надо! – увидел он, как солдаты схватились чистить обмундирование и амуницию. – Я приехал только посмотреть, здоровы ли вы, дети мои! Солдату в походе не о щегольстве думать – ему надобно отдыхать после трудов и готовиться к победе!
– У-р-ра! – восторженно кричали солдаты, крестя лбы и утирая слезу. – Приехал наконец-то наш батюшка. Теперь-то начнем чехвостить хранцуза!
Это тебе, брат, не Толька Барклаев… Это наш! Рассейский…
В другой раз, увидев, что обоз какого-то генерала мешает идти полку, он велел освободить дорогу:
– Солдату в походе каждый шаг дорог; скорей придет – больше отдыхать будет!
Конечно, после этих слов войско обожало своего предводителя и пошло бы за ним бить хоть черта, хоть дьявола.
На следующий день главнокомандующий занимался рутинной штабной работой – бумагами. Он выяснил, что резервов мало, ружей, патронов, снарядов и шанцевого инструмента на крупный бой не хватит, продовольствия – в обрез.
Кутузов всегда помнил наставление Румянцева, что войну надо начинать с сытого солдатского брюха.
А самое главное, мало оставалось самих солдат – полки были не укомплектованы. По спискам в обеих армиях числилось около 113 тысяч человек, а на самом деле оказалось 96. Почти вдвое меньше, чем у Бонапарта.
«Нет! Никак нельзя давать здесь генерального сражения! – отбросив в сторону бумаги, думал Михаил Илларионович. – Никак нельзя… Следует прежде собрать резервы. И позиция у Царева Займища не годится – за спиной болотистая долина реки Сежа. Нет! Как это ни тяжело, следует отступать, а то положу тут солдатских голов… – Бог и матери не простят!»
– Приехал Кутузов бить французов! – доедал кабанчика Шалфеев.
Рядом с набитыми ртами сидели хохлы и согласно кивали головами. Перед компанией в палатке на самодельном столе изобильно лежали огурцы и в бутылках при свете свечей блестела и искрилась жидкость, радуя гвардейское сердце.
Почуяв неладное, в палатку, кряхтя, залез вахмистр.
– Вот они где! Бисовы дети! И Шалфеев с ними. Пьють горилку, а вахмистр в стороне?!
А вы знаете, что я щас конхис-к-хую все ваше богатство, потому как завтра объявлен поход? Вы должны спать и отдыхать, а не водовку глохтать… Да еще без вахмистра, скотины.
Хохлы, не разобравшись толком, кого обозвали, мигом налили наиглавнейшему своему командиру стаканчик.
– Вот это дело другое! – проглотив жидкость и занюхивая огурцом, крякнул вахмистр.
Тем временем за другой частью так пригодившегося кабанчика расположились в палатке Рубанов и князь Голицын.
Вечерело. Заросшие камышом берега речушки стабильно поставляли комаров. Максим приказал разжечь рядом со входом небольшой костерок и бросать в него зеленые ветки для дыма.
Однако мужественные насекомые все равно проникали в палатку, и разговор прерывался звонкими шлепками ладоней по кровопийцам и заодно по родным щекам и шее.
– Жена с сыном в деревне. А деревня, слава Богу, весьма далеко от Москвы.
– Да какая разница, далеко или близко… Француз до Москвы не дойдет. Моя матушка в монастыре под Москвой. Что же монахиням теперь бегством спасаться?
– Первопрестольную, конечно, не отдадим, но до ее стен отступить можем.
– Как это, до ее стен? Теперь же Кутузов главнокомандующий.
Армия оставила Царево Займище и стала отходить на восток. Квартирмейстеры во главе с генералом Беннигсеном выбрали позицию для генерального сражения, а Кутузов ее утвердил.
Позиция находилась в 12 верстах от Можайска у деревни Бородино, принадлежавшей в то время господам Давыдовым.
Утром 22 августа русские полки расположились на берегу речушки Колочи и активно принялись обживать опустевшие деревни.
Главнокомандующий со своим штабом проехал Бородино, сделал остановку в деревеньке Горки и проследовал далее, обосновавшись в селе Татариново. Михаил Илларионович поместился в пустовавшем господском доме, тут же велев укреплять позицию, начал расставлять войска.
Конногвардейцы и кавалергарды обосновались в деревушке Михайловское. Хохлы сразу побежали исследовать огороды.
На правом крыле русских позиций главнокомандующий поставил 1-ю армию Барклая де Толли.
Левое крыло занимала 2-я армия Багратиона, и там срочно стали возводить земляные укрепления в форме угла, получившие название – Багратионовы флеши.
Еще левее находился корпус генерала Тучкова.
На другой день граф Марков привел из Москвы ополчение. Вместо знамен над их рядами реяли хоругви.
