— Умно ты задумал, Гришенька. За твою мать, за сестру, за Тихона их всех бы на тот свет отправить. Только опасно всё это.
— Я не боюсь.
— Рисковать с умом нужно. Ладно. Подумаем, посоветуемся, потом решим, а мысль твоя верная.
* * *
Шли дни, а Кондрат Вязьмин молчал. Гриша хотел ему напомнить о разговоре, но пастух однажды перед вечером сам сказал:
— Гришенька, приходи ко мне сегодня ночевать.
Мальчик с нетерпением ждал вечера. Может быть, он увидит самого Диковского?..
Как только начало смеркаться, мальчик пришёл к Вязьмину.
Старик как ни в чём не бывало напоил Гришу чаем, поговорили о том, о сём. Потом дед поднялся, достал полушубок, постелил его на лавке и, сдерживая зевоту, сказал:
— Давай, Гришенька, ложись-ка спать.
У мальчика вертелся на языке вопрос, что всё это значит, но почему-то расспрашивать деда не решался.
Гриша старался не спать: вертелся на лавке, прислушивался. Но сон незаметно подкрался. И он уснул. Проснулся от какого-то шороха и сразу почувствовал: в избе есть кто-то посторонний. Гриша сел, лавка скрипнула. Дед спросил:
— Ты что, Гришенька?
Гриша гмыкнул что-то нечленораздельное, а чей-то незнакомый голос произнёс:
— Иди, дед, подежурь, а мы поговорим.
Кондрат тихонько прихлопнул дверь, а незнакомец подсел к Грише на лавку.
— Рассказал мне дед о твоём плане, — негромко сказал мужчина.
«Диковский», — мелькнула у Гриши радостная догадка.
А Диковский продолжал:
— Обсуждали мы его с товарищами и решили…
Диковский замолчал, а Гриша весь напрягся в ожидании.
— Решили, что план дельный и выполнимый. Только нужно все мелочи продумать, ничего не упустить, иначе…
Часа два говорили они. Под конец Диковский спросил:
— Ну как, орёл, не дрогнешь?
— Я не боюсь. С мальчишки что возьмут?
— Если не дрогнешь, то всё будет хорошо. Ты учти, Григорий, вашему коменданту тяжело приходится. Начальство требует любой ценой ликвидировать партизан, иначе на фронт отправят. Мечется он, а ничего не выходит. Так что для твоего плана почва уже готова. Комендант сейчас на всё готов.
Под утро Диковский ушёл, а вечером того же дня, пригнав коров, Гриша пошёл прямо в комендатуру. Во рту неприятно пересохло, и в коленках была какая-то слабость. «Сумею ли, не выдам ли себя?» — билась тревожная мысль.
— Куда идёшь, щенок? — окликнул его часовой.
— К пану коменданту, — уверенно сказал Гриша.
— Подождийт, — бросил часовой и что-то крикнул шедшему в штаб высокому поджарому немцу.
Через несколько минут тот высунулся из окна, крикнул несколько слов часовому.
— Проходийт, — подтолкнул тот Гришу.
Мальчик вошёл в бывшую учительскую и предстал перед Отто Густавом Шварцкопфом. Комендант — пожилой худощавый немец с заметной лысиной и прилизанными висками — сидел за столом. Гриша низко поклонился.
— Ты есть мальшик у немецких корофф?
«Сам ты немецкая корова», — подумал Гриша, но ответил весьма почтительно:
— Так точно, господин пан комендант. — И тотчас же подумал: «Что я говорю — господин пан, масло масленое», но, заметив, что почтительность коменданту понравилась, решил: «Так и дальше буду говорить».
— Я тебя слушаю, — сухо произнёс Шварцкопф.
— Господин пан комендант, коров мы пасём около леса, а за лесом трясина есть…
— Что есть трясин?
— Как бы сказать… ну, болото.
— Ах, болото! Так, так, продолжай.
— Так вот, через лес к этому болоту люди ходят. Я подумал, что бы им там делать? А сегодня увидел одного человека и всё понял.
— Кого ты видель?
— Диковского.
Шварцкопф вздрогнул, невольно оглянулся и побледнел.
— Ты его зналь?
— Как же, господин пан комендант, он до призыва в армию в наше село ходил.
— К кому? Кто есть его знакомые?
— Ни к кому не приходил. Просто так, на улице собирались ребята, песни пели, танцевали.
— Кто ещё видель его? Пастух Вязьмин видель?
— Нет, господин пан комендант, он слепой, то есть не совсем слепой, видит, но плохо.
— Мальшик, ты говоришь неправда. Смотри! — В голосе коменданта появились угрожающие нотки. — Диковский есть убитый.
— Господин пан комендант! Вот лопни мои глаза! Это был Диковский.
— Это биль не Диковский, но кто-то под Диковского. Всё равно! Где их база? Как они ходят по болот? Ты там биль? — Вопросы коменданта щёлкали, как удары кнута, так что Гриша невольно отступил на полшага назад.
— Нет, там я не был, но видел, что Диковский пошёл по тропке.
— Что есть тропке?
— Дорожка, тропинка. Она совсем незаметная, чужой человек её и не приметит. Если по ней идти, то придёшь на такой, как бы сказать, остров среди болота.
— Сухой место?
— Вот, вот, правильно, сухое место. Там ещё до войны шалаши стояли, а кругом кустарник. Больше негде скрываться партизанам, как там.
— Так, говоришь, за болотом партизаны? — комендант приподнялся со стула. Голос его стал хриплым. Лицо покрылось красными пятнами, а глаза под нахмуренными бровями сделались колючими. Он громко позвал кого-то.
«Не верит», — с тоской подумал Гриша. У него похолодели руки, но тут же вспомнился наказ Диковского: «Оробеешь — провал. С гитлеровцами нужно держаться смело, я бы сказал — нахально».
В комнату вошёл тот самый долговязый немец, разрешивший Грише пройти в комендатуру. Шварцкопф что-то быстро сказал вошедшему. Мальчик уловил знакомое слово «полицаен». «Полицаев вызывает. Всё, провал… — подумал Гриша. — Если полицаи знают, что нет в болоте никакого островка и никакой дороги туда, я погиб». Гриша сжал кулаки, стараясь унять дрожь.
Дверь приоткрылась, и вошёл… Семён Крикунов.
Гриша облегчённо вздохнул.
— Где есть второй дежурный? — спросил Шварцкопф.
— Вышел покурить, — ответил Крикунов.
— Ты знал этот мальшик?
— Как же, наш деревенский, тёти Дуси сын, — подтвердил Крикунов. — Он же ваших коров пасёт.
— Слушай, что он говорит. Повтори, — приказал комендант Грише.
Тот повторил свой рассказ.
— Ну? Что скажешь?
Крикунов чуть помялся.
— Есть такой слух, будто за болотом партизаны бывают.
— Почему не доложил?
— Да ведь это слух, господин комендант. По всякому слуху бегать — ног не напасёшься. Но уж если этот мальчик сам видел, значит верно. Он-то ведь целый день в лесу.
— Хорошо, иди.
Крикунов вышел. Гриша тоже повернулся к двери, но Шварцкопф задержал его:
— Почему ти приходиль ко мне? Ваше село убиваль немецких зольдатен!
Этот вопрос Гриша ждал и был к нему готов.
— Старики, они к своему советскому привыкли. Немцев они не любят. Им что? Впереди одна могила осталась, а нам, молодым, с вами жить. А уж если жить, так в мире.
Шварцкопф расплылся в довольной улыбке.
— О, ти есть молодой поколений! Мы всегда зналь, что молодой Россия будет с нами. На тебе…
Комендант встал, открыл дверцу школьного шкафа, достал из бумажного кулёчка горсть конфет и, когда Гриша с поклоном взял их, бросил резко, как выстрелил:
— Ти поведёшь сегодня наших зольдатен по этот дорожка.
— Я покажу им дорожку…
— Неть, ты пойдёшь впереди наших зольдатен.
Такой оборот был предусмотрен во время ночного разговора, и Гриша не растерялся:
— Как прикажете, господин пан комендант. Только сбоку там ещё тропка есть. Если партизаны по ней пойдут, то могут в тыл ударить, а нам некуда будет деваться, кругом болото. Все погибнут. На этой тропке обязательно нужно заслон оставить.
— Опять тропка?
— Уж как есть.
— Мальшик, ты меня обманываешь, ты хочешь разделить наши силы.
После разговора с Крикуновым Гриша чувствовал себя уверенно. Опять вспомнились слова Диковского: «Действуй смело».
Гриша с грохотом, как костяшки домино, бросил на стол конфеты, припечатав их ладонью.
— Нате вам ваши конфеты! Никуда я не пойду и ничего не буду показывать.
— Но-но! За это мы можем чик-чик, — комендант провёл ребром ладони по шее и показал на потолок.
Но Гриша стоял на своём.
— Вешайте, вешайте! Только кто с вами работать будет? — В его голосе зазвенели слёзы. — Я место лучше знаю, я ведь хочу опасность предупредить.
Это был самый напряжённый момент во всём разговоре, но Гриша нутром почувствовал: подействовало. Комендант смягчился:
— Хорошо, возьми свои конфеты. Я согласен. Ты останешься с заслоном. Сколько для этого нужно людей?
— Одного автоматчика хватит. Тропка узкая, один человек против роты выстоит. Хорошо бы местного, из полицаев. Ваши люди по нашим тропкам ходить не умеют.
— Что такое один человек? Я дам трёх с ручным пулемётом.
Этого Гриша не предвидел. Он немного растерялся, но сразу взял себя в руки.
— Пулемёт впереди пригодится, — деловито сказал он, — говорю, тропка узкая.
