Потому время от времени и появлялся в медсанбате уполномоченный Особого отдела. И когда иной боец посылал, матерясь, «витаминщика» в непотребное место, особист подходил к нежелавшему пить отраву упрямцу и многозначительно расстегивал кобуру пистолета…
Когда 46-я стрелковая дивизия, в медсанбате которой служила Марьяна Караваева, перешла к активной обороне, медики развернули милосердное хозяйство в полутора километрах от санитарных рот полков. Врачей и сестер, санитаров было в строю немного, по штату мирного времени, да и то заполнен вовсе не под завязку, и медики на войне выбывают из строя. Не хватало людей и в приемо-сортировочном отделении, и в операционно-перевязочном взводе, и в хирургическом, где производили особо сложные операции — ранения в брюшную полость, ампутации конечностей, открытые и закрытые пневмотораксы, повреждения черепа. А были еще и перевязочный взвод, и противошоковое отделение, где Марьяна выцарапывала, по выражению ведущего хирурга Казиева, у смерти покалеченных бойцов и командиров. Потом эвакоотделение, аптека, хозвзвод, санпропускники… И все это необходимо было каждый раз оборудовать заново. Медсанбату что — ему развернуться полагалось за два часа. Прибыли на место, получили команду поставить палатки — и через два часа будьте готовы принять первых раненых. А вот баня — дело серьезное, соорудить ее посреди леса-болота не просто.
На банное производство полагался по штату один человек. И был им запасник второй категории, пятидесятилетний Шнякин. Все на нем: вода, дрова, инвентарь, а главное — помещение. Вот тут и загвоздка — взяться ему неоткуда. Еще в феврале, когда вши особо служивых одолели, Шнякин соорудил для раненых баню. Поскольку стояли в лесу, материалу в избытке, санитар и спроворил ребят из выздоравливающих. Возвели сруб, в нем таяли снег, грели воду, даже камни где-то санитар-банщик разыскал, парилку устроил. Но в бане той мыли раненых, до медиков очередь не доходила, а милосердная команда тоже, увы, чесалась. Особенно трудно женскому племени приходилось, а его в медсанбате было довольно.
Марьяна всегда особой чистоплотностью отличалась, а тут хоть белугой вой, никаких тебе возможностей для соблюденья. Однажды Шнякин цап ее за руку:
— Помыться, дочка, не желаешь?
— Шнякин, миленький, да с дорогой душой! Но ведь бойцов еще столько немытых…
— Пойдем со мной. Тут я филиал сообразил. Ежели приноровишься, то вроде как в Сандунах побываешь.
В Сандунах Марьяне мыться не доводилось, но про знаменитые бани она слыхала. А филиал у Шнякина был хитроумный. Закутал елку плащ-палатками, под дерево лап набросал — вот и вся тебе баня. Нырнула туда Марьяна, а дядька Шнякин ей два ведра подает — с водой горячей и холодной. Марьяна под ноги портянку бросила, одно плечо моет, а второе уже ледком покрылось, плеснет на него водой — отходит… Ничего, вымылась на славу. Счастье это выпало ей за зиму дважды, в остальное время все на бегу как-то, где водой на себя плеснешь, где снежком лицо освежишь, потом и вообще мыться по-шнякински стало опасно. С весной немцы постоянно обстреливали медсанбат, плотность огня усиливалась, не хотелось в разголышенном виде отправляться на небо.
…Марьяна только что написала коротенькое письмецо ребятишкам и маме, как ее вызвал Ососков.
— Надеюсь на тебя, Караваева, — сказал военврач, — потому как бедовая и везучая ты.
Он критически осмотрел старшину медицинской службы — невысокую, в замурзанной шинели, подпоясанной брезентовым ремнем, в ватных брюках, ботинках с обмотками. Все это жалкое одеяние сидело на ней относительно ловко, а шапка-ушанка, сбитая на затылок, даже придавала задорный вид.
— Задача сложная, Марьяна, — назвал сестру по имени комбат, давая понять: приказ приказом, но тут и его личная просьба тоже. — Прорваться надо через коридор… Даю тебе трехтонку, попытайся провезти шестерых раненых и сдать их в госпиталь.
— Так он же их, раненых, уже не принимает!
— Знаю… А ты исхитрись и сдай. А главное — добудь хоть десять флаконов эфира. У нас скопилось двенадцать человек с ранениями в живот. Чем мне их усыплять прикажешь?.. Рискнешь?
— А что же, — ответила Марьяна, — попробую, все мы тут рискуем.
Госпиталь удален был от медсанбата километров на тридцать. Ехать предстояло по деревянному настилу, через проклятое место, которое простреливалось артиллерией фашистской с обеих сторон. Да еще их снайперы охотились за смельчаками, которые рисковали ездить по настилу в светлое время.
В кузов уложили раненых, травмы у них были сложные, только и могла их спасти черепная операция.
— Потерпите, — говорила Марьяна, стараясь уложить их аккуратнее. — Бог даст, доберемся… Там вас на самолет и в хороший госпиталь отправят. А сейчас потерпите…
Побитая, изношенная трехтонка запрыгала по лежневке, как горная коза. Чуть скорость добавишь — тряска душу вынимает. А когда добрались до опасного места, посыпались мины. Осколки расщепляли деревянные борта грузовика, кое-кого из раненых бойцов в кузове ранило повторно, они стонали и матерились. А шофер, вцепившись в баранку, гнал и гнал машину вперед, будто ее было кромешного ада, словно не пробивали ветровое стекло пули снайперов.
Марьяна влипла в спинку сиденья. Ей казалось, что пули свистят у нее и водителя перед грудью. А впрочем, так оно и было на самом деле.
Она лишь молила неизвестно кого: «Только бы не прямое попадание, только бы не в машину…»
Наконец минометный обстрел вроде прекратился. А тут новая беда: закипела вода в радиаторе, пар повалил.
— Ты сиди, девка, а я воды из болота наберу, — сказал пожилой водитель и достал брезентовое ведро.
Он уже и дверцу открыл, а Марьяна — хвать его за рукав.
— Стой! — закричала. — Снайперы кругом, кукушки… Если тебя убьют, кто машину с ранеными поведет?
Она выскочила на бревна лежневки, оступилась и едва не свалилась в подступавшую со всех сторон воду. Подняла капот — пар еще пуще повалил. Отошла метров на пять — пули дзинькают… По спине холодный пот, напряглась, в душе будто струна какая дрожит. Нагнулась на краю лежневки, зачерпнула воды брезентовым ведром, медленно выпрямилась и неторопливо двинулась к машине.
Вдруг пулей снесло шапку. Подняла ее, увидела дырку, повернулась в ту сторону, откуда стреляли, погрозила кулаком, быстрей шагнула к машине.
На этот раз пулями пробило дужку ведра, но вода не вылилась. Марьяна помянула черта, крепче ругаться не умела, взяла ведро за края, прижала к груди. И снова толкнулась пуля в ведро. Из пробитого чуть повыше середины отверстия побежала струйка.
— Забавляетесь? — громко спросила Марьяна, будто невидимые стрелки могли ее услышать. — Ну и черт с вами!.. А я все равно залью радиатор.
Больше не стреляли.
Когда она села в кабину, водитель восхищенно глянул на нее и молча покачал головой.
В деревню влетели с ходу. Марьяна знала, где размещена сортировка госпиталя, поэтому блуждать не пришлось. Подъехали к избе с высоким крыльцом, вокруг тихо, безлюдно, будто и войны нет. Марьяна знала: раз госпиталь закрыл прием раненых — умолять бесполезно. И решилась на крайность. Она выскочила на крыльцо и подперла дверь оказавшимся под рукой колом.
— Давай быстро, браток! — крикнула водителю.
Тот понял ее с полуслова, откинул продырявленные осколками мин борта машины, и, не мешкая, они перенесли раненых на крыльцо, уложили на спину. А документы на них Марьяна рядом пристроила.
Санитар в белом халате, видя эту картину, барабанил в окно, что делаете, кричал, такие и сякие… «Ничего, — думала Марьяна, садясь в машину, — вы уже, можно сказать, в глубоком тылу, приветите моих болезных. Некуда вам теперь деться! А ежели все по правилам делать, они поумирают, бедняга, пока на них бумаги изладят».
Тем временем санитар выскочил через окно с автоматом в руках.
— Стой! — закричал вслед и ударил очередью в воздух.
— Гони! — сказала Марьяна водителю. — Нас немцы не убили, а этот только пугает…
Теперь любой ценой раздобыть эфир, иначе те ребята, что ранены в живот, умрут у них в медсанбате. Надо разыскать склад медикаментов. Немного поплутали, но все-таки нашли. Марьяна проникла внутрь и увидела: за столом сидит старик-интендант, заведующий складом. И больше никого. Марьяна оглянулась, накинула на дверь крючок, вытащила пистолет. В левой руке расписка: «Медсестра МСБ-322 такая-то получила со склада госпиталя 10117 десять флаконов эфира».
Сунула бумажку интенданту. Он покосился на листок и спросил:
— А где резолюция начальника госпиталя?
Марьяна пистолет к нему поближе подвела.
— Вот резолюция. Или одной такой мало?
Завскладом молчал. То ли напугала его, то ли безразлично ему было. Марьяне не до того. Огляделась, нашла ящик с эфиром, положила в подол десять флаконов, им лишнего не надо, попятилась к двери. Интендант даже не шелохнулся. Марьяна толкнула задом дверь, потом ногой захлопнула ее. Увидела в петле замок, накинула петлю и просунула сверху дужку замка… Кто его знает, вдруг старикан выскочит на улицу, как тот санитар давеча с автоматом, и завопит: «Грабят!» Впрочем, расписку она ему оставила, пусть потом наказывают Марьяну, главное — раненых спасти.
