2
Всего три дня не видел Канашов Аленцову, и сердце настойчиво потянуло к ней. А тут нашелся предлог: Шаронов пригласил навестить медсанбат. До политотдела дивизии дошли жалобы от раненых. И хотя Канашов вчера намечал побывать в полку Бурунова, он согласился на предложение комиссара заехать по пути в Поземково, где располагался медицинский батальон дивизии.
Зима 1941 года была щедра на снег. Его навалило - ни проехать, ни пройти. Выехали затемно на санях.- Всю дорогу оба молчали, каждый думал о своем. Канашов чувствовал, как с приближением к деревне у него сильнее бьется сердце, и он беспокойными глазами старался отыскать приспособленный под жилье рубленый сарайчик с одинокой березой. «Спит и не знает, что я еду к ней», - подумал он.
Шаронов догадывался, что комдив ехал с ним в медсанбат отнюдь не только из-за служебной необходимости. И, стараясь упредить нежелательные действия Канашова, комиссар предложил:
- Михаил Алексеевич, давай к медикам в штаб завернем, а потом… - он поглядел выжидающе,- можно и осмотреть, как содержатся раненые.
Канашов легко выпрыгнул из саней.
- Ты поезжай, Федор Федорович, а я тут на минутку… Догоню потом…
Шаронов надвинул глубже шапку и уткнулся в меховой воротник, «Сбежал-таки, не утерпел. Вот заболел человек!… Как в песне поется: «Куда ни поеду, куда ни пойду, а к ней загляну на минутку». Жалко мне тебя, Михаил Алексеевич. Как бы эта минутка не кончилась для тебя плохо. Уж сколько хороших командиров поплатились и были сняты из-за женщин. Но как ему об этом сказать?… Человек он с ершистым характером. Может подумать, что я подкоп под его авторитет делаю. И право, до чего же непонятное это чувство - любовь! Попробуй разберись в нем только со своей колокольни. Я, мол, бы сделал так да поступил бы этак».
Размышляя, он подъехал к госпиталю дивизии, где содержались легко раненные. Отдал приказ ездовому распрячь коня и поставить под навес, а самому идти греться к связистам. Комиссар вошел в кабинет командира медсанбата. Никого. Только за фанерной стеной голоса выздоравливающих. Он снял шапку и сел за стол. На столе лежали медицинские принадлежности: трубка, песочные часы, банка с наструганными сосновыми палочками, банка с ватой, пузырек с йодистым раствором и какие-то тетради (наверно, для учета больных). Шаронов, попав в теплое помещение, задремал. Вот уже многие сутки он спит по три-четыре часа, не более. Несколько дней подряд проверяла работу политотдела дивизии комиссия из армии. А вчера удалось всего один час поспать. Днем был на передовой - агитаторов полка собирал. Вечером партийное собрание, а ночью принимали новое пополнение. Знакомился с новыми командирами и политработниками.
Он сладко зевнул… «А может, мне и впрямь уснуть часок, пока подойдет комбат?…» (Дежурный доложил комиссару, что он на врачебном обходе.) Шаронов сунул руку в карман.
«Что это? А, да это письмо от брата из Сталинграда. Письмо как письмо, но задевали в нем два момента - Александр хоть и секретарь райкома партии, но его наивность раздражала. Он удивлялся тому, что наши войска не наступают и не гонят немецких захватчиков. «Ведь так хорошо пошло под Ростовом, Тихвином и Ельцом, и вдруг вы почему-то встали и перешли к обороне», - вспомнил комиссар вопрос брата. И второй момент. Мать-старуха уехала в Ростовскую область. С началом войны она эвакуировалась к младшему сыну в Сталинград. А вот узнала, что освободили родную деревню, и не утерпела - уехала. «Может, и мне удастся съездить хоть на несколько часов мать повидать? Сколько уж лет не видел, а так тянет в родные места. Хорошо, что Александр устроил у себя в квартире эвакуированных жену и дочь…»
За фанерной стеной его внимание привлекли спорящие возбужденные голоса.
- Сказал - сбегу, значит сбегу на передовую. Терпения моего здесь нет, только и думаешь о том, как бы пожрать…
- Ты что, один голодный? Сейчас всему народу трудно. Немец-то прет вон как…
«Не зря жалуются на командира медсанбата. Продуктов хватает, а он не может как следует питание организовать, - подумал Шаронов. - Все на войну списывает, не понимает, что сейчас надо заботиться о бойце, как никогда. На нем главная тяжесть войны…»
Открылась дверь, и вошел моложавый, с усиками, военврач третьего ранта - командир медсанбата. Он не ожидал увидеть здесь комиссара дивизии, растерялся, однако быстро взял себя в руки, доложил:
- Утренний врачебный обход проведен, в десять часов был завтрак, после чего начали выписывать выздоровевших. В остальном, товарищ батальонный комиссар, все в порядке…
Шаронов сурово взглянул на него, качая головой.
- Значит, все в порядке? А с питанием тоже все в порядке?
Военврач пошевелил усиками, пожал плечами.
- Никто не жалуется, товарищ батальонный комиссар. Конечно, есть обжористые индивидуумы.
- Хорошо, пойдем поглядим, какой у тебя порядок…
* * *Канашов, озадаченный отсутствием Аленцовой, направился в медсанбат. Начальник штаба доложил комдиву, что Шаронов вместе с командиром батальона ушли в госпиталь знакомиться, как содержатся раненые.
«Там, где Шаронов, мне делать нечего. Порядок будет наведен, - подумал комдив. - Поеду-ка я в полк Бурунова. Что-то давно он мне не докладывал, как идет у него оборудование противотанкового района». И тут же снова вернулся к мысли: «А где же Нина? Говорят, уж третий день как ее нет в медсанбате. И что за медсестра поселилась у нее?» Канашов вызвал шофера и приказал ехать к Бурунову. Он ехал и, убаюкиваемый гудением машины, старался еще в который раз припомнить взволновавший его сон.
…К нему в запорошенное снегом окно заглянула Наташа. Лицо у нее было озабоченное. Помахала рукой и пошла прочь. Он крикнул ей: «Куда же ты, Наташа?» - и проснулся. Возле койки стоял заспанный Ракитянский, протирая кулаками глаза.
- Товарищ полковник, вы меня звали?
- Звал, да не тебя. Сон мне какой-то непонятный приснился. - И Канашов рассказал о сне Ракитянскому.
- Значит, жива она, здорова, товарищ полковник. Воюет где-то. Скоро объявится… Вот поглядите, моя правда.
Канашов рассмеялся и сказал, что не знал за адъютантом таких способностей - сны разгадывать. Тот ответил:
- Слышал, есть такие народные приметы: раз живым человек снится, стало быть он живой и есть…
И хотя Канашов знал многие простонародные приметы и не перил в их правдивость, ему очень хотелось, чтобы все это было так, как «предсказывал» Ракитянский.
1Разлука с Ляной, неизвестность дальнейшей судьбы ее и Самойлова были тягостны для Наташи. Ей постоянно не давали покоя и мысли об отце. Она послала несколько писем с запросом в наркомат обороны, но ответа не получила. «Неужели отец погиб?» Нет, она не могла согласиться с такой мыслью. «Если он даже остался в окружении, уйдет в партизаны и будет воевать в тылу у немцев…» Первые дни службы в перевалочном госпитале она часто плакала, отказывалась от пищи, сторонилась всех. Но вскоре убедилась, что девушки-санитарки сочувствуют ее горю, заботятся о ней. Чтобы легче пережить одиночество, Наташа решила забыться в работе. Она таскала до изнеможения носилки с ранеными, отказывалась от подмен, дежурила по две смены за других. Некоторые санитарки стали косо поглядывать на нее. «Ишь какая, перед начальством выслуживается». Одна из них, как-то столкнувшись с ней, бросила:
- Что, девка, медаль получить задумала? Здесь не дают. На фронт езжай.
Наташа вспыхнула:
- Я-то была и еще поеду, а тебе не мешало бы туда, жир поубавить…
- Подумаешь, фронтовичка нашлась! Знаем мы таких… походно-полевых жен…
Наташа кинулась с кулаками на обидчицу, но ее удержали подруги-санитарки. Они уже знали фронтовую биографию Канашовой и были на ее стороне.
В тот день после обеда Наташа почувствовала смертельную усталость. Заплетались ноги, появилась одышка, и все тело стало болеть, как после побоев. Но она заставляла себя работать наравне со всеми. Вместе с Ниной донесли они до места носилки с ранеными, и тут Наташа упала. К ней подбежала бригадирша саиитарок-носильщиц - скуластая, широкоплечая Дарья Григорьевна. Приложила ладонь ко лбу.
- Да ты в жару, дочка. Надо врача.
Наташа с трудом приоткрыла глаза и помотала головой.
- Не надо.
- Приказываю, и цыц! - властно сказала бригадирша.
Наташа не смогла сама подняться. Видно, тяжелый путь, который она прошла, выходя из окружения, голодное истощение и переживания, связанные с потерей отца, Миронова, и разлука с Ляной привели ее к крайней физической и духовной усталости.
Более двух недель лежала Наташа в постели. Находилась она не в госпитале, а по настоятельной просьбе девушек-санитарок - в общежитии. Врачи не нашли у Наташи ничего опасного для жизни. В диагнозе было сказано: «Сильное нервное перенапряжение и физическое истощение, связанное с пребыванием на фронте».
