— Вы никогда не были и не будете равными нам, — говорили россияне. — Но мы никогда не позволим вам уйти из-под нашей власти свободными.
Война, которую Россия объявила чеченцам в отместку за то, что они решили любой ценой добиваться независимости, излечила кавказских 37 горцев от комплекса неполноценности по отношению к славянам. А вера в Аллаха, которую они так долго стыдливо прятали, неожиданно стала для них опорой. Они перестали беспомощно переминаться с ноги на ногу, мучить себя вопросом «Кто мы?».
— Мы — мусульмане, — гордо отвечали теперь они славянам. — Это значит, мы не такие, как вы.
Но молодые люди, которых отцы в соответствии с новой модой, возникшей во времена независимости, отправляли на учебу и в паломничества в Аравию, возвращались домой, и высмеивали не только родителей, но даже ученных мусульманских духовных.
— Вы молитесь не так, как надо, грешите на каждом шагу. Наши праздники, наряды и танцы — прегрешения против Священной Книги. Мы живем не по-божески, — без конца пеняли они старшим. — Вы не мусульмане, вы язычники.
Ислам, завезенный на Кавказ арабскими кочевниками, действительно с течением веков обрастал местными обычаями и традициями, давними верованиями, ересью. Долгие годы, не имея возможности отправляться на паломничество в Мекку, кавказские паломники ходили на поклон к святым горам, водопадам, могилам святых мужей. И не видели в этом ничего дурного. Не запрещали им этого и шейхи, духовные наставники, которых горцы беспрекословно слушались испокон веков.
Слушали, хоть не до конца понимали науки шейхов. Не все. Не всегда. Слишком много было в них мистицизма, таинственных слов, напоминающих заклинания, слишком много неоднозначности, свободы интерпретации, которая оставляла вольный выбор, заставляла делать усилия и не гарантировала правильности решения.
— Ищите Бога в себе, находите в душе путь истины, — говорили теперь шейхи переставшим ориентироваться в наступившей свободе горцам, плохо понимавшим, что делать с этим советом, и стеснявшимся расспрашивать. Шейхи же внушали, что важно не скрупулезное исполнение обрядов, а само стремление к Всевышнему и совершенству, внутренняя гармония и чистота.
Молодежь, вернувшаяся после обучения в Аравии, говорила совсем другое.
— Не знаете, как жить? Это же просто, — пожимали они плечами. — Читайте Святую Книгу, там все написано. Подражайте во всем Пророку Магомету. Поступайте, как он, даже одевайтесь, как он. И тогда истина восторжествует.
Ответ на все сомнения, вопросы и страхи должен был свестись к нескольким простым и ясным указаниям, как жить и как молиться. Эта необычайная деловитость нового учения, скрупулезно регулирующего мельчайшие детали повседневности, и тем самым освобождающего от мук выбора, показалась чрезвычайно привлекательной потерянным кавказским мусульманам. Здесь не было места диспутам теологов, мистической глубине, свободным интерпретациям. Жаждущие ясной цели в жизни, они все охотнее прислушивались к пришельцам. Простота нового учения и готовые рецепты немедленного изменения судьбы к лучше-38 му привели к тому, что кавказские горцы все чаще принимали его за свое собственное, не задумываясь о том, что была это вера моджахедов, фанатичных боевиков, кочующих по миру в поисках повода для священной войны и славных побед, или мученической смерти.
На Кавказ их привлекло вооруженное восстание чеченцев против России. Сюда тянулись ветераны почти всех битв священных войн — афганской, кашмирской, балканской, таджикской, арабских. Было их немного, мало кто в мире знал о маленькой, затерянной в горах республике.
Лозунги священной войны, джихада, оказались наркотиком для отчаявшихся, униженных, лишенных надежд горцев. Для растущей со дня на день армии голодающих бедняков. И, прежде всего, для молодых людей, для которых они стали не только духовным бегством от безнадежной вегетации, но и определяли цель жизни. Тем более, цель революционную. Они не учили ни умеренности, ни терпению. Наоборот, призывали к действию, к войне, к свержению дурных и несправедливых порядков. Джихад, однако, не вдохновлял на борьбу за власть в государствах, потому что само их существование считал грехом, противоречащим учению Пророка, признающего только единое сообщество верных. Призывал начинать с основ, создавать живущие по законам Бога сообщества на уровне селений, районов, соседних поселений.
Джихад обещал не только избавление после смерти, но и приносил пользу в жизни земной. Пришельцы из арабских стран были лучше вооружены, что обеспечивало безопасность. Они сражались мужественно, а это обеспечивало им славу героев. В этих отрядах лучше всего платили, обеспечивая достаток. На их поддержку и помощь всегда могли рассчитывать верные, приходившие молится в построенные арабами мечети. За свои деньги пришельцы возводили не только храмы, но и медресе и типографии, издавали книги и газеты, отправляли молодежь на учебу в известные своей благочестием академии в Саудовской Аравии, Египте, Йемене и Пакистане. Сами же они все больше оседали на Кавказе, где проводили моления в возглавляемых ими мечетях и обучали в школах, организованных при святынях. А во время каникул вывозили учеников в спортивные лагеря в поросшие лесами горы и обучали их владению всяческим оружием. Лучшие выпускники летних школ разъезжались потом по окрестностям, чтобы на какой-нибудь из войн пройти проверку боем, испробовать на практике полученные навыки.
Для извечных, неизменных порядков они оказались большей угрозой и более трудной проблемой, чем демократия. В отличие от шейхов, видящих спасение в верности традициям, они ничего не хотели ни совершенствовать, ни спасать от гибели. Их учение гласило, что сначала нужно все разрушить, чтобы с основ начать строить новое сообщество верных, в котором все были бы равны перед Всевышним.
Такой эгалитаризм был на Кавказе шансом для людей из низших социальных слоев, которые не могли похвастаться происхождением из знатных родов, а значит, не имели права голоса ни в политике, ни в экономике. В Чечне революция была шансом для Шамиля Басаева, тогда как Аслан Масхадов твердо стоял на стороне традиции.
Бросая вызов вековому, священному долгу верности традициям и покорности родам, мусульманские революционеры на Кавказе создали угрозу не только всему тому, что составляло его идентичность, но и международному порядку. Они не признавали уз крови, национальной принадлежности. Не признавали ни государств, ни их правительств, границ, союзов, каких бы то ни было авторитетов — кроме слова Пророка. Если бы им удалось переделать Кавказ по собственной модели и убедить традиционно конфликтующие кавказские народы, что они действительно являются единым сообществом верных, горцы не позволили бы и дальше натравливать себя друг на друга. И тогда не было бы такой силы, которая смогла бы их покорить или удерживать в неволе.
Осознающие смертельную угрозу кавказские властители и шейхи, вместе с присланными из Москвы эмиссарами, сначала пытались договариваться с революционерами. Те, однако, остались глухи и невосприимчивы к расточаемым перед ними миражами богатств, привилегий и власти, а аргументам ученых теологов противопоставляли цитаты из Корана. Тогда власти прибегли к насилию и репрессиям.
Большинство кавказских революционеров сбежало в бунтующую Чечню, которая с рвением новообращенных, в поисках собственного пути, смелее всех экспериментировала с жизнью по законам Божьим. Другие поступили так, как поступали их предки под угрозой одного из бесчисленных набегов. Скрылись в горных аулах, чтобы в сторожевых башнях из камня ждать прихода врага.
В воздухе витало странное беспокойство, как бы предчувствие неуклонно приближающегося конца. Из расположенного внизу селения не доходило ни звука. Не слышно было ни лая собак, ни криков детей.
Неспокойными были бородатые мужчины, которые с автоматами в руках охраняли спускающиеся к селу дороги, останавливали машины, проверяли документы у приезжих. Разговоры не клеились, замирали на полуслове. Мужчины замолкали, вглядываясь то в долину, то в окружающие ее горные склоны, где женщины выгребали из земли картофель и бросали его в огромные, плетенные из лозы корзины. Кадарская долина, расположенная в сердце Дагестана, на полпути между горами Кавказа и берегом Каспийского моря, давно славилась своим картофелем. Когда-то он приносил медали здешнему колхозу, носившему гордое имя Ленинского комсомола. Земля, почти такая же плодородная как на Кубани, из года в год давала урожаи дородной капусты и моркови, а под тяжестью фруктов деревья в здешних садах гнулись низко, как в благодарственных поклонах.
Потом, когда колхоз был распущен, здешние мужчины купили себе огромные грузовики и продолжали возить мешки с картофелем на базары в Ростов, Краснодар, Ставрополь и Астрахань, и даже за Урал. Самые большие смельчаки с машинами поновее добирались даже до Финляндии. Они возили на продажу не только капусту и картошку, но и помидоры, и яблоки, скупаемые у крестьян в Грузии и Азербайджана. Деревенские жители не хотели сами ездить в Россию торговать в страхе перед тамошней продажной милицией и известными своей жестокостью казаками.
