ТЕРЕЩАТОВ Виктор Ильич
Война застала меня в Торжке, куда я приехал к сестре на летние каникулы.
Был воскресный день… Жаркое солнце с утра привело меня на Тверцу, откуда уже доносились звонкие мальчишеские голоса, смех купающихся людей. Прохлада воды, ласкающие лучи солнца, приволье — можно ли придумать более приятный отдых? В тот момент, конечно, никто не предчувствовал большой беды. Никто не думал, что этот солнечный день станет черным днем для советской страны.
В полдень на берег прибежали ребятишки. Перебивая друг друга, они кричали страшное слово: «Война, война!»
Шум и смех над рекой сразу смолкли. Людей как будто подменили. Лица у всех сосредоточились, нахмурились.
Через несколько минут берег опустел.
Возвращаясь домой, я увидел на площади много народа, столпившегося у репродукторов. Радио сообщало о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Вражеские самолеты уже бомбили советские города, где-то на границе шли жестокие бои и гибли люди.
Весь день только и разговоров было о войне. У райвоенкомата стояли мужчины с вещевыми мешками. Их провожала вся родня. Женщины плакали, мужчины неловко успокаивали их, просили не волноваться — война скоро кончится и они вернутся домой.
Никто не предполагал тогда, что война продлится годы, что далеко не всем, стоящим сейчас у призывных пунктов, удастся прийти обратно к родному порогу, что осиротеют дети, овдовеют жены…
По пыльному булыжнику строем прошли мобилизованные. Впереди, усердно раздувая щеки, шагали музыканты. Духовой оркестр играл старый боевой марш.
По сторонам колонны бежали женщины. Некоторые держали на руках маленьких детей. Слышался плач.
Сжималось сердце. Хотелось подбежать, стать в ряды этих людей и идти с ними. Идти до конца, до победы!
Долго бродил я в тот день по улицам Торжка. Убедившись, что обстановка очень серьезная, решил ехать домой — в родное Кувшиново.
На другой день у меня собрались ребята-одноклассники. Всех мучил вопрос: как быть, что делать? Пришло время испытаний, время, когда нужно постоять за Родину.
Мы сидели на завалинке. Павлик Поповцев, мой лучший друг, отбросил в сторону прут, которым чертил что-то на песке.
— Нет, так сидеть нельзя! Надо идти в армию… добровольцами.
— Правильно, Павка! — поддержал его Коля Горячев, наш общий любимец, неугомонный рассказчик и весельчак. — Я сразу же в разведчики пойду. Притащу «языка» — важного генерала, разузнаю все планы фашистов и сообщу нашему командованию… Тогда всем немцам — крышка… — Его круглое лицо раскраснелось, сильнее выступили веснушки, русый хохолок на голове смешно топорщился.
Все улыбнулись. В том, что Горячев хотел стать разведчиком, не было ничего удивительного. Еще когда мы играли в войну, он поражал всех своею смелостью, даже, можно сказать, дерзостью.
Все разом зашумели, заговорили, перебивая друг друга. Когда страсти улеглись, приняли решение: идти в военкомат. Пошли в тот же день. И получили отказ. На другой, третий день — то же самое, тот же ответ:
— Подождите, ребята, придет и ваша очередь.
Но ждать было невмоготу. Бои шли уже под Смоленском и в районе Великих Лук. Фашистские самолеты с черными крестами на крыльях нахально летали над нашим городом, бомбили Торопец, Ржев, Торжок. Под Селижаровом тысячи людей спешно рыли окопы.
Коммунистическая партия и Советское правительство обратились к народу с призывом — грудью стать на защиту Родины, создавать народные ополчения, разжигать пламя партизанской борьбы на оккупированной территории.
А почему бы и нам не стать партизанами? Как-то утром я специально пошел в лес, чтобы присмотреть подходящее место для отряда.
Стояло тихое солнечное утро. На траве, на листьях деревьев еще не высохла роса. Прозрачные капельки, переливаясь всеми цветами радуги, искрились на солнце. С веток густого куста свисали крупные рубиновые ягоды малины. Вот одна из них упала, и великие труженики-муравьи, упираясь лапками в хвойные иглы, общими усилиями потащили ее в муравейник. Прилетел, сел на сосну дятел.
Неожиданно высоко в небе загудел самолет. Вот он опустился ниже, от него отделились и полетели вниз белые клочки бумаги. «Листовки», — догадался я.
Прежде чем опуститься на землю, они долго кружились в воздухе. Одну листовку я успел схватить. Первое, что бросилось в глаза, — большой орел, держащий в своих когтистых лапах венок со свастикой. Ниже было напечатано воззвание немецкого командования к русскому народу и армии. Предлагалось не оказывать сопротивления немецким войскам, а встречать их, как дорогих гостей и освободителей. В тексте были буквы, которые давно не употреблялись в русском языке, — «ять», твердый знак. Сразу видно, писал человек, который лет двадцать пять назад удрал из России.
Конечно, в листовках ничего не говорилось, как учредители «нового порядка» жгут русские города и села, убивают ни в чем не повинных стариков, женщин, детишек. Я скомкал бумажку, бросил наземь и побрел домой. Долго не мог успокоиться.
Под вечер собрались ребята. Разговоры — только о партизанском отряде. Строились планы, вносились предложения.
Некоторые хватили через край: рисовали заманчивые картины, как они возьмут в плен Гитлера, как привяжут его к елке над муравьиной кучей…
А утром случилось неожиданное. К нам в дом нагрянули две мамаши. Одна из них плакала. Они стали упрекать меня, что я посылаю их сыновей на верную гибель. Сначала я растерялся. О какой гибели шла речь? Потом понял: ребята дома стали хвастаться и рассказали о наших планах. Это уже было плохо. С первого же раза проболтаться, разгласить хотя и не бог знает какую, но все же тайну.
Я успокоил женщин, сказал, что их сыновья пошутили, ничего серьезного у нас нет.
Собрав ребят, я рассказал о случившемся. Все смотрели на виновников. Они молчали, понурив головы. Некоторые предлагали тут же исключить их из отряда, другие напротив советовали на первый раз их простить, дать возможность искупить свою вину. Сошлись на втором.
В отряде у нас было двадцать человек. Мы взяли себе за правило: ни с кем не заводить лишних разговоров. Меня избрали командиром. Мой первый приказ: потихоньку от домашних заготавливать продукты, теплую одежду и обувь, чтобы в случае необходимости можно было быстро уйти в лес и примкнуть к партизанам.
А фронт приближался подобно грозовой туче. Слышны были залпы дальнобойных орудий. По ночам багровое зарево освещало горизонт. Люди уходили на восток: Шли пешком, ехали на лошадях. На телегах сидели детишки, лежал немудреный домашний скарб. Густые облака пыли, поднятые сотнями ног, клубились в воздухе, покрывая седой пеленой траву и деревья. Через Кувшиново проходили отступающие части Красной Армии. Многие красноармейцы и командиры были ранены. Бинты долго не менялись, были грязны, в пятнах запекшейся крови. Закрадывалась мысль: неужели конец, поражение? Нет, не может быть! Не склонит народ свою голову перед врагом. В груди поднималась лютая ненависть к захватчикам. Мы спешно готовились к встрече с фашистами.
Кроме охотничьих ружей, у нас было семь трофейных винтовок, два десятка гранат и несколько штыков. Ожидая прихода немцев, мы выкопали в глухом лесу, у села Прямухино, землянку, натаскали туда картошки, сухарей, соли, спрятали оружие и все это тщательно замаскировали. Своими силами сделали топографическую карту, цветными карандашами нанесли на нее лес, реки, дороги и болота.
Все шло пока хорошо. Тревожило одно: мне, как командиру, следовало сообщить о наших намерениях районному комитету комсомола. А что если из нашей затеи ничего не выйдет?
Наконец втроем — Поповцев, Горячев и я — идем в райком комсомола. Моросит мелкий осенний дождик. Под ногами хлюпает грязь. По булыжнику тарахтят военные повозки, шагают угрюмые красноармейцы. Мимо нас в мокрой плащ-палатке прошел здоровенный красноармеец метра в два ростом с пленным немцем. Немец, низенький, тощий, в потрепанной куртке и сапогах с широченными голенищами, смешно семенил, еле поспевая за своим конвоиром. Прохожие останавливались и кто с любопытством, кто с ненавистью смотрели на фрица.
Слышались возгласы:
— Довоевался сукин сын…
— Пат Паташона ведет!..
— Где ты, Ваня, выколопнул такого сморчка?
Мы впервые видели живого гитлеровского вояку.
— Неужели у них все такие замухрышки? — спросил Горячев.
— Придет время — увидим, — ответил Поповцев.
В райкоме нам долго пришлось ждать. В кабинете секретаря шло бурное совещание. Через дверь слышался горячий разговор о каком-то истребительном батальоне, который, видимо, по ошибке обстрелял наши самолеты.
