Шепелевъ невольно отвернулся и подумалъ:
«Проклятый нѣмецъ! Ненавидитъ меня… И за что? За то, что я когда-то ночью неохотно за слесаремъ сбѣгалъ!»
Черезъ нѣсколько минутъ Шепелевъ, стоявшій у окна, опустя голову, вдругъ встрепенулся, будто нѣчто случилось около него.
Сердце подсказало вѣрно…
Она шла по гостинной и появилась къ комнатѣ. Маргарита, въ томъ же своемъ длинномъ, простомъ бѣломъ костюмѣ, но безъ маски на лицѣ, была еще красивѣе обыкновеннаго.
Шепелевъ пристально и пытливо глядѣлъ въ ея лицо.
Она увидѣла Скабронскаго и подошла къ нему.
— А, дѣдушка! Къ шапочному разбору! Что такъ поздно? сказала Маргарита. — Пропустили, не видали, какая тутъ была красавица, всѣхъ обворожила.
— «Ночь»-то? Слышалъ, слышалъ… A ты вотъ слышала ли, что тутъ сейчасъ было?
— Тепловъ арестованъ! выговорилъ Фленсбургъ.
— Ну, такъ что жъ? равнодушно отозвалась Маргарита. И всѣ трое зашептались…
И Фленсбургь сталъ что-то шопотомъ разсказывать ей, но, послушавъ безъ вниманія минуту, Маргарита отошла отъ нихъ къ Гольцу и, мимоходомъ взглянувъ на Шепелева, сдѣлала движеніе, будто изумилась.
Она простилась съ хозяиномъ и тотчасъ подошла къ юношѣ.
— Будьте столь любезны, посадите меня въ карету.
Шепелевъ радостно двинулся.
— Позвольте, графиня. Эту честь я никому не уступлю, выговорилъ Фленсбургь.
— Да я тебя довезу въ своей, внучка, сказалъ, усмѣхаясь, Скабронскій.
— Ни васъ, ни васъ тревожить не хочу! шутливо, но рѣшительно произнесла Маргарита обоимъ по очереди.
— Это пустяки… вымолвилъ угрюмо Фленсбургъ, подавая ей руку. — Теперь мой чередъ! прибавилъ онъ, улыбаясь дерзко и какъ-то двусмысленно.
— Нѣтъ. Это очень, очень серьезно! A очереди я не признаю, отвѣчала Маргарита холодно и, обернувшись къ Шепелеву, она прибавила:
— Господинъ офицеръ, вашу руку.
— По крайней мѣрѣ, не повышайте его въ чинѣ… Еще! Довольно съ него и нелѣпо полученнаго сержанта! вспыхнувъ, сказалъ Фленсбургъ.
— Извините, г. Фленсбургъ. Вы ошибаетесь, выговорилъ Шепелевъ злобно. — Государь сегодня на балѣ поздравилъ меня офицеромъ.
Фленсбургъ отчаянно вытаращилъ глаза…
Маргарита взяла Шепелева подъ руку и нѣсколько театрально и насмѣшливо, глядя на дѣда и адьютанта, присѣла низко обоимъ какъ бы въ менуэтѣ и двинулась весело на лѣстницу.
— Отчего вы такъ страшно блѣдны? тихо заговорила она, спускаясь быстро по ступенямъ и невольно прижимаясь въ нему. — Я даже испугалась. Мнѣ стало жаль васъ. Оттого я васъ и позвала.
— Ахъ, графиня… Что жъ тутъ спрашивать! Вѣдь вы сами все знаете!.. съ отчаяніемъ воскликнулъ онъ. — Вѣдь это были вы?.. Вы!
Маргарита не отвѣчала и, спустившись въ швейцарскую, бросила его руку и стала надѣвать салопъ.
Лакеи выбѣжали на улицу… и кричали ея карету. Маргарита тоже вышла на подъѣздъ.
— Скажите мнѣ, умоляю васъ. Умоляю!.. преслѣдовалъ ее Шепелевъ. — Иначе меня завтра къ вечеру уже не будетъ на свѣтѣ!..
Но Маргарита молчала, только глядѣла ему въ глаза и улыбалась. И лицо ея, обращенное къ нему и освѣщенное теперь ясной зарей, вдругъ будто само отвѣтило ему… Теперь только замѣтилъ онъ странное, новое, доселѣ имъ не виданное у нея выраженіе, которое, казалось, легло рѣзкою печатью на всѣ черты ея чудно красиваго лица, — выраженіе восторженнаго утомленія…
— Только то и дорого, и хорошо, что «почти невозможно», съ разстановкой и вразумительно выговорила она и быстро прыгнула въ поданную карету… Покуда лакеи становились на запятки, она высунулась въ окно къ юношѣ и вскрикнула, смѣясь звонкимъ и счастливымъ смѣхомъ:
— A по небеснымъ свѣтиламъ ходить — грѣхъ!!.
Въ домѣ гетмана Разумовскаго никто не ложился въ эту ночь. Все было на ногахъ и всѣ лица были смущены и встревожены.
Въ десять часовъ утра не спавшій гетманъ поѣхалъ къ принцу, а отъ него черезъ часъ былъ уже въ канцеляріи, гдѣ Гудовичъ и Нарышкинъ разбирали дѣла, перешедшія къ нимъ изъ уничтоженной тайной канцеляріи. «Слово и дѣло» не существовало и не повторялось уже три мѣсяца. Теперь донощикъ говорилъ: «имѣю за собой важность» и его вели къ лѣнивому Гудовичу и остряку Нарышкину.
Французъ, каменьщикъ Валуа, былъ уже допрошенъ и поставленъ, по просьбѣ пріѣхавшаго гетмана, на очную ставку съ Тепловымъ.
И ничто не подтвердилось. Все оказалось выдумкой и клеветой. Подтвердилось только многими свидѣтелями, что Тепловъ за три дни передъ тѣмъ зѣло шибко побилъ Валуа за ухаживаніе и приставаніе къ его, Теплова, возлюбленной, живущей на Васильевскомъ островѣ.
— Ну, извините, Григорій Николаевичъ! сказалъ, смѣясь, Гудовичъ. — Натерпѣлись страху, небось. Что дѣлать! Ну, а ты, прохвостъ, теперь улетишь далеко. Я изъ-за тебя ночь не спалъ!
— Если бъ вы мнѣ вчера сказали имя донощика, глухо и озлобленно выговорилъ Тепловъ, — то я бы самъ догадался, въ чемъ дѣло…
Около полудня Тепловъ былъ освобожденъ по приказу государя и поѣхалъ домой. Лицо его было чернѣе ночи.
Черезъ часъ явился къ нему Перфильевъ и передалъ отъ государя записку, собственноручно написанную. Въ ней было;
«Григорій Николаевичъ. Не серчай! Зачту!..»
И много народа перебывало у Теплова за весь день, Онъ не принималъ никого и сидѣлъ, задумавшись, въ кабинетѣ.
Не болѣе, какъ черезъ часа четыре послѣ Перфильева, къ нему явился Григорій Орловъ.
Тепловъ былъ изумленъ этимъ визитомъ буяна-гвардейца, съ которымъ онъ не имѣлъ ничего общаго и который за всю зиму раза три всего былъ у него въ гостяхъ. Онъ тоже не захотѣлъ, конечно, его принимать, но Орловъ уперся и насильно, яко бы по дѣлу, влѣзъ къ нему.
Черезъ нѣсколько минутъ Тепловъ былъ озадаченъ откровенной рѣчью гвардейца. Онъ считалъ его трактирнымъ буяномъ и шалуномъ, думающимъ только о попойкахъ, женщинахъ и картахъ, а тутъ, передъ нимъ, оказался вдругъ совсѣмъ иной человѣкъ.
Но и Орловъ, въ свою очереди былъ не мало удивленъ. Онъ думалъ, что ему придется разжигать Теплова насмѣшками и шутками, которыя будто бы ходили объ немъ въ городѣ, что ему придется убѣдить Теплова считать себя оскорбленнымъ. А, между тѣмъ, это оказался напрасный трудъ. Когда Орловъ вошелъ въ горницу, то нашелъ Теплова ходящимъ быстрыми шагами изъ угла въ уголъ. Лицо его было сильно взволновано. Послѣ первыхъ же словъ Орлова, Тепловъ еще болѣе измѣнился въ лицѣ и губы его затряслись. Онъ замахалъ руками, хотѣлъ говорить и не могъ; затѣмъ, передохнувъ, онъ заговорилъ и Орловъ узналъ, что этого человѣка нечего уговаривать и разжигать.
Тепловъ былъ, дѣйствительно, внѣ себя отъ случившагося съ нимъ позора. Человѣкъ — въ высшей степени самолюбивый и даже мелочнаго самолюбія, сановникъ изъ самыхъ свѣжеиспеченныхъ дворянъ, да вдобавокъ еще не изъ тѣхъ гренадеръ, которые взводили цесаревну на престолъ, а изъ тѣхъ, которые справляли еще очень недавно всякія лакейскія домашнія услуги.
Орловъ увидалъ ясно, что незачѣмъ скрываться отъ Теплова, что пожилой и умный сановникъ на столько глубоко оскорбленъ арестомъ, что никогда его не проститъ.
— Нельзя, нельзя, нельзя… шепталъ Тепловъ, ходя изъ угла въ уголъ. — Такъ не поступаютъ! Ошиблись? Такъ не ошибайся, прежде осмотрись!
Давъ высказаться Теплову, осыпать все и всѣхъ бранью, произнести нѣсколько такихъ угрозъ, которыя было бы даже опасно такъ громко произносить при малознакомомъ ему человѣкѣ,- Орловъ заговорилъ въ свою очередь искренно и закончилъ бесѣду словами:
— И такъ, Григорій Николаевичъ, теперь понимаете, почему я съ вамъ пріѣхалъ? Насъ народу не мало, но сидимъ мы, у моря погоды ждемъ! Какъ быть, что дѣлать — не знаемъ. И покуда, только набираемъ и набираемъ народъ. Я и братъ, какъ только заслышимъ, что кого одолжили, погладили, подарили, вотъ какъ васъ теперь этимъ арестомъ, мы ѣдемъ, знакомимся и зовемъ къ себѣ. A тамъ, дальше, что Богъ дастъ! Пріѣзжайте къ намъ и найдете препорядочную кучку молодцовъ, которымъ нынѣшніе порядки не въ моготу. Заправилы у насъ нѣтъ. Коли угодно, можете взять команду! Приказывайте и распоряжайтесь, слушаться и повиноваться будемъ слѣпо, если только увидимъ, что попали въ руки настоящаго опытнаго заправилы. Угодно вамъ или нѣтъ?
Тепловъ, видимо смущенный, пристально глядѣлъ въ глаза Орлова, какъ бы колеблясь.
— Григорій Николаевичъ, горячо и простодушно воскликнулъ Орловъ:- да вы боитесь, опасаетесь меня! Поймите, вы, умнѣйшій въ Питерѣ человѣкъ, и не можете отличить правды отъ кривды. Посудите, могу ли я лгать и притворяться. Развѣ я хитрю, развѣ я не наговорилъ вамъ сейчасъ такихъ словъ, за которыя вы можете меня черезъ часъ выдать съ головой и меня прикажутъ схватить и сослать въ Пелымь. А когда человѣкъ отдается такъ головой въ руки, нешто можно ему не вѣрить? Я вамъ предлагаю быть у насъ, перезнакомиться со всѣми нашими пріятелями. Я иду и на то, что вы на другой же день можете быть хоть фельдмаршаломъ. Стоитъ вамъ только всѣхъ насъ назвать и выдать. Только одно, прибавлю, тотъ кто это сдѣлаетъ, конечно, двухъ дней головы не сноситъ. Какой-нибудь изъ насъ да останется, чтобы ему горло перерѣзать.
