— Так что же? — недоумевал Петя.
— А вот что. Немцы вошли в хату, осмотрелись. Нас-то в соломе как следует не разглядели, не опознали, а пистолет на скамье заметили, обнаружили сразу. Прочли надпись. Свои, подумали, да еще какие свои! Начальство! Высокопоставленное! Наверное, укладывались спать втихаря, осторожненько, чтобы его высокоблагородие не разбудить. Службисты!
Петя почувствовал некоторое облегчение. Как-никак, а этот трофейный пистолет заполучил все-таки он. В схватке не на жизнь, а на смерть. Теперь представлялось, что он тогда померялся силой чуть ли не с самим толстопузым Герингом и одолел, взял верх…
Уже спускаясь к селу, заметили, что оно обезлюдело. Направились прямо к ферме. Но и там никого не было. Петр Николаевич носком сапога разворошил остатки костра. Несколько углинок еще тлели. Значит, взвод ушел не так давно. Надо было теперь его нагонять.
Село Червонное, о котором Билютин писал в своем донесении, семьдесят восьмой полк должен был взять с ходу. В штабе дивизии согласились с направлением удара, предложенным командованием полка. Не отказали и в самоходках. Таким образом, пакет, доставленный Широниным, сделал свое дело.
Едва ли не самая главная роль в осуществлении задуманного плана отводилась батальону Решетова, а значит, и роте Леонова, а значит, и первому взводу.
Накануне, 22 февраля, полки дивизии с боями овладели несколькими населенными пунктами на пути к Червонному и теперь разомкнулись: один ушел влево, другой продолжал наступление справа, и батальон Решетова, поддерживаемый батареей самоходных орудий, развернул свои боевые порядки между ними. Предполагалось, что немцы, засевшие в Червонном и в ближних к нему селах, не станут при угрозе с флангов так уж цепляться за этот рубеж. Такое предположение оправдалось, но, как часто бывает в скоротечных боях, когда с обеих сторон действуют ударные группировки, возникли и осложнения, которые предусмотреть было невозможно.
Соседнее село, расположенное даже западнее Червонного, на склонах большой лощины, было уже покинута гитлеровцами. Горели подожженные ими при отходе хаты, удушливый чад нескончаемой полосой стелился по лощине, заволакивал ее до самого гребня.
Немцы поспешно отходили и с южной окраины самого Червонного, но те его порядки, которые группировались на возвышенности, вокруг бывших колхозных складов, оказались неожиданно крепким орешком. Правда, выглядела эта сотня дворов совсем мирно. Не разглядеть было ни окопов, ни каких-либо других оборонительных сооружений.
Но рота Леонова, действовавшая на левом крыле батальона, уже дважды вслед за самоходками поднималась в атаку и дважды залегала. Фашисты вели огонь сквозь узкие бойницы из домов и были сами почти неуязвимы.
— Окопаться! — крикнул Широнин, когда в третий раз роту прижали к земле губительные пулеметные очереди. Не надеясь на то, что его услышат, Широнин выхватил лопату — делай, как я! — и с ожесточением стал вкапываться в плотный слежавшийся снег. О лоток лопаты ударилась пуля, срикошетила на взлете, ноюще взвыла… Пули с чмоканьем секли снег вокруг. Широнин плотнее приник к обнаженному, смерзшемуся грунту, стал торопливо набрасывать бруствер. Справа, в пяти шагах от себя, увидел работающего лопатой Зимина, за ним Вернигору, за ним, кажется, Букаева.
Самоходки, вырвавшиеся вперед и встреченные орудийным огнем, круто повернули обратно, и одна из них прошла меж Широниным и Зиминым, бросила на них пласты снега. Сейчас из-под него было видно только лицо Зимина, проводившего самоходку виноватым взглядом. «Что ж, милые мои, — как бы говорил этот взгляд, — вам и за то, что снежком укрыли, спасибо, а с нас не взыщите, видите же, как плохо дело получается…»
Широнин не раз вспоминал на фронте дни учебы в пехотном училище и чаще всего вспоминал своего взводного командира, покладистого, веселого, но до пота взыскательного в обучении, киевлянина Карпенко. Слушая лейтенанта на тактических занятиях в поле, курсантам иной раз казалось, что где-где, а уж на войне смерть — это нечто необычное. Стоит только при перебежке под огнем противника «камнем» упасть и откатиться в сторону («Отставить. Швыдше, швыдше, я кажу», — подгонял Карпенко курсантов), и уже никакая пуля тебя не тронет. Стоит только плотнее прижаться к земле при переползании («Локтями, локтями же работай, цел останешься!»), и опять-таки никакой осколок тебя не зацепит.
— А как же вы сами не убереглись, товарищ лейтенант? — однажды на перекуре спросили курсанты после того, как Карпенко трижды заставил взвод ползком на животе преодолеть стометровую полосу. У Карпенко над ухом была плешина, и на ней розовела кожица шрама.
— Потому вас так и учу, шо сам не уберегся. Блыжче б носом до матиньки-земли — и ничего б не було.
— Выходит, товарищ лейтенант, что это чрезвычайное происшествие?
Карпенко усмехнулся, молчал.
А возможно, оно так и в самом деле было бы, если бы главное на войне — сохранить жизнь… Но главное было добиться победы!
И сейчас, лежа на снегу под огнем пулемета, о ней, о победе, думал Широнин, занятый лихорадочными поисками нужного в данный момент решения. Взгляд Широнина встретился со взглядом Зимина.
— Ну, гады же, и поздравили с праздником, — прохрипел в тишине, наступившей между двумя пулеметными строчками, старшина. — И еще дымовую завесу пустили.
Может быть, Петр Николаевич и пропустил бы мимо ушей эти невеселые слова Зимина, если бы не показалось странным его замечание о дымовой завесе… Где уж там она, эта завеса, когда по степи хоть шаром покати: ни кустика, ни пригорка, и в полосе наступления все просматривается со стороны села как на ладони. Но, следуя взором за взором Зимина, Широнин повернул голову влево, увидел, как по лощине перекатывается дым пожарища… Дымовая завеса! А ведь верно же!..
— За мной! — крикнул он, отползая влево и затем назад за те сто метров, которые достались взводу с таким трудом…
В витке неглубокого оврага стояли две самоходки. Широнин постучал по броне одной из них автоматом. Поднялась крышка переднего люка, и в ней показалось покрытое копотью лицо самоходчика.
— Эй, братишка, выдержишь? — Широнин указал рукой в сторону застланной дымом лощины, куда выходил овраг.
— Один? — догадался, что предлагает лейтенант.
— Какой черт один, вот же якуня-ваня, весь взвод с тобой!
С гребня оврага один за другим соскакивали вниз солдаты. Самоходчик с минуту смотрел в сторону лощины, затем отодвинулся в темноту люка, посоветовался с экипажем и вновь обратил к Широнину повеселевшее лицо.
— Давай!
— Давай, ребята, — повел рукой в сторону самоходок Широнин и вскочил на борт машины, половчей пристроился к дулу орудия, чтобы не слететь в пути.
Самоходки рванулись в лощину, исчезли в ней, как в ночи. От дыма першило в горле, пудовая тяжесть налегла на грудь, дым въедался со слезящей резью в глаза. «Еще немного, еще», — закрыл рукавицей рот и мысленно приказывал сам себе Широнин. Он считал не расстояние — дым укрывал все вокруг, — а минуты, секунды… Но вот самоходка, поднимаясь по склону, накренилась, перед слезящимися глазами посветлело, легкие жадно вобрали посвежевший воздух. Самоходки с десантом вышли западнее Червонного, к горловине, по которой проходило шоссе, и на третьей скорости устремились по улицам села, сшибая, давя и расстреливая застигнутых внезапным ударом с тыла обезумевших гитлеровцев.
Рота Леонова поднялась в атаку, но пока, увязая в снегу, цепь стрелков подбегала к окраинным хатам, в них уже хозяйничали бойцы первого взвода.
— Та громче же, громче кричи, бо в Берлине не слышно! — воскликнул Вернигора, когда на него с криком «ура» чуть не налетел из-за угла хаты ефрейтор второго взвода Халдеев.
— Ура! — еще раз рявкнул Халдеев, очумело глядя на спокойно стоящего перед ним и смеющегося знакомого сержанта.
— А, это ты, Вернигора? Не узнал я тебя, — выдохнул, переводя дух, Халдеев и, изморенный бегом и волнением, опустился на завалинку. — Фу, умаялся.
— А кто же? Я самый и есть. Хорошо, однокашник, что ты меня только на ура поднял, а я уже думал, вдруг да автоматом полоснешь. Вон куда бежи, кричи… — кивнул Вернигора в сторону большого сада, в глубине которого раздавались выстрелы. И Халдеев послушно вскочил, уже не спеша, вразвалку побежал, точно примирившись с мыслью, что опоздает и туда.
Петр Николаевич считал, что сейчас как раз хорошо было бы двинуться по шоссе и продолжать преследование отходивших на этом участке гитлеровцев. Но Леонов сообщил ему приказание комбата — закрепиться в Червонном, занять оборону.
— Товарищ лейтенант, вот бы сейчас на их плечах!.. — в возбуждении предложил Широнин. Его радовал успех боя и, главное, то, что он, этот успех, достался малой кровью: кроме трех солдат, раненных еще в первые атаки, в роте потерь не было. «Значит, есть же силенки и для преследования!»
