— Кидай правей, — приказал русому пареньку Швыдченко.
Наконец граната угодила в цель. Окрыленный успехом, «ястребок» сорвался и побежал к яме.
— Стой! — крикнул капитан и кинулся на выручку. Он видел, как запыхавшийся паренек остановился, отскочил в сторону и вдруг пошатнулся… Что-то больно толкнуло капитана в грудь…
В едином порыве «ястребки» бросились вперед, и их автоматные очереди стоголосо отозвались в мрачных пещерах.
Капитан Швыдченко был ранен смертельно. Он лежал на дне Мокрой балки рядом с русым «ястребком». Лейтенант Епифанов прикоснулся к руке чекиста, потом поднялся и снял шапку…
Секретарь обкома готовился к совещанию. На столе лежали выдержки из сообщений Совинформбюро. В них рассказывалось о победном ходе войны, об успехах Красной Армии. Другие материалы, полученные из районов, свидетельствовали о быстром восстановлении народного хозяйства области, об укреплении в городах и селах советского строя. Иван Самойлович Грушецкий взглянул на часы и снова склонился над докладом.
Была та ранняя пора, когда рабочий день еще не начался и ничто постороннее не мешало сосредоточиться на главном. Но вот в кабинетной тиши прозвучал телефонный звонок.
— Алло! Я слушаю. Закончили? Успешно? Поздравляю! Жду вас, Максим Петрович, в обкоме. Хорошо, до встречи! — И Иван Самойлович отложил недописанный доклад, нетерпеливо заходил по комнате. Минуты ожидания тянулись медленно.
Полковник Соколюк вошел в кабинет не один. По телефону он предупредил, что прибыл с важными материалами непосредственный участник операции майор Кротенко, которого он намерен привести с собой.
Секретарь обкома залюбовался военной выправкой прибывших, потом, поздоровавшись за руку, по-штатски, пригласил сесть.
— Устали, наверное, этой ночью? — Иван Самойлович сел напротив. — Время не ждет, товарищи, давайте сразу перейдем к делу.
Он с интересом слушал рассказ чекистов, что-то записывал в блокнот, задавал вопросы. Когда полковник вынул из папки захваченную в бункере почту и зачитал несколько писем, адресованных «1221-му», спросил:
— И где же этот бандитский верховод?
— Убили во время боя, — ответил Кротенко.
— И погибли капитан Швыдченко и «ястребок» Григорий… Жаль, храбрые были воины, да бандитская пуля не выбирает. — Иван Самойлович перелистал бумаги, выбрал одно из писем к «1221-му» за подписью Буй-тура и передал его Соколюку. — Не возражаете, если я использую это послание в сегодняшнем докладе?
— Отчего же, пожалуйста, — ответил полковник. — Только еще не во всем удалось разобраться. Вот слушайте:
К 1221!
Обращаюсь к Вам с плохими новостями. В селах района опасно появляться. Кроме «ястребков» там есть люди из райцентра. Имеют оружие. Несу потери. Порой наши гибнут по-глупому. Погиб друг Назар с двумя боевиками. Не раз предостерегал, чтобы не ходил в Жолкву, где знают его, бывшего полицая, как облупленного. Он не послушался. Верный человек сообщил, что Назар и его боевик лежали на околице Жолквы в крови. Кто-то позвал чекистов, и они забрали их.
Обоих убили не «ястребки» и не органы. Сделал это кто-то из местных, а может, другой боевик, который неизвестно куда девался. Теперь и такое случается.
Имеет большие потери и мой сосед «В». Даже не верится, что это работа «ястребков»! С ними были только два оперативника и один участковый уполномоченный милиции. Говорят, в операции принимали участие и те, кто явился с повинной.
Возвращаюсь к тому, что говорил Вам: нужно смелей идти на ликвидацию ненадежных. Смерть каждому, кто вызывает хоть малейшее подозрение! Не жалейте и тех, кто ничего не сделал для организации!
Жду весны. Может, в лесу будет спокойнее.
Буй-тур.
Стоянка. Январь 1945 г.
— Пока что неизвестно, — продолжал полковник, — кто убил Назара. Как видно из письма, Буй-тур тоже не знает. Отпадает и другой боевик Назара, Униат, — недавно его нашли мертвым в амбаре у одного крестьянина. Видно, забрался туда раненый и умер. Но надеюсь, рано или поздно тайна раскроется.
— Да, да, разберитесь во всем. Это очень интересный случай. Он свидетельствует не только о дальнейшем разложении в среде националистов, но и о ненависти местного населения к бандам УПА. Видите, до чего дошло: оуновцев убивают, как бешеных собак. Я обязательно расскажу об этом на совещании. А может, и вы выступите, Максим Петрович?
Полковник Соколюк кивнул.
— Вот и хорошо, — улыбаясь, одобрил секретарь обкома, — заодно расскажете про операцию в Мокрой балке. — Иван Самойлович возбужденно зашагал по кабинету.
— Работы — непочатый край. Предпринимаются меры, которые вас, безусловно, заинтересуют. Жизнь подсказывает, что настало время пересмотреть кадры лесничества. Вместо таких, как хромой Степан, придут честные люди, ну, хотя бы Дарчин Волынец и его брат Роман…
Секретарь обкома говорил увлеченно, горячо, прикидывал задачи лесного хозяйства края. И не верилось, что там, далеко на западе, стонет земля от взрывов и что еще впереди заветный День Победы над фашизмом.
— Люди верят в конец войны, а тут кучка выродков убивает, поджигает. Я вчера был на собрании интеллигенции города, и мне прислали несколько записок, гляньте-ка.
Соколюк прочитал вслух:
— «Почему вы в выступлении называете националистов немецко-украинскими, да еще буржуазными?»; «Неужели все, кто находится в карпатских лесах, — бандиты, душегубы, убивают или вешают своих же? Ведь есть и такие, кто просто скрывается, может, им нужно помочь?»
Максим Петрович протянул записки секретарю обкома.
— Я, конечно, на вопросы ответил, — продолжал Иван Самойлович, — но был обеспокоен тем, что, видимо, не все знают о призыве правительства и партии являться с повинной. Что же говорить о людях, живущих в селах, Карпатах, если здесь, во Львове, не все знают об этом призыве?
— А как реагировали на ваш ответ по первому вопросу? — спросил Соколюк.
— Вы знаете, хорошо! С интересом слушали рассказ о, казалось бы, общеизвестных вещах. Я говорил о том, что национализм — идеология буржуазии, что он всегда отражает интересы буржуазии и ничего общего не имеет с интересами трудящихся. Напомнил и о том, что после Октябрьской революции на Украине были правительства во главе с националистами Грушевским и Петлюрой[12]. Советские люди до сих пор помнят те контрреволюционные правительства, помнят, как вешали, убивали рабочих, крестьян, интеллигентов, которые выступали, как и русский народ, за власть рабочих и крестьян. И хотя эти контрреволюционные правительства вошли в сговор с белогвардейскими генералами, Антантой, им это не помогло. Победили рабочие и крестьяне. Остановился и на первом вопросе — почему мы называем националистов немецко-украинскими. Во-первых, говорил я, их так называет народ. Народ видел, как националисты шли в обозе фашистских оккупантов, как националисты помогали фашистам устанавливать «новый» гитлеровский порядок. Сколько они убили, повесили советских людей — об этом можно и не рассказывать: многие из присутствовавших были свидетелями расстрела националистами ученых во Львове. А кто их вооружил? Фашистская Германия. Так что народ правильно называет их немецко-украинскими националистами… Думаю я, Максим Петрович, что нам следует принять дополнительные меры по разъяснению воззвания правительства о явке с повинной, особенно в селах. Хочу поехать по районам да взять с собой двух-трех представителей интеллигенции, пусть посмотрят, что творят националисты.
— Мы вам поможем. Доказательств больше, чем нужно. Можно поехать в Перемышляны. Там сын, бандит ОУН, убил мать за то, что она подала заявление в колхоз. Зарубил топором.
— Страшный случай, мне о нем говорили. Я поеду именно в Перемышляны: оттуда родом ученый, который подходил ко мне после собрания и, разводя руками, удивлялся: «Неужели националисты дошли до такого?..»
В Перемышляны Иван Самойлович поехал с профессором Возняком. Побывали в селах, встречались с людьми. Профессор расспрашивал, кто ушел в банду, кого убили националисты, за что убили. Люди отвечали на вопросы, но не могли ответить на один: за что убили. Лишь дедок в одном селе сказал:
— Разве они говорят? На то они и бандиты. Нашего попа убили за то, что он похоронил казненного председателя сельского Совета и его жену. Да что тут говорить!
В Перемышлянах профессору показали оуновца, его земляка.
— Я же знал твоего отца, порядочного человека! Как он мог позволить тебе пойти в банду, убивать людей? — спросил Возняк.
Бандит молчал, переводя взгляд с профессора на чекиста.
— А если бы я приехал в родное село, так и меня повесили бы или расстреляли? — продолжал профессор.
Бандит словно выстрелил взглядом в профессора, потом глянул на секретаря обкома:
