- А мои люди, что будет с ними?
- С ними все хорошо, - соврал Ахмад Башир - их пошлют на каторгу.
– Пустое это все, - сказал Имран, не отпуская руку Ахмад Башира, - я все равно не умру, потому что человеческая душа бессмертна.
– Я слышал об этом, - неохотно ответил Ахмад Башир, - но пока никто еще не представил ни одного доказательства.
– У меня есть доказательство, - настаивал Имран, - вот послушай, наши внутренние ощущения не меняются на протяжении всей жизни. Разве ты чувствуешь приближающуюся старость.
– Спасибо, что напомнил, - буркнул Ахмад Башир.
– Разве ты не осознаешь себя в теле зрелого мужа, тем же мальчиком, каким был много лет назад?
– Пожалуй, - согласился Ахмад Башир.
– Наша телесная оболочка стареет, а мы сами не меняемся, - вот доказательство бессмертия души. А, следовательно, несправедливость, царящую в этом мире можно объяснить тем, что все это игра, условность. Мы сыграем свою роль в представлении, именуемом жизнью, и уйдем на отдых, а затем нам дадут другую роль и может быть даже роль злодея.
– Можно меня записать на роль халифа? - сказал Ахмад Башир, - или на роль евнуха в его гареме, но с условием, чтобы мне ничего не отрезали?
Имран засмеялся.
– Можно, - согласился он, - только не я веду списки. К тому же у души нет памяти.
– Жаль, - сказал Ахмад Башир, и безо всякого перехода добавил - твоя жена уехала.
Имран ничего не ответил.
– Скажи мне, что ты будешь делать, когда окажешься на свободе, спросил Ахмад Башир?
– Подниму восстание, - не задумываясь, ответил Имран.
– Это не может продолжаться без конца, - мрачно сказал Ахмад Башир, - я имею в виду твое невероятное везение, когда-нибудь удача отвернется от тебя и ты свернешь себе шею. На твоем месте я бы уехал домой. Они обе сходят по тебе с ума, и, кажется, неплохо ладят между собой. Забирай их и уходи. Анна, правда, беременна, но Абу-л-Хасан не будет иметь претензии к тебе. В последнее время я все чаще думаю о том, что семейная жизнь это не так уж и плохо. Однако мне нужно уходить, до встречи.
– Прощай, - ответил Имран.
За ним пришли глубокой ночью, такой глубокой, что, пожалуй, это время можно было назвать началом нового дня.
Имран бодрствовал, размышляя о новых доказательствах бессмертия души. Услышав голоса за дверью и звон перебираемых ключей, он проглотил облатку, и встретил вошедших стоя. Их было четверо; тюремный врач, надзиратель, чиновник и собственно палач, который держал в руках чашу. Он сказал: "За преступления против государства, ты смутьян приговорен к смерти и радуйся, что тебе достался легкий способ, выпьешь это и забудешь, как тебя звали, кроме того, твое тело будет привязано к позорному столбу и выставлено на всеобщее обозрение.
– Это яд? - спросил Имран, удивляясь тому, как тяжело даются ему слова.
– Яд, - подтвердил палач.
– Я умру, как Сократ, - сказал Имран.
Палач переглянулся с надзирателями. Те подступили к заключенному и взяли его за локти.
– Не надо, я сам выпью, - успокоил их Имран.
– Меня всегда умиляет кротость узника, - заметил палач.
Имран взял чашу обеими руками и выпил ее содержимое.
Последнее о чем он подумал, погружаясь в забвение, это то, что душа, покидая свою телесную оболочку, может продолжать свое существование не в этом же мире, а в ином, находящемся на более высокой стадии духовного развития, где уж точно нет несправедливости, зла и насилия.
– Кажется, готов, - сказал палач.
– Посвети сюда, - врач встал на колени, приложился ухом к груди заключенного, оттянув веки, заглянул в неподвижные зрачки, - мертв.
- Выносите, - распорядился палач.
Караван, с которым должна была уйти Фарида, задерживался по непредвиденным обстоятельствам. Не хватало то верблюдов, то запасов воды, затем вдруг выяснилось, что опаздывают какие-то люди, то какой-то купец обнаруживал пропажу тюка с товаром, и все начинали его искать. В караван-сарае царила обычная для отправки каравана сутолока. Когда же, наконец, тронулись в путь, солнце уже стояло довольно высоко.
Толпу зевак Фарида увидела издали.
Люди стояли полукругом, а над их головами возвышался крест, к которому был привязан человек. Голова его была опущена, и лица на таком расстоянии нельзя было увидеть. Караван медленно протекал мимо места публичной казни. Пытаясь разглядеть лицо распятого, Фарида услышала разговор купца и караванщика. Последний, отвечая на вопрос, сказал: "Пророк это, сегодня казнили на рассвете, знатно потряс нынешних".
– Что ты говоришь? - отозвался купец.
– Да, время от времени появляется очередной пророк, чтобы спасти нас. Ловят, убивают, а жизнь продолжает идти своим чередом и ничего не меняется.
– Пророк Мухаммад, да будет доволен им Аллах, умер своей смертью, заметил купец.
– Да, но разве это что-нибудь изменило? - ответил караванщик.
Не слушая более, Фарида приблизилась к толпе. Чувствуя, как наливается тяжестью ее сердце, она пробралась в первый ряд, и заглянула в лицо, висевшего на кресте, человека. Как это ни нелепо звучит, но, узнав своего мужа, женщина испытала чувство странного облегчения. В ее жизни наступила определенность.
Она подошла еще ближе, к самому столбу и протянула руку, пытаясь дотронуться до его ступни, но стражник преградил ей путь копьем.
– Нельзя, женщина, - сказал он.
– Он мертв? - спросила Фарида.
– Мертвее не бывает, кто он тебе?
– Муж.
– Смотреть надо было лучше за мужем, отойди подальше, нельзя близко подходить.
– Что будет с его телом?
– Похоронят на тюремном кладбище.
– Забрать тело нельзя?
– Нет, преступников не хоронят рядом с почтенными людьми.
– Ну что ты доволен? - сказала Фарида, глядя на Имрана, - что я теперь должна сказать твоим детям.
На миг ей показалось, что голова распятого шевельнулась, словно мертвец пытался ей ответить. Но нет, это был ветер.
– Эй, женщина, - услышала она, - ты остаешься?
Обернувшись, увидела вопрошающего караванщика.
- Нет, я ухожу, - ответила Фарида.
Опустив голову, чтобы никто не видел ее слез, она выбралась из толпы и пошла за уходящим караваном.
- Хорошо, что ему ничего не отрубили, - сказал ал-Муктадир, разглядывая казненного. Паланкин халифа лежащий на плечах четверых огромных нубийцев находился прямо напротив креста,- Как ты считаешь, Мунис?
– Да, повелитель, - согласился Мунис.
Он сидел на черном жеребце, беспокойно перебиравшем копытами.
– А Кушури советовал его четвертовать и развесить все части тела по отдельности. Но так лучше, как ты считаешь?
– Да, повелитель, - согласился Мунис.
– Ты не очень то многословен, - заметил халиф. Он был пьян с самого утра, но внимателен и обидчив, как бывают, обидчивы царственные особы.
– Простите повелитель, мои мысли заняты предстоящим походом на Египет, - пояснил Мунис.
– Ты кого-то ищешь? - спросил халиф.
– Я, повелитель, смотрю по сторонам, не грозит ли тебе опасность, ответил Мунис. Он все время озирался в поисках вдовы Абу-л-Хасана.
– Как его умертвили? - спросил халиф.
– Его отравили, повелитель, - ответил Мунис.
– Это легкая смерть, пусть говорят после этого, что я не добрый правитель.
– Твоя милость повелитель не знает границ, - сказал Мунис.
Мунис вспомнит свои слова, через двадцать лет, когда он предаст своего благодетеля в пользу другого наследника престола, ал-Кахира, и в результате, по приказу последнего доблестный Мунис по прозвищу Храбрый будет сам зарезан, как овца, в отхожем месте. Но сейчас он улыбался и кланялся своему повелителю.
Это была все та же местность с чахлой растительностью, где редкие деревья не отбрасывали тени. Но в этом раз Имран, сколько не крутил головой, не мог обнаружить холм, обычно виднеющийся вдали. По направлению, к которому он обычно шел. Поскольку ориентир исчез, то Имран остался на месте, лишь отыскал подходящий валун и сел на него. В воздухе витала некоторая неопределенность. Имран чувствовал это, но это чувство отнюдь не вселяло в него растерянность, напротив, он как никогда был спокоен и даже безмятежен. Потому что решение не зависело от него. Когда вдали показалась фигура, он приветственно помахал ей рукой. Фигура эта появилась довольно таки странно; сначала появилась голова, затем плечи, а уж потом все остальное, она словно вырастала из-под земли, но в то же время и приближалась. Скоро фигура приблизилась настолько, что можно было определить, что она принадлежит женщине. Имрана, она нисколько не заинтересовала, поскольку, даже на таком расстоянии было видно, что она преклонного возраста. Он лишь крикнул:
– Женщина, в этих краях раньше холм был, не знаешь, куда он делся?
Женщина Имрана не заинтересовала, но вот он сам, видимо представлял для нее определенный интерес, так, как направлялась она прямиком к нему. Он даже пожалел, что задал ей вопрос и тем самым привлек ее внимание. Предстоящая встреча почему-то заранее тяготила его. Он даже оглянулся в поисках места, где можно было укрыться от старухи, но ничего подходящего не обнаружил.
