– По твоей обстановке.
– А-а…
Иван Корнильевич простился и уехал.
Лакей молодого Алфимова положительно вытаращил глаза, когда получил от возвратившегося барина приказание укладывать платье, белье и вещи.
Он стоял даже некоторое время в недоумении.
– Слышишь, я сегодня же переезжаю… Надо нанять ломового… Вот адрес…
Он вынул из кармана адрес графа Стоцкого и подал его лакею.
– Сегодня-с? – переспросил слуга.
– Да, сегодня, сейчас.
– Слушаю-с.
Укладка вещей заняла часа два. Иван Корнильевич нервно ходил по своему кабинету и спальне.
В его уме вертелась фраза графа Сигизмунда Владиславовича: «Заезжай за чеком».
Он несколько раз даже решался ехать в контору, но в последнюю минуту отказывался от этого решения.
Ведь чек надо получить от отца лично, а видеться с ним, по крайней мере сегодня, он положительно не мог.
Нервы его были слишком возбуждены.
Глаза то и дело наполнялись слезами, когда он смотрел на за несколько лет привычную для него обстановку дома человека, которого он, по завещанию матери, называл отцом.
«Выгоняют, как… вора…» – с трудом даже мысленно произносил он это страшное слово.
«Вор… и… клеветник…» – продолжал он бичевать самого себя.
«Не легче ли было бы, – думалось ему, – если бы отец совсем не отдал бы денег? Если бы я остался нищим, пошел бы работать и в этом нашел бы себе наказание. Наказание примиряет. А то еще было бы мне лучше, если бы меня посадили в тюрьму, судили и осудили бы».
Такие отрывочные, странные мысли бродили у него в голове в то время, как Василий – так звали его лакея – запаковывав вещи, укладывая в сундук и чемодан белье и платье.
Изредка он задавал молодому барину вопросы, которые отвлекали Ивана Корнильевича от его тяжелых дум, и он отвечал на них.
Когда все было уложено и упаковано и Василий отправился за извозчиком, до кабинета молодого Алфимова донесся какой-то шум, шаги.
Он догадался, что это вернулся отец, и даже сел в кресло закрыл глаза.
«Вот сейчас придет сюда… Опять объяснения, упреки», – пронеслось в его уме.
В соседней комнате, действительно, минут через десять послышалась чья-то тяжелая походка.
Кто-то вошел в кабинет.
Иван Корнильевич продолжал сидеть с закрытыми глазами. Вошедший почтительно кашлянул.
«Это не отец», – мысленно решил молодой Алфимов и открыл глаза.
Перед ним стоял камердинер его отца – Игнат – и на подносе подал ему конверт без всякой надписи.
– От Корнилия Потаповича.
– Хорошо, – сдавленным шепотом произнес Иван Корнильевич и взял конверт.
Игнат удалился.
Молодой Алфимов разорвал конверт.
В нем оказался чек на государственный банк на восемьсот семьдесят восемь тысяч пятьсот сорок рублей.
Он облегченно вздохнул.
Чаша свиданья с отцом, по крайней мере на сегодняшний день, миновала.
Возвратившийся Василий стал выносить вещи.
Иван Корнильевич, бросив последний взгляд на свои комнаты, вышел.
Лакей в передней и швейцар в подъезде проводили его с почтительным удивлением.
Они уже знали от Василия, что молодой барин переезжает из дома родителя, но причина такого внезапного переезда была для них неведома, и они положительно недоумевали.
С деньгами, действительно, в Петербурге можно сделать почти мгновенно все.
К вечеру уже квартира Ивана Корнильевича была обмеблирована и имела совершенно комфортабельный вид.
Новая обстановка и новизна положения изменили к лучшему состояние духа молодого человека.
Устроившись в своем новом помещении, хотя и не совсем разобравшись, он весело поужинал с графом Стоцким у Контана и, вернувшись домой, сладко заснул.
Не успел он проснуться на другой день, как к нему пришли от Сигизмунда Владиславовича.
– Его сиятельство вас просят к себе кушать кофе.
– Хорошо, сейчас.
Сделав наскоро свой туалет, Иван Корнильевич поспешил к графу, которого застал в кабинете с газетою «Новости» в руках.
– Однако, твой тятенька рассвирепел.
– À что? – дрогнувшим голосом спросил молодой Алфимов.
– Полюбуйся.
Граф передал ему газету.
Иван Корнильевич прочел обьявление Корнилия Потаповича и побледнел.
– Это ужасно! – воскликнул он.
– Положим, особенно ужасного ничего нет.
– Как так?! Он меня опозорил.
– Разве ты хочешь открывать банкирскую контору?
– Нет.
– В таком случае, какое тебе дело, какого о тебе мнения господа финансовые деятели? Поймут это объявление только одни они.
– А общество?
– Общество подумает, что ты кутил, отдавая дань молодости, а деспот-отец принял одну из мер, практикуемую среди купечества для обуздания непокорных детищ… Впрочем, общество завтра позабудет эту публикацию.
– Так-то оно так, но…
Иван Корнильевич не договорил и задумался.
Несмотря на утешение своего ментора-друга, публикация произвела на него ошеломляющее впечатление.
Он снова поддался унынию, и никакие меры, принимаемые графом Стоцким, не достигали цели и не могли заставить его вернуться к прежней веселой жизни.
Молодой Алфимов или сидел дома, или же был в квартире Сигизмунда Владиславовича, ходя, как маятник, из угла в угол и действуя на нервы его сиятельству.
Последний решил везти его за границу, куда он собирался с графом Вельским, Гемпелем и Кирхофом.
В тот вечер, когда к графу Сигизмунду Владиславовичу должен был заехать Савин, он первый раз заговорил о заграничной поездке с молодым Алфимовым.
Тот ухватился за эту мысль.
– Но, говорят, что эту публикацию поместили и в иностранных газетах, – заметил Иван Корнильевич.
– Пфу… Не думаешь ли ты, что Европе только и дела, что читать помещаемые о тебе публикации? Русским языком тебе твержу, что и здесь все ее забыли.
В передней раздался звонок.
– Это, наверно, Савин… По делу, – заметил граф Стоцкий.
– Я уйду к себе черным ходом, – заторопился Алфимов.
– Хорошо. Я зайду потом к тебе, поедем ужинать.
– Пожалуй.
– Ну, слава Тебе, Господи! Умнеть начал! – воскликнул Сигизмунд Владиславович.
Назначенный на другой день вечер у полковницы Усовой был чрезвычайно оживлен.
Вера Семеновна была в каком-то возбужденно веселом настроении и вызывала шепот восторга собравшихся ценителей женской красоты.
Капитолина Андреевна была довольна и вечером, и младшей дочерью.
У Екатерины Семеновны была на этот вечер тоже серьезная миссия, порученная ее матерью и графом Стоцким – серьезно увлечь Ивана Корнильевича Алфимова, которого граф Сигизмунд Владиславович всеми правдами и неправдами успел затащить на вечер к полковнице.
Он передал Капитолине Андреевне о попавшем в полное распоряжение молодого человека громадном капитале, а у ней уже текли слюнки в предвкушении знатной добычи.
Она рассыпалась перед графом Стоцким в благодарностях за рекомендацию клиентов и в особенности за дочь, которая, по ее мнению, была близка к осуществлению возлагаемых на нее любящею матерью надежд.
– Век не забуду вам этого, ваше сиятельство, – говорила полковница, – вы положительный волшебник, ведь как вдруг под вашим влиянием развернулась девчонка, любо-дорого глядеть.
Они стояли в глубине залы, из одного угла которой доносился до них громкий смех Веры Семеновны.
Для более наблюдательного и внимательного слушателя в этом смехе было что-то истерическое, но обрадованная поведением дочери мать не заметила этого.
– Погодите хвалить, захвалите. Конец венчает дело… – полушутя, полусерьезно отвечал граф Сигизмунд Владиславович.
– Нет, уж не говорите, вы молодец… Благодарю! Благодарю.
– И мой птенец, кажется, развернулся, – заметил граф Стоцкий, указывая глазами на проходившую парочку: Ивана Корнильевича и нежно опиравшуюся на его руку Екатерину Семеновну.
– Об этом не беспокойтесь… Катя маху не даст… Не таких к рукам прибирала и с руки на руку перебрасывала, – с материнской гордостью заметила Капитолина Андреевна и отошла от графа.
Он посмотрел на часы, затем оглянулся кругом.
Был двенадцатый час в начале, вечер был в полном разгаре.
– Пора! – шепнул он незаметно Вере Семеновне, проходя мимо нее, и отправился в гостиную, где снова уселся около полковницы и начал занимать ее разговором о способе поживиться на счет молодого Алфимова.
Та слушала с восторгом, и перспектива наживы в радужных красках витала перед ее глазами.
Вера Семеновна между тем незаметно вышла из залы, прошла через кухню в сени, где ожидала ее горничная, подкупленная графом Сигизмундом Владиславовичем, которая накинула ей на голову платок, а на плечи тальму и проводила по двору до ворот.
Выйдя из калитки, молодая девушка робко остановилась и огляделась кругом себя.
– Вера Семеновна… вы? – раздался над ее ухом голос.
– Я…
– Едемте…
Она подала Николаю Герасимовичу Савину – то был он – дрожащую руку, и он подвел ее к стоявшей у ворот карете, отпер дверцу, подсадил ее в экипаж, впрыгнул в него сам и крикнул кучеру:
