Аркадий Первенцев
Над Кубанью. КНИГА ТРЕТЬЯ
Жизнь шла, и мир был горяч и приветлив. Из тропических стран снова налетели стаи дикой птицы и снизились на прикубанских чернолозных лиманах. А казалось, осенью их всех перебили охотники, развеяли ветры и снежные вихри суровых кавказских перевалов. Ночью, когда на лунном золоте плесов играли белобрюхие карпы, высоко в безбрежном небе курлыкали вечные странники — журавли, тяжело помахивая могучими крыльями. Шумели воды Кубани, кружились над крутояром пенные стремнины, и молочай на отслоенном гнилище вытягивал липкие растопыренные стебли. Гнилище могло вот-вот рухнуть, но молочай кустился и тянулся к солнцу. Поднимались степные травы, выжженные солнцем в прошлом году и до пыли затоптанные гуртами. И даже подшибленные морозами озимки поднялись и гостеприимно принимали грачиные стаи.
…Миша и Ивга выехали на дорогу, пробитую по днищу Бирючьей балки. Цвели пахучие терны и боярышники, и в лесу гулко куковала кукушка, уцепившись за причудливую ветвь засохшего дуба. Вот она смолкла и сразу как-то потерялась, словно превратившись в серый нарост на сухостое. Не успел Миша мысленно опросить: «Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить?» — как она вновь закуковала, покачиваясь и взмахивая острым хвостом. Ивга рассмеялась…
— Ты чего, Ивга? — спросил Миша.
— Мы будем долго-долго жить, — сказала она, — ты слышишь, как долго она…
— Ты тоже загадала о себе?
— О нас обоих.
Она прислонилась щекой к теплой дробине, наблюдая ритмичное пошатывание железных люшней. Высокие стебли прошлогоднего конского щавеля, цепляясь за мажару, осыпали ее коричневым прелым семенем. Тягучая сладкая духота кружила голову.
— Только не говори Петьке, что мы вместе купались, — тихо попросила Ивга, — он будет смеяться.
— Не скажу, — строго пообещал Миша.
Кони споро одолели подъем. Засинела Золотая Грушка.
— Поедем туда, — предложил Миша, — ведь мы ни разу там не были вместе.
— Может быть, уже поздно, и ваши будут ругаться?
— Мы только поднимемся на курган и сразу же — вниз. А оттуда все равно есть хорошая дорога.
— А не сделаем мы крюк?
— Уж кто-кто, а я знаю, — и он наклонился к девочке и шепотом сказал — Ты узнаешь тайну Золотой Грушки.
Ивга принебрежительно пожала плечами.
— Слышала. Мне рассказал Петя.
— Петя? — поразился Миша. — Что же мог он рассказать?
— Петя говорил мне, что там закопали…
— Закопали? — спросил Миша, еле сдерживая волнение.
— Да, зарыли какую-то старую лошадь. Разве это так интересно?
— Значит, ты ничего не знаешь! — обрадованно воскликнул Миша. — То, что знаю я, не знать даже Хари-стову.
Он подстегнул лошадей. На курган вбежали, взявшись за руки. Обширная панорама открылась их взорам. Ивга остановилась очарованная и молчаливая. Увлажненная земля поднимала сочно-зеленые травы, усыпанные ярким пестроцветом. По степи передвигался косяк лошадей, сопровождаемый табунщиком. Алый верх шапки вспыхивал над воронеными крупами кобылиц-кабардинок.
— Хорошо, — тихо сказала Ивга, — просторно.
— А ты не хотела сюда, — мягко укорил Миша.
— Я беспокоилась о тебе. Почти полдня мы возвращаемся с вашего поля.
Миша притронулся к ее локтю:
— Ивга!
Ивга подняла голову, и они встретились глазами. Во взгляде ее и едва заметном подергивании губ он почувствовал какое-то нетерпеливое ожидание. С некоторого времени, оставаясь наедине с Ивгой, он чувствовал неловкость. Миша смутился; опустил глаза. Он видел, как поднимаются и опускаются ее маленькие груди, обтянутые ситцевой кофточкой, видел косички, упавшие на спину, примятые ленточки на них и беленькие пуговицы, натянувшие петельки. Кофточка становилась узка, — он заметил следы переставленных пуговиц.
— Почему ты молчишь? — тихо спросила Ивга.
Она прислонилась к его плечу. Миша снова смотрел на ее косички, петельки кофточки и мокрые пятна на ее груди — следы недавнего купанья. Мальчик отвел взгляд. Кони щипали траву, позванивая удилами. Ала-рик — второй курган — сегодня казался приземистым и убогим. Овсюжки колебались на его помятой вершине, и, наклонившись, как бы вслушиваясь, стоял скифский идол — каменная баба с плоским лицом и сложенными на животе руками.
— Ты когда же расскажешь мне тайну? — осторожно спросила Ивга.
— Сейчас все узнаешь, — сказал Миша, опускаясь на траву. — Помнишь, я болел в прошлом году?
— Помню. Ты тогда еще не ходил в школу.
— Правильно, — подтвердил Миша, — я простудился здесь, у Золотой Грушки.
— Ты хотел подсмотреть, как разлетаются отсюда ведьмы?
Миша отрицательно качнул головой.
— Нет здесь никаких ведьм. — Он помедлил и тихо добавил — Под этим курганом зарыты сундуки жилей-ских полков.
— Сундуки? — Ивга встрепенулась. — Те самые сундуки, которые искали Батурин, Шульгин?
— Те самые, — твердо сказал Миша.
— Как же ты узнал?
Ивга подвинулась к нему, и ее глаза заблестели.
— Ты помнишь, когда Мостовой переплыл Кубань и прислал свой приказ станице?
— Помню, помню. Ведь это было совсем недавно.
— В ту ночь сюда отвезли сундуки.
Он указал на яму, вырытую казаками жилейских полков, прибывших с германского фронта.
— Это очень интересно, — прошептала Ивга, наклоняясь вперед, — и ты до сих пор никому об этом не рассказал?
— Нет.
— А отцу?
— Нет.
— Маме?
— Нет.
— Петьке нашему?
— Тоже нет.
— Итак никому-никому? — Ивга схватила егоза руку. — Ты мне, девчонке, веришь больше всех?
— Да.
Ивга неожиданно поцеловала его в щеку и устремилась вниз. Миша погнался, схватил за плечи. Девочка обернулась.
— Не трожь! — сказала она, гибко выворачиваясь.
Мпша смутился и покорно выпустил ее.
— Теперь домой. — Ивга поправила кофточку. — Мы что-то сегодня разгулялись.
Они ехали по верхней дороге. В пути после продолжительного молчания Ивга тихо сказала:
— Я тоже никому не расскажу, понял? Вот узнаешь, какие бывают… женщины.
Окраины станицы поднимались купами садов и цветущей акации. По выгону, голубеющему полынью, бродили свиньи, телята, стаи индюков. С песнями возвращались батуринские полольщицы. Они густо сидели на длинном рундуке и пели песни. Лука сидел в передке рядом с Францем. Хмуро ответив на Мишин поклон, старик подозрительно посмотрел на Ивгу и неодобрительно покачал головой.
Миша хотел обогнать Луку, но позади затопали копыта, и мимо пронеслась тачанка. На тачанке ехали Павло, Любка и богатунский председатель Совета Антон Миронов.
— Дядька Павло! — заорал обрадованный Миша.
Батурин обернулся, помахал рукой. Тачанка скрылась за поворотом.
— Только Васи нет, — сказала Ивга, — Васи.
И тут мальчик вспомнил, что нет не только Шаховцова, нет и Мостовых. «Может быть, побили», — промелькнула горячая мысль. Сердце тоскливо сжалось. Сегодняшний день, такой безмятежный и радостный, потускнел.
— Я сегодня узнаю, — сказал Миша Ивге, — у дядьки Павла узнаю.
У Батуриных, куда пришел Миша с отцом, собрались друзья Павла, соседи. Павло сидел в горнице, за столом, в расстегнутом бешмете, и внимательно слушал подробный отчет Шульгина.
— Все ясно, Степка, — сказал Батурин. — Выходит, можно бы еще год в бегах быть и хужее бы не было. Так, что ли, Степан?
— Что ты, — Шульгин замялся, смущенный похвалой. — Делал то, что ты мне заказал, своего ума почти что не прикидывал. Я даже приказал писарям дневник вести, все, что за день сделали, чтобы записывали. Во какая тетрадка вышла.
— Почитаем твою тетрадку, — перебил Павло, — а теперь мое слово.
Все ближе придвинулись, а Перфиловна, бросив вязанье, выглянула за дверь, притворила ее. Павло, проследив за действиями матери, усмехнулся.
— Вы, маманя, зря это… То, об чем говорить буду, всем поведаю. — Обратился к Харистову: — Кстати, дедушка, завтра воскресенье, в самый раз после обедни в колокола ударить — на майдан народ покликать.
Пожалели бы колокола. Чисто все побили, — буркнул Лука.
— Побьем — новые отольем, батя.
— Вы отольете, — Лука сердито отмахнулся, — знаем вас. Старое доколотите, доломаете, а там жди у вашего брата…
Павло снисходительно оглядел отца, ничего ему не ответил.
— Прежде всего, — сказал он, — по приезде в Ка-теринодар-город сходили мы в баню, попарились. После предоставили каждому делегату личные койки с миткалевыми простынями в самой наилучшей гостинице. Пошли на съезд. Сперва обсуждали дела гуртом, а потом разбили нас по комиссиям. И было все без особенных происшествий, не считая пустяковых свар промежду отделами — аль за землю, аль за табаки и рыбные воды. Вдруг откуда ни возьмись подкатил до города знакомый нам всем Лаврентий Корнилов со своим офицерским войском. Вот тут пришлось попотеть. Заседаем и стреляем. Стреляем и заседаем. С неделю канителились, кто кого одюжит — або он нас, або мы его. И одюжи-ли мы, а самого Корнилова насмерть пометили.
