Роман проводил его взглядом, затем медленно, стараясь ничего не упустить, прошелся вдоль линии участка, занимаемого его отрядом.
Уже совсем смеркалось, когда он, завершив обход, спустился вниз и потребовал себе коня. Оруженосец из числа слуг Кантакузина подвел к нему жеребца и подал поводья. Бросив последний взгляд на темные силуэты башен, Роман направился в город. На полпути к центру Константинополя его внимание привлекли доносящиеся со стороны мелодичные звуки лютни. Он поворотил коня и прислушался.
Неподалеку, в центре небольшой площади, с трех сторон затёртой жилыми постройками, ярко полыхал костёр. Вокруг плотным кольцом сидели люди, чьи тени, как живые, плясали на стенах окружающих домов. Заинтересовавшись, Роман спешился, кинул поводья на руки оруженосцу и со словами: «Жди меня здесь», направился к костру.
В середине круга, близко к огню, сидел незнакомый человек и обратив к огню тонкое и одухотворенное, как у ангелов на стенных росписях лицо, задумчиво перебирал струнами своей лютни. Внезапно он резко ударил по ним и громкий, надрывный звук взметнулся в небеса, растворяясь и угасая там, подобно искрам горящего костра.
— Я спою вам песню, — отстраненным голосом произнес он, — которая сейчас рождается во мне.
Он вновь рванул струны и лютня отозвалась жалобным, плачущим восклицанием.
Десятки столетий минули с тех пор,
Как под натиском злобных и диких племен
Повергнуто в прах вековое могущество Трои.
Нет, не отвагой, не удалью и не воинской силой,
Но низким коварством, изменой продажных сограждан
Сломлен дух неприступной и гордой твердыни.
Из-за пены людской, под покровом тьмы
распахнувшей ворота,
Пропустивших врага в глубину своей
цитадели,
Пали стены светлейшей, преславной
жемчужины мира.
Что сказать мне? Как язык повернется поведать,
Всю ту боль, и страданье, и ужас троянцев,
Узревших смерть близких, падение отчего дома?
В час роковой они, утонченная, высшая раса,
Превратились в несчастных гонимых скитальцев,
За морями, в чужбине покорно просящих приюта.
Агамемнон, Аякс, двоедушный Улисс,
Менелай и свирепый, как пёс ненасытный Ахиллес —
Вам, злодеям, проклятье людей на века!
Много крови пролили вы в ослеплении алчном,
Разрушая все то, что не создано вами,
С той поры до скончания веков имена ваши черною
славой покрыты!
От гневного, обличительного пафоса слов у Романа захолонуло в сердце. Воцарившуюся тишину долгое время нарушало лишь потрескивание поленьев и гудение огня. Затем пальцы музыканта принялись вновь блуждать по струнам, извлекая из них звуки тихой и нежной мелодии.
— Спой нам что-нибудь о любви, Лаоник, — попросил один из сидящих, по виду — ополченец.
— О любви? — рассеянно переспросил певец. — Да, да, конечно же о любви! Но не о недолгой, скоротечной любви к женщине я хочу вам рассказать. Я поведаю вам о чувстве, которое сладкой болью томит мне сердце, не дает мне покоя ни ночью, ни днем. Я буду петь о том, что снедало меня все долгие годы, проведённые мною в дальних странах, в чужбине; о том, что привело наконец меня сюда, в родные края, на родину предков.
Он поудобнее устроил лютню на коленях, откинул голову так, что длинные льняные локоны рассыпались по плечам, и запел.
Он пел о вечном городе и о безвозвратно уходящем времени, о времени, в суете людской беспечно растрачиваемом по пустякам.
Он пел о стране, сумевшей на века продлить скоротечность человеческого счастья, полноту и радость духовного бытия.
Он пел об островке гармонии среди хаоса противоречивых страстей, о рае на земле, о кладезе знаний, любви и вечного вдохновения.
Он пел о воплощенном символе всепобеждающего Искусства, о бесценной культуре, хрупкой преграде на пути бушующего половодья дикости и вандализма.
Он пел о Византии.
Чары его чистого, необыкновенно мягкого голоса завораживали слушателей, проникали в душу и плоть, погружая в блаженное оцепенение. Как бы аккомпанируя певцу, постреливал искрами костер, тихо шурша, осыпались уголья, красные блики огня блуждали на бородатых изможденных лицах, высвечивая неподвижные, устремленные в пламя взоры.
Песня закончилась. Последний аккорд вылетел из-под струн, отразился от стен ближайших домов и стих, оставляя после себя печаль и ощущение близкой утраты.
Как бы отгоняя наваждение, Роман тряхнул головой, повернулся и пошел прочь.
«Так, должно быть, Орфей заставлял плакать камни», — подумал он, просовывая ногу в стремя.
Через несколько кварталов, на знакомом пересечении дорог, он вновь остановил коня. Не раз сопровождавший хозяина в его вечерних прогулках, слуга без лишних слов принял лошадь под уздцы. Роман соскочил на землю и хлопнул ладонью по конскому крупу.
— Если меня срочно вызовут, ты знаешь, где меня искать.
Пройдя немного, Роман приблизился к выщербленному участку ограды и быстро перелез через нее. С обратной стороны стены уже третью неделю была установлена позаимствованная с молчаливого согласия садовника переносная деревянная лестница.
Идти по мокрому от недавнего ливня парку не составляло удовольствия: как ни старался уберечься Роман, нижняя часть камзола и брюки пропитались водой, в правом сапоге чуть слышно захлюпала вода. Ступая на цыпочках, он подошел к боковому фасаду дома. На втором этаже, над галереей, сквозь занавеси окон пробивались лучи света. Сотнику не потребовалось много времени, чтобы добраться до карниза, а затем и перепрыгнуть на балкон.
Алевтина полулежала на низкой софе, обитой шелком цвета багрянца. Ее длинные, золотисто-пепельные волосы рассыпались по подушке и плечам, пальцы нервно перебирали цепочку с маленьким золотым медальоном. В широко раскрытых глазах застыла грусть и тревога, она смотрела на освещенную лампадой икону Богоматери, но, казалось, не видела ее.
Заметив входящего через дверь балкона Романа, она вздрогнула и приподнялась на локте.
— Ты пришел? Слава Всевышнему!
— Я немного запоздал, прости. На всех постах димархи объявили повышенную бдительность — похоже, мусульмане решили крупными силами штурмовать город.
— Значит…, - она не договорила.
— Значит завтра, а может еще день или два, нам придется слегка попотеть.
— Ты так спокойно говоришь об этом?
Роман пожал плечами и устроился на краешке софы. Алевтина вскочила, быстрым шагом подошла, почти подбежала к иконе. Всмотревшись в темный от времени лик, она резко повернулась к молодому человеку.
— Ты можешь улыбаться, зная, что завтра лицом к лицу столкнешься со смертью?
— Ну не в первый же раз, — спокойно ответил он.
И усмехнувшись, добавил:
— Я частенько прогуливался под руку с Костлявой, но видно так и не сумел приглянуться ей.
— Не смей так говорить! — пронзительно закричала она, зажимая уши ладонями.
Затем, как подкошенная, опустилась на пол и зарыдала. Не на шутку перепуганный, Роман вскочил и подбежал к ней.
— Алевтина, ангел мой, прости меня! Я, дурак, бахвалился перед тобой как пьяный солдат. Больше не буду….. прости!
Он осыпал ее лоб поцелуями. Затем подхватил на руки и легко, как ребенка, отнес на софу.
— Алевтина, ну перестань…. Неужели мои глупые слова….
— Нет, это не только слова, — она отняла руки от мокрого от слез лица. — Еще до твоего прихода я вспоминала всех знакомых мне молодых людей, которые наравне с тобой взялись за оружие. Где они? Их больше нет! Леонид Кафар, Анастасий Малин, Николай Акопан, Максим Нотар, твои друзья Франческо и Мартино — все они погибли! Все!
Она зарыдала еще горше.
— Я вижу, я чувствую, как Смерть кругами ходит возле меня. И с каждым разом она все ближе и ближе. Я знаю, она хочет отнять у меня самое дорогое — отца и тебя.
Роман растерянно топтался рядом, не зная, как утешить плачущую девушку.
— Алевтина, ну не надо! Успокойся же, дорогая!
Он наклонился и припал губами к ее шее в том месте, где разметавшиеся волосы обнажили пятнышко кожи. Рыдания стихли, она приподнялась и крепко обхватила его руками.
— Прошлой ночью я видела страшный сон, — дрожащим голосом проговорила девушка.
На ее раскрасневшемся лице блестели в пламени свечей влажные дорожки от слез.
— Я стояла на берегу, а ты, смеясь, на лодке плыл ко мне через волны. Внезапно…., - она запнулась, — внезапно вода на горизонте покраснела и эта багровая полоса стала стремительно приближаться к тебе. Все ближе и ближе….. Я вскрикнула, зажмурилась, а когда открыла глаза…..
Она всхлипнула и уткнулась лицом в плечо своего возлюбленного. Роман погладил девушку по волосам и нежно поцеловал в висок.
— Когда я открыла глаза, — она распрямилась и устремила остекленевший взгляд в окно, — все море вокруг тебя было в крови. Даже пена на волнах, и та была розового цвета. Кровавые буруны захлестывали тебя, ты выбивался из сил, кричал мне что-то. А я стояла и беспомощно смотрела, как красная вязкая пучина все глубже затягивает тебя на дно.
