У бильярдного стола решалась и судьба рыбопромышленника Иванова. Князь Мадатов, поддержав рыбацкие слухи о том, что купец Иванов помог бежать Мустафе-хану Ширванскому и купил у него за бесценок устье Куры, представил дело в штаб главнокомандующего. Делом Иванова занялся статский советник Могилевский — правитель канцелярии. По рассмотрении доноса и после опроса свидетелей он пришел к заключению, что купец первой гильдии Иванов действительно помог ширванскому хану бежать в Персию и мошенническим образом завладел рыбными уделами Куры. Могилевский велел прогнать рыбацкие суда Иванова из устья и взять рыболовство под охрану. Хотел было он засадить купца за предательство, но струсил, санкции на арест не дал: все-таки Иванов — человек знатный, с достатком и связями. Бог знает, чем может кончиться сия строгость.
Купец не согласился с решением Могилевского. Еще весной приезжал он сюда, к командующему, с жалобой на беззаконие, но Ермолову некогда было его выслушивать — собирался в Россию. Без командующего несколько раз он наведывался в штаб-квартиру к Вельяминову. Теперь, загодя узнав о том, что Ермолов возвращается в Тифлис, он опять прикатил и поселился в трактире.
— Стало быть, купчина домогается? — целясь в шара, спрашивал командующий у Могилевского.
— Да уж, назойливая птица, нечего сказать, — отвечал с видимой скукой статский советник.
— Ну что ж... играю в правый дальний угол. Вот так,— сильным ударом Ермолов послал десятого шара в лузу, распрямился и, довольный своим ударом, улыбнулся.— Ну-ка, Воейков, вынь шарик, пока горячий.
Адъютант извлек из лузы шар, подкинул его на ладони и положил на полку.
— Сорок четыре, Алексей Петрович, — обхявил он. — Играйте одиннадцатого, потом любого.
— Одиннадцатого, говоришь? — раздумывая, отозвался Ермолов. — Ну что ж, пожалуй, можно, — и прежде чем сделать удар, посоветовал Могилевскому: — Вызови купчину на примирение. Заставь, подписать акт, дабы прекратил домогательства. А не согласится — спровади его в Мехетскую крепость. Там он живо поумнеет.
Через несколько дней за этим же столом Могилевский докладывал, что Иванов подписать акт отказался и грозит жалобой в Сенат.
— Ну, так отправь его в Метехи, — разглядывая шары произнес Ермолов.
— Придется, Алексей Петрович.
— Что значит прядется? Разве не было моего приказа посадить купчину, коли не пойдет на примирение? Нет сударь, соизвольте исполнить приказание. Сегодня же.
— Хорошо, Алексей Петрович.
Однако ответом советника командующий не удовлетворился. Поглядев на офицеров, сидящих в креслах, сказал:
— Евстафий Иваныч. Или... кет... ты, Боборыкин, поди скажи от моего имени штабному, дабы арестовал купца Иванова и отправил в Метехскую крепость. Пусть одумается.
Дней десять после этого командующий не интересовался, купцом. Могилевский тоже молчал о нем. Только накануне рождества объявил, что Иванов требует свидания с командующим. Ермолов хотел было встретиться с ним у себя в кабинете, но передумал — слишком велика честь для купца. Выбрав свободный час, он направился в Метехи.
Крепость, как символ величия и неприступности, возвышалась на скалистом берегу Куры. Ранее обветшалая от времени, ныне она обновилась: выглядела средневековым замком с зубчатыми башнями в три этажа. Общирный двор был застроен. Всюду стояли часовые. Подвалы и нижние помещения крепости превратились в казематы. Здесь же размещался военный ордонанс-гауз, арестантская и больница для заключенных.
Въехав со свитой в крепость, Ермолов соскочил с дрожек и, приняв рапорт начальника караула, направился в ордонанс-гауз. В мрачной комнатушке с окном во двор стоял длинный стол в дюжина кресел. Ермолов пригласил сесть сопровождающих его Могилевского, Устимовича, Воейкова и велел начальнику карауле доставить купца Иванова. Вскоре того привели. Он вошел, кутаясь в меховую шубу. На голове его красовалась соболья шапка, а на ногах — унты. Ермолов отметил про себя, что не дурно живется купчине, если он даже и находится под стражей.
— Так, что у вас ко мне, милейший? — спросил Ермолов, попыхивая трубкой. Внешне командующий выглядел спокойным, но те, кто его знал, видели, какая жестокость крылась за брошенной вскользь фразой.
— Алексей Петрович, богом прошу, — купец вдруг повалился на колени, — ни нотой не повинен я перед государем и совестью своей.
— Ну-ну, зачем же так пышно? Поднимись, Иванов, — усмехнулся Ермолов.
Купец поднялся и опустил руки по швам.
— Клеветой низких людей облит я, Алексей Петрович, — заныл он, заглядывая в глаза Ермолову и ища в них сострадание. — Полный разор ныне испытываю. Цельное состояние отдал Мустафе-хану за устье Куры, а они оклеветали до невозможности.
— Поверил бы тебе, купец, когда б ты раньше в грешках не был замешан, — вздохнул командующий.
— Боже упаси, Алексей Петрович. В жизни никогда не грешил.
— Ну, вот тебе я раз! — засмеялся генерал. — А пятьсот четвертей казенной муки не ты ли из Астрахани вывез? Скупил муку, зная заведомо, что она краденая.
— Не было такого, ваше высокопревосходительство! Клевещут! — взвизгнул купец. — Утопить хотят! Защити, родимый. Вели вернуть рыбные уделы, озолочу.
Ермолов поморщился. Серые глаза генерала играючи заблестели.
— Эй, караульный! — крикнул он, бросив взгляд за дверь. Вбежал начальник караула. Ермолов сердито спросил: -— Господин капитан, почему содержите арестанта не во форме? Шубу, унты, шапку снимите с него. Оденьте как всех подследственных в казенную робу!
— Ваше превосходительство, смилуйтесь! — взвыл купец. — Не дайте пропасть!
— Не пропадешь! — холодно засмеялся командующий. — И встречи, божья коровка, не проси у меня. Вызову, как приедут следователи. Уведите его.
Двое солдат мигом вошли в комнату, взяли купца под руки и увели. Командующий со своими людьми вышел тоже. Тотчас сел в дрожки и выехал из крепостного двора.
А на другой день было рождество. Зазвонили колокола. Народ повалил в Сионский монастырь. Появились на мокрых тифлисских улицах конные отряды — из окрестных полков ехали офицеры на празднество. Загремели, покатили в сторону Мцхеты, к старинным монастырям господские кареты.
ЖИЗНЬ ТЕЧЁТ — ВСЁ МЕНЯЕТСЯ
Первую тифлисскую ночь после длительного путешествия Муравьев провел у соседа Амир-Шакир-баши. Весь другой день прошел в хлопотах — казаки под наблюдением Демки мыли в квартире полы, расставляли мебель. Когда в доме был наведен должный порядок, Муравьев ввел Якши-Мамеда в боковую комнату.
— Нравится?
Якши-Мамед окинул взглядом убранство светелки: на полу туркменский ковер, на стенах тоже ковры. Напротив двери — кровать, в углу тумбочка и канделябр со свечами.
— Нравится! — улыбнулся Якши-Мамед. — Ну, тогда располагайся и чувствуй себя полным хозяином. Через денек-другой опять устрою тебя в училище.
Николай Николаевич в передней оглядел себя в зеркале и отправился к командующему. Целый год он не виделся с ним, отвык от него. Входя в белокаменный дворец, чувствовал робость. Ермолов был дома. В турецком халате онк сидел на диване и читал газеты. — Бог ты мой! — вскрикнул Алексей Петрович, увидев Муравьева в дверях. - Вот так сюрприз! — Ермолов обнял его, встряхнул за плечи и усадил рядом. - Когда прибыл?
— Позавчера ввечеру, ваше превосходительство!
— Ну-ну, — вдруг посуровел генерал. — Так и знал, что одичаешь в песках. И, между прочим, со всеми так. Стоит кому-нибудь отлучиться от меня, так сразу имя мое забывают.
— Прошу прощения, Алексей Петрович.
— Ну то-то же. С делами как; все ли благополучно?
— Не совсем. Случилось несчастье. Алексей Петрович. На обратном пути умер Ратьков. Был шторм. Накануне лейтенант чувствовал себя неважно. Умер на подходе к Ленкорани.
Командующий нахмурился. Взяв газеты с дивана, он бросил их на стол и некоторое время смотрел в окно. Затем спросил:
— Причина смерти какова?
— Белая горячка, Алексей Петрович. Он и раньше употреблял много лишнего. Я неоднократно предупреждал его, чтобы бросил пить.
Командующий замолчал, и Николай Николаевич, видя, что смерть моряка вызвала у генерала сострадание, начал оправдывать других моряков и офицеров вверенной ему команды. Ермолов сказал:
— Ладно, не вымаливай милостыню. Знаю, что не все люди пьяницы. Иван Александрович говорил мне, что посылал тебе летучую в Баку с приказом наградить команду экспедиции?
— Я получил приказ я деньги. Рядовому составу роздал по три рубля серебром, унтер-офицерам — по пять. Получено было от Ивана Александровича указание насчет Киятова сына. Ныне он ежесуточно получает по три рубля серебром.
— С охотой отдал сына Кият? — спросил Ермолов. — С величайшей охотой! Кият боится, как бы вовсе не потерять с нами связей. Да и желание его обучить сына грамоте велико. Кстати, от Кията вам письмо, — Муравьев достал из сумки исписанный листок с печатью. Ермолов вслух прочитал первые строки:
