Куновски в бункер не идет.
— Меня от этой вони удар хватит! Может быть, господа, соизволят выйти на свежий воздух?
Из бункера выползает унтер-офицер. Вместо лица — череп, обтянутый сероватой грязной кожей. Немытый, со щетиной, ввалившиеся щеки резко обрисовывают выдающийся подбородок. На скулах красные пятна лихорадки. Вокруг шеи он обвязал вместо шарфа разорванную рубашку. Под шапкой на высокий воротник свисают клочья волос, которые не стрижены уже много месяцев. Слишком широкая и длинная шинель замазана сажей и помята так, что видно, что унтер-офицер не снимает ее ни днем, ни ночью.
Капитан с Кремером стоят в десяти шагах, как на холме полководцы для приема командования частью. Виссе содрогается: «Я, конечно, видел, как живут опустившиеся люди: так, словно их только что вынули из канализации. Но такой ходячей свалки, такой степени несчастья и заброшенности мне видеть не приходилось!» С отвращением и ужасом Куновски набрасывается на унтер-офицера:
— Где это тебя мусорщик потерял?
Съежившийся комок лохмотьев вздрагивает. Невыносимо видеть, как живой еще человек не пытается сопротивляться общему разложению. Мужчина и солдат, который смешно и трагически пытается принять нечто вроде строевой стойки, подтянуться и стоять прямо. Для Виссе это слишком, когда этот человек, этот клубок лохмотьев, постояв секунду спокойно, шатаясь, медленно тянет руку к шапке, пытаясь отдать честь, и докладывает:
— Унтер-офицер Кёфлер с четырьмя унтер-офицерами и двадцатью двумя солдатами! — И смотрит воспаленными глазами на капитана и Куновски и умоляет признать, что он еще существует.
Виссе отвечает на приветствие, тоже приложив руку к шапке, и тем самым показывает унтер-офицеру, что он еще существует, а значит, есть еще надежда. И именно он — солдат Сталинграда, такой же, как все, стоит перед капитаном. К сожалению, я всего лишь капитан.
— Мы должны принять командование вашей группой! — сообщает Куновски унтер-офицеру.
— Прикажите построение, господин капитан?
— Было бы неплохо!
Виссе словно записывает мысленно, что представляет собой его боевая группа.
«То, что выползает из вонючей дыры, это самые последние черти, которых я когда-либо видел. Восстание унтер-офицера из ничтожества было драматично и вселяло надежду, и его старание построить в шеренгу, это собрание покосившихся на ветру огородных пугал, можно принять как положительное. Куновски подходит ко мне и шепчет: «Прошу господина капитана разрешить мне отсмеяться, иначе я сойду с ума от хохота над нашим отрядом!» — «Заткнитесь, Куновски!» — шиплю я на него. — «Так точно, господин капитан!» — хрипит он и готовится принять доклад унтер-офицера, который ожидает, однако, потому что из бункера выползает еще один. Он придерживает обеими руками свою ногу, обмотанную на бедре грязными, пропитанными кровью тряпками и еще даже поднимает ее, и после каждого шага, взвыв от боли, садится на снег.
Он не обращает внимания на знаки Куновски, который пытается освободить его от построения. Юноша, больной дизентерией, который не доживет до завтра, кожа и кости, прижав кулаки к животу, с полными крови брюками, согнутый, словно сломанный пополам, бессильный выпрямиться, становится во вторую шеренгу.
Но ведь это люди! Это сознание превращает мне кровь в слезы. Каждый удар моего сердца превращается в рыдание, и во мне все плачет, плачет так, как не смогла бы и мать, увидев такими своих сыновей.
Трезвый взгляд: эти люди уже погибли. С обморожениями вплоть до кости, от болезней, и каждый из них уничтожен голодом, из них не наберется даже трех человек, которые смогли бы найти в себе силы отправиться в плен или тем более выдержать его. Им плохо, и у меня нет сил прекратить этот ужас. Если бы это были мужчины хотя бы наполовину, я пошел бы в их бункер и сказал: «Оставайтесь здесь, сейчас мы создадим союз — под названием «Боевой отряд Виссе».
— Смирно! — шуршание ног, замотанных в лохмотья, на сухом замерзшем снегу.
— Унтер-офицер Кефлер с четырьмя унтер-офицерами и двадцатью двумя солдатами. Из них два унтер-офицера и пять солдат орудийной обслуги!
Куновски резко благодарит, щелкает каблуками, стоит смирно, как во дворе казармы, и его команда резко бьет по ушам.
— Равнение налево! — Он делает безукоризненный поворот и докладывает капитану. — Боевой отряд Виссе в составе обер-вахмистра, пяти унтер-офицеров и двадцати двух солдат построен! — И еще грязно ухмыляется над своей ужасной шуткой: по праву этот доклад у него должна была бы принимать сама смерть, потому что единственное, на что эта часть годится, это умереть.
«Равнение налево!» — скомандовал этот сукин сын Куновски.
«Вот я стою перед вами, свежевымытый, выбритый, форма еще в безукоризненном порядке, сапоги начищены, вид, приемлемый даже в регулярных войсках, — и я чувствую, как все взгляды этих погибших почти людей прикованы ко мне. По сравнению с ними я просто фигура «кровь с молоком», и они должны с ожесточением воспринимать мой вид как провокацию. А сейчас я жду, что они схватят с земли замерзшие комья снега и начнут бросать их в меня. Нет, у них и на это нет сил!»
Я знаком подзываю Куновски.
— Мне нужен твой чертов юмор!
Он подмигивает. Интересно, откуда у него столько сил и столько бесстыдства? Он разевает свою фельдфебельскую пасть, как будто ему предстоит справиться с ротой отпускников.
— Как вы слышали, вы теперь относитесь к боевому отряду Виссе. Это что-то да значит! Тот, кто не может участвовать, и чувствует себя не в силах оказать противнику серьезного сопротивления, шаг вперед и влево!
Он поворачивается ко мне и ухмыляется. А вот сейчас увидите, как это делает Куновски и как мы избавимся от этой кучи. Он немного ждет. Нетерпеливо повторяет:
— Итак, повторю, кто чувствует, что не выдержит требования, которые предъявляются в боевом отряде, шаг влево. Мы прекрасно поймем это и не будем в обиде!
Все остаются тупо стоять, все.
Явно задетый, Куновски направляется к правому флангу, и я должен заполнить брешь.
— Мы должны создать линию обороны. Особенно на нашем участке, который на флангах ограничен двумя орудиями, следует ожидать тяжелых атак и отразить их! По опыту известно, что противник будет наступать, прежде всего, с большим количеством танков!
Они стоят и слушают, как я излагаю им всю боевую задачу. Куновски вмешивается еще раз.
— Итак, вы слышали, дело не мед! В последний раз — кто не считает себя боеспособным, просто выйти из строя!
И все снова остаются в строю.
— Отпустите людей, Куновски! Унтер-офицер, если можете, со мной!
— Прекрасный обзор: до десяти километров открытая местность! — объясняет унтер-офицер. — К сожалению, не можем окопаться, нет лопат и взрывчатки.
Орудие, гаубица, стоит совершенно незакрытая на окраине города, на ровном, как зеркало, месте.
— Огонь открывать только при стрельбе прямой наводкой! — приказывает Виссе.
— Позвольте, господин капитан, вопрос, чем? У нас есть единственный снаряд для взрыва ствола в случае нападения!
Как эти люди смогли дотащить эти два орудия в пешем строю и откуда, Виссе лучше и не спрашивать.
Ужасный запах из бункера исходит от каждого куска конины, который торчит из снега и от которого они отодрали кусочек прикладом ружья, и теперь варят.
— Судя по вони, это уже падаль, которая, может быть, подохла несколько месяцев назад!
— Может быть, и так, господин капитан! Что же нам делать? У нас три дня никаких продуктов!
И вот со всех сторон сыплются вопросы: «Когда мы получим боеприпасы, господин капитан? Мы получим пулеметы, ручные гранаты, осколочные снаряды? У нас ничего нет! Когда получим продукты? Мы получим дополнительный паек? Сколько граммов хлеба? Десять человек, даже если они перед построением еле дотащились из бункера, не способны идти самостоятельно. Весь отряд небоеспособен. Что нам делать, если придут русские? Что нам делать?»
— Я сделаю для вас все, что могу!
На обратном пути все это вырывается из Виссе.
— Никогда еще офицеры не подвергались более злым насмешкам, не унижались и не подвергались таким издевательствам, как в Сталинграде. Еще при обучении они должны были мне сказать, чего ожидают от меня. Это преступление! Несчастные, брошенные калеки, больные, полузамерзшие, умирающие от голода и погибающие, и такую кучку горя ему придется вести в бой, чтобы те, наверху, и дальше могли отдавать бредовые приказы! Это совершенно невиданное издевательство и пренебрежение к офицерскому составу.
— Мы не офицеры, господин капитан. — Куновски плюет в снег прямо перед собой.
— Радуйся! Мне не хватает мужества снять форму и бросить им ее под ноги!
— При таком морозе еще и шмотки сдавать, господин капитан! Ну не настолько же!
