Девушки бережно ухаживали за ней. На ее столе нередко появлялось то, чего не было в солдатском рационе питания. Приносили сгущенное молоко; на консервы и старое обмундирование, которое доставали у старшины автомобильной роты, выменивали в деревне сметану, моченые яблоки и белый хлеб. Особенно удачно получилось с обменом у медсестры Марины Беларевой, с которой за время болезни сдружилась Наташа.
- Если он мне завтра не принесет обещанную пару брюк, - грозила Марина, - даю своему ухажеру отставку.
- Не надо, - советовала Наташа. - Он и так тебе уже, наверно, полсклада отдал…
- Подумаешь, барахла ему для меня жалко. Все равно они его на ветошь списывают. - И она вздергивала свой задорный нос, обсыпанный, будто маковыми зернами, веснушками. - Ох, Наташенька, замучил он меня своими объяснениями в любви! - горестно вздыхала она, глядя в зеркало и раскладывая по лбу шелковистые колечки волос. - Мало того: стихами стал объясняться…
- Ну, а ты что ему в ответ?
- Смеюсь и говорю: «Не верю». Все ведь так ребята: пока от нас любви добиваются - и стихи, и песни, и горы золотые сулят, а добьются - и поминай как звали!
- Нет, Марина, не все, - возражала Наташа.
Их разговор прервала вошедшая санитарка, обидевшая накануне Наташу. Она потупила взгляд, вынула из санитарной сумки банку и поставила на тумбочку перед кроватью.
- Не серчай на меня. Мало ли что бывает: по глупости и с языка сорвется. Злая я была… У меня большое горе - отца немцы на фронте убили. Поправляйся скорее, - заулыбалась санитарка. - Не серчаешь? - Она протянула руку и тут же ушла.
У Наташи терпкий комок подкатил к горлу, на глаза навернулись слезы. «Откуда она знает, что я люблю вишневое?»
Марина с завистью глядела на банку с вареньем.
- Не могу себе представить, где она достала!
- Приходи вечером, будем вместе чай пить…
- Спасибо, Наташа, но я сегодня не смогу.- Она взяла и сжала Наташину руку. - Ты кого-нибудь любила?
- Любила. - На лице Наташи блуждала грустная улыбка.
- А он тебя?
- Думаю, любил…
- Почему - любил? - перебила Марина. - Вы что, поссорились?
Дверь открылась, и на пороге появился старшина, высокий, худощавый, с длинными руками. Он смущенно улыбался.
- Здравствуйте, девушки. Марина, тебя можно на минутку?
- А где обещанные штаны? - спросила она.
- Все в порядке, Марина. Даже два комплекта. И гимнастерок добыл, и тебе вот… - Он ловко, как фокусник, выдернул из-за пазухи песчаного цвета цигейковую ушанку. - Комсоставская. Она тебе в самый раз будет.
Марина помотала головой.
- Не надо.
Старшина от удивления чуть было не выронил шапку.
- Не нравится?
- Нравится. Но почему одна? У меня ведь подруга,- она указала кивком головы на Наташу. - Знакомьтесь.
Старшина, ступая неизвестно зачем на носках, протянул длинную руку. Покраснел и стал неловко переминаться с ноги на ногу.
- Постараюсь и вам достать. Схлопочу, не беспокойтесь.
- Садитесь, - пригласила Наташа.
- Благодарствую, надо идти. Меня ждут шоферы-новички. Обмундирование им надо выписывать.
- А где обещанное? - строго спросила Марина.
Старшина растерянно пожал плечами.
- Неужто всякую дрянь тащить в комнату? Больной человек лежит… Я за дверью сверточек оставил.
- Пошли, пошли, сама погляжу,- прикрикнула Марина и вывела старшину за собой.
…Наташа с улыбкой лежала, думая о подруге. Она поймала себя на мысли, что так легко и быстро «променяла» дружбу с Ляной на дружбу с Мариной. Она сравнивала их обеих, и обе они нравились ей. И Наташа была довольна, что имеет таких хороших подруг… «Неправда, когда говорят, что большинство людей плохие, коварные, злые и способны только на подлости, - думала она. - И не всегда человек, который обидит тебя случайно, плохой или никудышный. А с Мариной трудно согласиться, что если любишь, то больше никто не может понравиться как человек. Я вот люблю Сашу, для меня он все. Но и Вася Самойлов хороший человек… Нет-нет,- отогнала она от себя мысль. - Сейчас для меня никто не существует, кроме Саши». Наташа стала вспоминать об их последних размолвках. Какими мелкими и никчемными казались они, особенно теперь! «Увижу ли я тебя, дорогой мой Сашка? Где ты сейчас? Может, и в живых нет?» Но Наташа не могла и не хотела даже представить себе, чтобы с ним случилось что-нибудь.
Настойчивость Наташи взяла верх. Несмотря на уговоры врача «полежать еще и окрепнуть», она начала работу наравне со всеми.
Трудно подниматься утром на заре, когда одолевает сон. Марина сдернула одеяло с Наташи.
- Вставай, соня…
Наташа вскочила, быстро, по-солдатски натянула на себя одежду. В общежитии холодно. Топят мало: экономят. Заправила постель. Ополоснула лицо обжигающе-холодной водой.
По дороге Марина тараторила:
- У меня, Наташа, в детстве зародилась жалость к грузчикам. Жили мы неподалеку от порта. Погляжу я на них, и слезы у меня навертываются - какие, думаю, бедные люди. Таскают все, как вьючные животные… Отец мне говорил, когда плохо училась: «Пойдешь в грузчики…» Скажет, а я плачу. «Не хочу быть грузчиком», - отвечаю ему. А теперь мы с тобой грузчики. Жизнь, она многое может заставить человека делать, не спрашивает, хочешь или нет.
Во дворе перевалочного госпиталя снег был черным, словно в оттепель. Весь двор забит санитарными машинами.
Резкий запах бензина, рев моторов, и сквозь этот гул доносились слова команды, ругань, стоны раненых.
- Поторапливайтесь, девушки. К вечеру прибудет еще партия раненых, - сказал им проходивший мимо врач в белом полушубке, отороченном коричневатым мехом.
- Откуда раненые? - спросила у него Наташа.
- Эти вот из-под Тулы. Там, говорят, тяжелые бои идут.
Наташа и Марина влились в общий поток работающих санитаров.
Раньше Наташа подсчитывала, сколько раненых она перенесла за смену. Но потом поняла, что все это ни к чему: все равно, пока не перенесут всех, никого не отпустят. Носилки, носилки, носилки… Они мельтешили в глазах, жгли ладони. И только когда берешь носилки с земли, отполированное руками дерево приятно холодит как будто обожженную кожу. На дворе мороз, но никто из работающих на переноске раненых его не чувствует. Наташа потерлась щекой о плечо, стирая щекочущие ручейки пота.
- Может, минутку передохнем? - спрашивала Марина.- Меня уже ноги не держат.
Наташа не согласилась.
- Вот перенесем всех из нашей машины, тогда и отдохнем. Потерпи, немного осталось.
Она повернула голову вправо. Мимо несли раненого. Голова забинтована, лицо - восковой желтизны, искусанные до крови губы и неподвижные карие глаза.
«Саша Миронов?!» Она хотела крикнуть, но что-то застряло в горле. Наташа не могла оторвать глаз от раненого. Сердце сдавило тисками. И сомнение, и радость, и растерянность охватили ее разом.
- Ты чего загляделась? У меня руки занемели! - кричит ей Марина. - Ну и мужик попался нам, будто глыба каменная.
Наташа ощущала сама эту непомерную тяжесть до боли в животе. Она была охвачена одним желанием: скорей бы донести его.
- Быстрей, Марина, быстрей, - торопила она подругу,
- Куда ты рвешься?…
Воздух внезапно прорезал нарастающий свист немецких пикирующих бомбардировщиков. Санитарки бросили носилки и, обхватив голову руками, кинулись искать спасения.
- Куда вы, окаянные? - крикнула им Дарья Григорьевна.
Тяжелораненый сполз с носилок, уткнулся головой в землю. Санитарки вернулись к нему, уложили на носилки и торопливо направились к каменной стене. Хлесткая пулеметная очередь ударила в кирпичную стену, обсыпав их красной кирпичной пылью. Они поставили носилки с раненым вплотную к стене, упали в снег.
Канашова почувствовала, будто кто-то дернул ее за носок правого сапога, и резкая боль заломила в большом пальце.
Вражеские самолеты сделали еще несколько заходов и улетели.
Наташа вскочила и бросилась бежать к эвакуационной палате. Навстречу ей шел военврач в дубленом полушубке. Она схватила его за рукав и уставилась на него молящим взглядом.
- Куда их везут? - кивнула она головой в сторону уходящих машин с ранеными. - Там же Миронов…
- На аэродром, - ответил он и удивленно поглядел на Наташу.
Она прикусила губу и, не в силах сдержать себя, заплавала. «Увезли, увезли Сашу!… Какая я растяпа, как же я так?…»
До нее донеслись слова командира роты:
- Канашова, вы зачем здесь? А ну, бегом к машинам разгружать раненых.
Прибывшие санитарные машины наполнили окрестность гулом.
Наташа торопливо вытерла глаза кулаками и, по-детски подшмыгивая носом, кинулась было бежать и вдруг споткнулась. Острая боль резанула в ступне. В глазах потемнело, и она свалилась на бок. Командир санроты бросился к ней, увидел, что из срезанной будто ножом головки сапога медленно стекает кровь, образуя в снегу ямку с оранжевыми краями.
