— Да, конечно, разумеется! — издевается Виссе. — Зима примерно тридцать градусов мороза, метели и заносы не совсем благоприятное время для операции!
— Да уж! — признает фон Розен. — К сожалению, мы не можем выбирать себе погоду по вкусу!
— Да уж, конечно! Необходимо пройти пешим маршем несколько сот километров и при этом тащить сани. Это могут преодолеть только здоровые, сильные люди! И сколько человек в «котле», как вы думаете, достаточно сильны, чтобы это сделать?
Фон Розен не знает, что и ответить на это. Виссе подсказывает ему ответ, резко и однозначно.
— Те, кто не может себе что-нибудь организовать или украсть, как минимум восемьдесят пять процентов людей, которые перебиваются на выдаваемой норме, настолько изнурены и слабы, что не в состоянии выдержать предполагаемые трудности. Значит, их тоже следует оставить в «котле»? Но не следует бояться! Большинство ребят избавят Иванов от необходимости добивать их или тащить на принудительные работы. Они умрут сами, если еще немного будут так же голодать.
— Так что, вы считаете позором участвовать в такой операции?
— Каждый, кто может спастись из Сталинграда, должен испробовать для этого все! Но предположим, что снабжение по воздуху получится так, как не получилось в Сталинграде, какой реальный военный шанс вы можете предсказать этой операции? Боевые группы, которые вооружены только гранатометами и пулеметами и тащат на себе сани в пешем строю, могут противостоять танкам, которые будут пущены в ход для их преследования и уничтожения, и пройдут сотни километров по занятой противником территории? Вы считаете это возможным?
— Вы правы! Если подумать, то остается только схватиться за голову и спросить, почему разрабатываются подобные планы! Так вы считаете, что план «Лев» обречен?
— Я готов спорить, что так и будет!
Виссе вместе с Куновски и Кремером идут через балку, протянувшуюся на север, в которую впадают множество боковых подходов. Вокруг так оживленно, как не было уже давно.
— Большой скачок! — констатирует Куновски и стучит себе по лбу. — Они сбрендили! Если ты не совсем дурак, то должен уж врубиться, что этот план «Лев» полная ерунда!
— Разве можно упрекать людей за то, что они пытаются ухватиться за любой, самый невероятный шанс, чтобы вырваться из «котла»?
— Несчастные писаки! Я бы хотел посмотреть, как они вырвутся из «котла» и что с ними будет, когда на них пойдут танки? Штаны обмарают! Их немножко многовато, немного многовато, господин капиан! Гораздо больше писарей, чем солдат! — Куновски смеется.
Виссе такие речи раздражают.
— У всех в Сталинграде судьба одна, и нам нужно только по-товарищески относиться друг к другу!
Перед бункером в одной из боковых балок собралась группа солдат: солдаты? — да это просто оборванцы! Их вид разительно отличается от того, как выглядит офицер, который ими командует. Молодой, лет двадцати, невысокого роста, худощавый, хрупкий лейтенант. Несмотря на мороз, он без шинели. На шее болтается «Рыцарский крест». Он держится прямо и подтянуто.
— Позвольте узнать у господина капитана, где находится штаб дивизии?
Виссе объясняет ему. Как спокойно и скромно держится этот молодой офицер с высшей наградой и доброжелательным измученным лицом и как он заботится о нескольких солдатах. Он указывает на двенадцать солдат.
— Это остатки моей роты!
Это жалкая кучка. Исхудавшие до костей, небритые лица. Кожа серая и в морщинах, как у стариков. Взгляд у некоторых лихорадочный, у других тупой и опустошенный. Ноги обернуты в куски разорванных одеял и мешковину и перевязаны бинтами. На головы они накинули одеяла и завязали их на шее. И они еще тащатся со своими карабинами, крупнокалиберным пулеметом и боеприпасами.
— И это все ваше войско? — спрашивает Виссе.
— Нет, господин капитан, пятнадцать человек, которые не могли идти дальше, остались в бункере и дрыхнут! Мы последние из 194-го пехотного полка. Вчера ночью мы были переброшены в Орловку. Я не мог найти там ни ночлега, ни продуктов для моих людей, и вот мы дошли сюда. С сегодняшнего утра я уже себе все ноги стоптал, прошу и требую, язык отбил, чтобы достать что-нибудь поесть для моих людей. Если я не достану еды и не найду надежного убежища, мы все скопытимся. — Усталость и мука юноши проступали только в уголках рта и в морщинах, было видно, что он тоже уже не может идти дальше, но берет себя в руки — во имя своих людей. — Не могли бы вы, господин капитан, помочь мне? — просит он Виссе.
— У вас есть какое-то задание, с которым вы могли бы придать побольше убедительности своим требованиям о снабжении людей?
— Так точно, господин капитан! Оставшиеся солдаты должны быть ядром боевой группы, которую я должен сформировать из легкораненых и артиллеристов! В соответствии с планом прорыва «Лев» я должен командовать этой боевой группой…
— И с ней вырваться из «котла» и пробиваться до Астрахани и может быть, даже дальше?
— Так точно, господин капитан!
В других местах план «Лев» просто игнорируют, как, например, в 21-й минометной батарее, стволы которой направлены высоко в небо. Командир батареи капитан Либшер — резервист, бывалый солдат и экономический гений. Его наблюдательный пункт находится на водонапорной башне, и он считает, что все не так уж и плохо.
Он создал себе неприкосновенный запас на всякий случай, тридцать выстрелов на каждую пушку, и тем самым обеспечил орудийной обслуге, своему командиру части, некоему майору Петерсу, который очень энергичен и считает, что сражение в Сталинграде еще не окончено, и себе самому спокойное существование.
— Можно диву даваться, — говорит Кремер, — сколько у них еще всякой жратвы! Они доедают сейчас запасы, которые якобы привезли с собой из Африки! А мы сегодня еще не получали пайков, господин капитан!
У Татарского вала болтается продовольственная посылка. Распущенный парашют относит ветер. Металлическая гильза раскрывается, и на снег выкатываются несколько упакованных хлебов. Кремер и Куновски озираются. Вокруг не видно ни души, и тут они бросаются бежать.
— Стой! Вы что, с ума сошли? — кричит им вслед Виссе.
Кремер и Куновски бросаются в укрытие перед посылкой. Виссе медленно подходит к ним, и тоже осматривается.
— Встать! — приказывает он.
Они остаются лежать, не мигая, смотрят на хлебы. Голод сильнее приказа! У Виссе тоже стискивает желудок от голода. «Если я посмотрю на них еще немного, то потеряю рассудок, брошусь вместе с этими двумя на землю, наброшусь на хлебы, один, потом другой засуну под шинель, поднимусь и помчусь, словно вор». Он слышит, как громко кряхтят Куновски и Кремер.
— Никого вокруг, господин капитан! — Кремер подбирается к хлебу.
— Если ты, дурак, немедленно не встанешь, то я тебе пинка дам! — Виссе хватает Кремера за воротник, рывком поднимает его на ноги и замахивается. — Ты что, хочешь, чтобы за кусок хлеба тебя пристрелили?
Куновски продолжает ползти. Он с земли косит глазами на капитана, скаля зубы, как разъяренная собака, и в его взгляде видно, что он готов к схватке. Он медленно подтягивает правую руку к карману, в котором пистолет.
— А если вас так увидят сейчас, Куновски? Этой очевидной готовности к тому, чтобы присвоить продуктовую посылку, достаточно, чтобы вас расстреляли на месте без суда!
— Кто? — с угрозой произносит Куновски.
— Во всяком случае, не я!
— Мне плевать! Где же фельджандармы? Пусть появится хоть один, собака, и попробует помешать мне хоть один раз нажраться досыта! Я его уложу! — ворчит Куновски и ползет к посылке.
Перед сапогом Виссе он останавливается, барабанит обоими кулаками по снегу и вопит:
— Я заслужил, черт возьми, право хотя бы раз нажраться досыта! Если я не получу сейчас то, что мне причитается, то возьму это сам!
Виссе вынимает пистолет и становится перед посылкой. Куновски поднимается и смотрит на Виссе взглядом, в котором смешались мука, безумие, отчаяние, мольба и опасная угроза.
— Тебе же до сих пор жизнь не надоела, Куновски! А теперь вдруг надоела, из-за куска хлеба? Вставай, Куновски, на снегу холодно!
Куновски мучительно поднимается. Он смотрит на Виссе, и в его глазах проглядывает смерть.
— Если бы это был кто-нибудь другой, а не вы, господин капитан!
— Тогда радуйся, что это оказался я!
— Вокруг ни души, господин капитан! — пытается снова Куновски.
— Не отнимай у меня последние силы, осел, и подумай о том, сколько глаз за километры видели этот парашют, и что некоторые из этих глаз смотрят сейчас на нас в трубу.
— Если в моральном государстве кто-то от голода крадет хлеб, то это говорит о непреодолимой тяге к еде, и каждый судья его оправдает. Эти преступники, эти проклятые преступники, во что они нас превращают?..
