— Правильно! Давно пора! — воскликнул он. — Одну рекомендацию дам я, а другую?.. Попросишь у Попова, что ли?!
— Могу взять и у него, если даст! Но у меня много друзей, знающих меня с самого детства!..
И то, как он предложил мне рекомендацию, ни секунды не колеблясь, вызвало у меня ответное чувство признательности и дружбы.
Этот краткий разговор только по своей видимости казался беглым, а на самом деле с этой минуты я уже непрерывно думал о том, кого еще из моих друзей просить о рекомендации.
Прежде всего я решил поговорить с Поповым. Он-то, конечно, даст мне необходимые советы. А в то же время ведь еще и года не прошло, как я пришел в его роту, — вдруг скажет: подожди, не торопись, мы тебя еще недостаточно изучили.
Но Попов целый день провел на совещании в штабе, как всегда, оставив за себя Лукина. И вот надо же быть такой беде — опять позвонил Коркин, как раз тогда, когда Лукин уходил обедать и в канцелярии роты из командиров, кроме меня, никого не было.
Он опять начал нажимать, чтобы я отпустил на целый вечер чуть ли не половину взвода, — я должен понять, что у него на носу смотр самодеятельности и говорит он со мной как коммунист с коммунистом.
— А у меня тоже на носу учение! — крикнул я уже в бешенстве, так он меня довел. — Мне нужно радиостанции подготовить!.. Все заняты!.. Жалуйтесь!.. Жалуйтесь, товарищ Коркин!..
Не прошло и десяти минут, как в канцелярию почти вбежал взъерошенный Лукин и с ходу набросился на меня:
— Как ты смеешь срывать!.. Дело чести всей нашей роты завоевать первенство!.. Немедленно пошли в клуб всех, кого требует Коркин!..
— Не пошлю! — Я почувствовал, как деревенеет шея. — У меня все заняты!..
— Где твои люди?!.
— На полигоне — у раций!.. И я сейчас туда иду!..
— Так вот иди — и выполняй приказание начальника политотдела. Коркин уже ему о твоем произволе докладывал!
— А ты объяснил начальнику политотдела, что мы не можем срывать учения?
Лукин только взмахнул руками: ну что с дураком разговаривать!
— Ты только сегодня утром сказал мне, что хочешь вступить в партию? — спросил он тоном снисходительного терпения, каким разговаривают с недалекими людьми.
— Да! Сказал!..
— И начинаешь с того, что отказываешься выполнить распоряжение начальника политотдела?! Прекрасное начало! Могу тебя с ним поздравить!.. — и опустился на свой стол, стоящий напротив моего, с холодным и безучастным видом человека, который обо всем предупредил, и за последствия, вытекающие из моего поведения, теперь снимает с себя всякую ответственность.
Помолчали, Лукин взглянул своими светло-сероватыми глазами в окно, вздохнул и, раскрыв полевую сумку из желтой хрустящей кожи, вытащил какие-то бумаги и начал их прилежно читать, не обращая на меня больше никакого внимания.
То, что почти все курсанты из числа тех, кем интересовался Коркин, сейчас на полигоне, — истинная правда! Но полная правда заключалась в том, что, решая кого туда послать, я уже предвидел нападение начальника клуба. А что оставалось делать? Для изучения новых, мощных радиостанций учебного времени явно не хватало, и вот рвись на части.
Конечно, я понимаю, что с начальником политотдела Дедюхиным шутки плохи. Его любимая поговорка: «Армия не дискуссионный клуб». Приказано прочитать лекцию — читай! Приказано участвовать в смотре самодеятельности — участвуй! И никаких отклонений! Есть план политотдела, и есть приказ. А самое главное — график, за строгим выполнением которого бдительно следит сам Дедюхин. Каждый месяц он составляет донесения, где все экскурсии, лекции, концерты становятся достоянием цифр, И одна из главных забот Дедюхина в том, чтобы эти цифры казались внушительными во всех многочисленных графах отчета.
И естественно, такой человек, как Коркин, не мог не получить у Дедюхина полной и основательной поддержки. Есть о чем рапортовать начальнику, когда участники самодеятельности — восемьдесят процентов курсантов! Ну, а если подналечь, можно дотянуть и до ста!
— Лукин! — сказал я через десять минут. Мне осточертело молчание, которым он меня осуждал. — Ты понимаешь, что на экзаменах наши с тобой курсанты не смогут отличить конденсатора от индукционной катушки.
— В твои дела я больше не вмешиваюсь, — буркнул он, не поднимая головы.
Тогда я встал и подошел к его столу.
— Нет, отвечай!.. Ты должен ответить!
Лукин раздраженно хлопнул ладонью по бумагам и резко откинулся к спинке стула.
— Слушай, Алексей, — проговорил он усталым тоном педагога, которому надоело возиться с малоспособным учеником, — надо понимать наконец, понимать, что не ты создаешь обстоятельства! Кто мы с тобой?! На какой ступеньке мы стоим?.. Единственное ее достоинство в том, что с нее уж не так высоко падать! С кем ты хочешь бороться? С Дедюхиным?.. Ну, борись!.. Если можешь, конечно, — он насмешливо выделил последние слова, — а я тебе все, что мог, сказал. Если ты заметил, я даже и не приказываю, хотя остался за Попова!
Не знаю, сколько бы еще времени продолжался этот тягостный для меня разговор, но вдруг хлопнула дверь, и в комнате появилась Тонечка Потапова, быстрая, деловая и такая худенькая, что, казалось, никогда не ест и не пьет. А на самом деле она крепка и вынослива, быстрые ноги без устали носят ее с одного участка на другой, по всем этажам и зданиям. Ее нельзя назвать красивой, но что-то в ее лице привлекает, очевидно глаза, умные и всегда чрезвычайно серьезные. Всем курсантам известно, что ей уже двадцать два года, и это значительно сокращает число ее поклонников. Но, в общем, о ее сердечных делах мне известно немногое, хотя один раз я ее и провожал.
Кем она работает в клубе? Да кем угодно! Вместе с художником пишет лозунги на плакатах, у нее хранятся ключи от кладовки, где лежат шахматы, краски, рулоны красного кумача, бумага и еще десятки разных предметов, нужных и ненужных. Заведует и кинобудкой, и если заболевает киномеханик, сама становится к аппарату. Днем мотается по городу, выполняя поручения Коркина, а вечером собирает молодые таланты на репетиции кружков, участвующих в будущем смотре.
— Тонечка, — поднялся ей навстречу Лукин, явно радуясь, что наш разговор так внезапно прервался, — три дня тебя не видел!.. Как поживаешь, здорова или хвораешь?!
— Здорова, не хвораю, — в тон ему ответила Тоня и строго поглядела на меня. — Вы дождетесь, что Коркин о вас начальнику политотдела доложит!
Я повернулся к Лукину. Он спокойно улыбался, словно и не слышал, как Тоня невольно уличила его во лжи. Оказывается, никакого приказа Дедюхина нет!
— Уже доложил, — сказал Лукин, — так что ты не кипятись! Все знаем! — и только сейчас взглянул на меня. — Как раз мы этот вопрос прорабатываем…
— Не прорабатывайте, а действуйте! — сказала Тоня и взглянула на часы. — Честное слово! Через двадцать минут репетиция, а от вашей роты еще никого нет!.. Дождетесь, что вас самих проработают!..
— Тонечка, а ты когда сегодня освободишься? Я тебя провожать пойду! — сказал Лукин, подходя к ней поближе.
Она возмущенно вскинула худенькие плечи.
— В вашей роте нет никакого порядка! Где Попов, я ему пожалуюсь…
— Посиди! — сказал я. — Скоро придет!
— Вот что, друзья, — решительно сказала она, — мне тут с вами разговаривать некогда! И чтобы через десять минут курсанты были в клубе!.. Понятно? — и исчезла так же стремительно, как появилась.
— Ну, Алеша! Все уразумел? — сказал Лукин, качнув головой в сторону двери. — Можешь ты с ней бороться?.. Она только пикнет в трубку Дедюхину, и ты пропал!..
Агрессивное поведение Тони свидетельствовало о том, что у Коркина крепкие позиции, и Лукин это понял раньше и лучше меня.
Через пятнадцать минут десять певцов и танцоров во главе с Горчаковым шагали к клубу, а я с немногими оставшимися — так как добрая половина взвода ушла на консультацию по радиотехнике — до позднего вечера налаживал коротковолновый передатчик, пока меня не вызвал к себе Попов.
В голосе запыхавшегося дневального, прибежавшего за мной, мне послышались тревожные нотки.
