Глава восьмая
Доброе семя
1
Сельский народный комитет решил учесть посевные площади и возможный размер урожая.
Была создана проверочная комиссия, в которую вошли семь человек: председатель крестьянского союза, Сен Дар Хо и Ким Мен Бэ из хутора Твигор, Куак Ба Ви, Тю Тхэ Вон и еще двое.
При японцах каждый год, как только подходило время уплаты налогов, крестьяне начинали жаловаться на несправедливое обложение. Они и сейчас еще хорошо помнят тогдашнего старосту Ко Хан Сана, пользовавшегося при японцах неограниченными правами. Распределяя налоги, Ко Хан Сан старался прежде всего угодить своим родственникам, всячески стараясь уменьшить им налог. А родственники Тю Тхэ Ро всегда выходили из этих споров пострадавшими и, скрепя сердце, уплачивали налога больше, чем их противники. Дело доходило до того, что противники засылали в стан «врага» шпионов, и однажды Ко Бен Сана поймали с поличным, когда он добавлял в поставляемый по налогообложению рис воду, за что и угодил в кутузку.
Для видимости Ко Хан Сан собирал хуторских старост и через них объявлял крестьянам, что-де в такой-то день налоги будут утверждены окончательно и если кто недоволен обложением, может прийти и проверить, не допущено ли при распределении налогов какой-либо несправедливости.
Зная, что у старосты правды не найдешь, крестьяне все-таки толпой валили к нему в дом.
Староста рылся в мелкоисписанных листках бумаги и каждому объявлял размер налога.
— Пак Чем Ди! У тебя суходольного поля, — староста заглядывал в список, — два харукари. В этом году ты посеял чумизу и фасоль.
— Это точно.
— Налог с этого участка: один сем чумизы и десять маров фасоли.
— Помилуйте, господин староста! На участке и всего-то столько не уродится! Уж очень велик налог!
— Как это так «велик»? — вытаращив глаза, кричал староста. — Ну, скажи, пожалуйста, разве ты не снимешь с участка два сема чумизы и один сем фасоли? У тебя, выходит, отбирают всего лишь половину урожая! Чего же ты обижаешься? Нечего хныкать, проваливай. Следующий!
Пак Чем Ди оставалось только сокрушенно покачать головой и уйти.
Староста, устанавливая налог, исходил из размера арендуемой площади. А какой с этой площади можно собрать урожай, — это его не касалось.
Правда, иные хозяйства, такие, например, как хозяйство матери Сун И, пользовались особым покровительством старосты. Суходольное поле у нее было куда больше, чем у многих других, а налога она платила меньше. Но стоило только кому-нибудь заикнуться об этом, как староста сразу же набрасывался на него:
— Не твоего ума дело! Что тебе до других? Сейчас о тебе речь: жалуйся, если что неправильно, а в чужие дела нос не суй. Мать Сун И, мать Сун И! Да если хочешь знать, она больше тебя страдает! Приедет к нам, скажем, по делам службы кто-нибудь из волости или из уезда, — кто из вас додумается состряпать для него обед? А мать Сун И и ночлег ему предоставит, и обед сготовит. За всю деревню отдувается! Так пусть она хоть налога меньше платит. Скажи на милость, какой народ пошел жадный! Только о своем кармане и думает.
И крестьяне молчали: им казалось, что староста прав.
На самом-то деле все было иначе. Мать Сун И никогда и никого не угощала даром. А если и расщедрится порой, истратится на приезжих чиновников, так не без тайного умысла. Мать Сун И славилась своим корыстолюбием, и трудно было поверить, что она ради интересов деревни сделает что-нибудь себе в убыток.
Все дело было в том, что мать Сун И не скупилась на угощение старосты. Женщина практичная, она знала, где нужно было подмазать, чтобы не скрипело.
Почему при распределении налогов староста деревни стоял всегда на стороне родни да богатеньких крестьян? Да потому, что от них нет-нет да и перепадет кусок! А что взять с бедняков? Кроме жалоб да вздохов, от них ничего не дождешься. Их безнаказанно можно было обирать до последней нитки.
Помня горький опыт прошлого, члены проверочной комиссии приступили к работе с чувством огромной ответственности. Они обязаны были проследить за тем, чтобы при народной власти налоги были распределены справедливо.
Зная это, Ко Бен Сан сгорал от желания попасть в комиссию и повернуть все к своей выгоде. Но даже он понимал, что все его попытки приручить комиссию провалятся: Куак Ба Ви никогда не пойдет у него на поводу! А сцепишься с ним — опять сраму не оберешься.
И Ко Бен Сан побитым зверьком трусливо жался к сторонке: пусть их решают сами, лучше уж оставить их в покое.
Проведя первую проверку, комиссия разделила крестьянские наделы на пять разрядов. При этом учитывалось прежде всего плодородие земли. Плодородные поля были отнесены к первому и второму разрядам, а скудные почвы больше подходили, конечно, под третий, четвертый и пятый разряды.
Рисовые поля Ко Бен Сана, Тю Тхэ Ро и некоторых других бэлмаырцев, расположенные у головного узла канала, отличались особенным плодородием; их, как полагается, и отнесли к первому разряду.
Узнав об этом, Ко Бен Сан пришел в бешенство. Трудно было найти предлог, чтобы затеять скандал, но еще труднее примириться с тем, что новые целинные плантации на три года освобождались от сельхозналога. Подумать только: рис на этих плантациях вырос такой, что о лучшем и думать нечего, а уплачивать за него налог не надо! С нынешней же осени крестьяне заживут припеваючи. Досадней всего, что в числе «счастливчиков» был и ненавистный Куак Ба Ви. Виданное ли дело: босяк, бобыль, не имевший ни семьи, ни крова, работавший когда-то у Ко Бен Сана в батраках, получил землю, обзавелся семьей и стал вожаком деревни! А он, Ко Бен Сан, всеми почитаемый помещик, лишился земли. А теперь эта голытьба хочет его и вовсе затоптать в грязь. Он-то думал, что с тех участков, которые были оставлены ему по земельной реформе, ему удастся снять такой урожаи, что его богатство не пошатнется и он зажмет деревню в кулак. Но можно ли за ними угнаться, раз они на три года от налога освобождены! Снедаемый чувством зависти, Ко Бен Сан решил этой же осенью взяться за поднятие целины и начал убирать камни с берега северного русла речки.
Прижатый к стенке Ко Бен Сан не унимался, хитрил и вилял как мог. В счет налога по ранним культурам он сдал самую мелкую картошку. Услышав о том, что Куак Ба Ви и другие бедняки отобрали для уплаты налога самый крупный картофель, Ко Бен Сан только ухмыльнулся.
— Что ж, так оно и должно быть. У них, на целинных полях, вон какой богатый урожай риса растет! Что им картошка? Да они ее хоть всю могут сдать! Им просто грешно не платить налога! А у нас землю почти всю отобрали, оставили самую малость. С нас, значит, и спрашивать нечего.
Когда до Куак Ба Ви дошел слух о том, что Ко Бен Сан задумал поднять целину, бывший батрак, усмехнувшись, сказал о своем прежнем хозяине:
— Что ж, дело хорошее. Поднимет целину — в нашей деревне увеличится посевная площадь. Государству от этого только польза. Пусть себе возится с землей, если только, конечно, он не валяет дурака.
За последнее время в жизни деревни произошли кое-какие события. Дон Ун уехал в Вонсан на учебу. Дон Су и Сун И получили официальное родительское благословение. Немалая заслуга принадлежала здесь старику Ко. Но и мать Сун И теперь по-другому смотрела на вещи. Хоть и не особенно ясно, но и она начала понимать, что демократия на ее стороне, на стороне бедняков. Она и прежде понимала, что богачи, перед которыми она лебезила, — плохие друзья. И все-таки заискивала перед ними, искала их покровительства. Стыдно было и вспомнить сейчас о своем низком, грязном прошлом. Ну, был ли среди толстосумов хоть один, кто сочувствовал ей от всего сердца? Нет, не было! Приручив ее, вскружив ей голову манящим звоном монет, они лишь тешились, глумились над нею. Ах, эта жажда наживы! Из-за нее она жила словно в дурмане! Из-за нее пошла на сделку с собственной совестью и отдала себя на поругание. Позади десятки лет жизни, полной унижений и тщетных попыток «выбиться в люди». А стала ли она богаче? Да нисколько! Как была, так и осталась бедной крестьянкой.
А демократия дала крестьянам землю, женщинам — равноправие, неграмотным — возможность учиться, для бедных создала условия зажиточной жизни.
Да, счастливые времена наступили для простого народа!
Раскаиваясь в своем прошлом, мать Сун И уверенно пошла навстречу новой жизни. Ей еще и сейчас, думала она, не поздно исправиться и зашагать в ногу со всеми. Не оставаться же ей одной позади! В душе она одобряла свою дочь. Вот почему она так легко согласилась на помолвку дочери с Дон Су.
* * *
Куак Ба Ви, как и было задумано, приступил к постройке дома. Он купил на стороне старый дом из семи восьми комнат, кое-что добавил к нему и принялся за работу. Четыре помещения он приспособил для хозяйственных нужд: под сарай, под хлев, а пять внутренних комнат предназначил для жилья. Односельчане вызвались ему помочь и, несмотря на протесты Куак Ба Ви, приняли участие в постройке дома.
