За спиной у него лишь семь классов. И никакой специальности. Так, работал в колхозе на разных работах...
Сперва он, конечно, поедет в деревню, повидает своих родителей. А потом?..
Нет, все-таки дальше надо учиться! Побыл, потерся он этот год возле хорошего, умного человека, ротного своего, и почувствовал, как мало знает. Вот ротный, чего ни спроси — тут же все объяснит! Новый прибор изобрел, самолеты ловить. «Использовал принцип секстанта», как он выражался. Несколько раз чертежи в штаб полка отсылал, это только при нем, при Порикове. Но как только дойдут чертежи до начальника штаба Поздяева — стоп. «Снова этот Доронин!.. Умничать вздумал, умнее других хочет быть?» — и чертежи под стол. Вот ротный тогда и махнул через голову, не по команде, прямо к дивизионному инженеру. Тот посмотрел: «Любопытно! Только где же вы раньше-то были? Годика два назад это ваше изобретение представляло бы ценность, а сейчас, когда есть системы СОН-2, СОН-4 и РАП...»[2]
Вот как бы так сделать, чтобы и ему, Порикову, все знать? Ну не все, а хоть самое главное... причину самую главную, откуда все происходит, свое начало берет. А там уж...
Да, учиться надо ему. Обязательно!
И снова он начал думать о том, как выручить ротного, помочь ему выбраться из беды. Он ведь там, на КП, остался сейчас один. Переживает, конечно, только об этом не скажет, он — гордый, виду и то не подаст...
А может, все-таки высказать особисту свои подозрения насчет сапожника? Сказать, как Турянчик тогда на КП приходил?
Поплевав на окурок, Пориков придавил его каблуком и поднялся.
Закончив опрос, Киндинов остался один в просторной и чистенькой комнате Трынкина. Сидел в раздумье, перебирая записи правой, здоровой рукой.
Скоро неделя, как он в этой роте, материалов уже накопилось порядком, пора бы и первый итог подвести. Но снова мозжило в затылке, опять ныла левая, перебитая пулей в плече рука, а тело охватывало то болезненное состояние, что постоянно преследовало его при смене погоды после того, как вышел из госпиталя.
Он покосился на пышную, с кружевным подзором кровать. Сейчас бы прилечь, сбросив тяжелые сапоги, забраться под голубое атласистое одеяло! Но он разрешил себе только снять гимнастерку и принялся здоровой рукой массировать раненое плечо.
Контрразведчиком стал Киндинов не по своей охоте и воле. Перед войной, окончив юридический институт, работал он следователем военной прокуратуры. А в сорок третьем, как только образовался Смерш, прикомандировали его, лейтенанта, к контрразведке Воронежского фронта в качестве розыскника-стажера. Осенью сорок третьего фронт этот был переименован в Первый Украинский, и вот до осени сорок четвертого, почти год, кочевал он, Киндинов, по тылам нового фронта, сначала чистильщиком, потом начальником оперативно-розыскной группы, вылавливая вражеских парашютистов, шпионивших по железным дорогам «маршрутников» и «фланеров», а также всяких других агентов, и участвуя в ликвидации многочисленных банд.
Эх, если б знали, какая у них работенка! Ведь ничто другое не оставляет, пожалуй, после себя столько грязи, как большая война. Это не только сотни тысяч убитых, расстрелянных и замученных, груды побитой и изувеченной техники, выжженные деревни и села, разрушенные города — нет. В тылах наступающих армий остается множество мелких групп и подразделений противника; они дерутся с ожесточением, пытаясь пробиться к своим. Случается, части из них ставят задачу не торопиться с переходом линии фронта, оставляют в тылу со специальным заданием. Освобожденная местность оказывается, как правило, засоренной агентурой контрразведывательных и карательных органов противника, разного рода пособниками, предателями, изменниками. Кроме того, враг не перестает забрасывать в тыл новых разведчиков и агентов. Оживают подпольные националистические организации, уголовщина. Вся эта накипь переходит на нелегальное положение, скрывается, организуется в группы, в банды, вооружается до зубов, поскольку на поле боя остается немало оружия. Банды и шайки принимаются рыскать в прифронтовой полосе, стараясь сорвать мероприятия военных и гражданских властей, — мешают призыву в Красную Армию, саботируют хлебозаготовки, убивают партийных и советских работников, активистов, бывших партизан, жгут их хаты, уничтожают их семьи, охотятся за советскими военнослужащими, совершают диверсии, взрывы на железных дорогах, учиняют налеты на мелкие подразделения, на тыловые объекты и даже на целые гарнизоны советских войск. Сотни агентов занимаются сбором и передачей шпионских сведений о дислокации, численности и передвижении войск, фиксируют нашу военную технику, грузопоток в сторону фронта.
Работа контрразведчиков осложняется тем, что сами они очень немногочисленны. Правда, им призваны помогать органы госбезопасности и внутренних дел на местах, но помощь эта, как помнится, была не ахти какая. Действующая же армия, обескровленная наступательными боями, как правило, испытывает в это время большой некомплект в людях и технике и прийти контрразведке на помощь просто не в состоянии. Да у нее есть своя задача, главная, — гнать и уничтожить врага.
Но порой агентурная деятельность противника и разгул националистических банд принимали такие размеры в армейских тылах, что ставили под угрозу подготовку и проведение крупных стратегических операций, и тогда необходимость вынуждала командование фронтов, даже Ставку, выделять регулярные части для помощи им, контрразведчикам. Так было в августе прошлого, сорок четвертого года на Украине, когда банды оуновцев[3] пустили под откос немало наших поездов с воинскими грузами и взорвали несколько железнодорожных мостов. Военный совет Первого Украинского фронта вынужден был принять решение о проведении операции против этих банд, чтобы в тылу своих войск навести твердый порядок.
Операция эта, в которой участвовали кавалерийский и два мотоциклетных полка, продолжалась полмесяца. Было ликвидировано более трех десятков оуновских банд, уничтожено около четырех с половиной тысяч бандитов. Но она для него, Киндинова, оказалась последней, под конец ее он был «выведен из игры». Стоило группе его после многих бессонных ночей на какое-то время расслабиться, задремав на опушке леса, как напоровшиеся на них бандеровцы в завязавшейся перестрелке одного из группы убили, а четверо получили ранения. В том числе и он сам, Киндинов, получил две бандеровских пули — одну в плечо и одну в левый бок.
Еще в госпитале почуял: что-то случилось с глазами, стал видеть все хуже. Или сказался удар саперной лопатой по темени в одной из схваток, или то был результат контузии от близкого взрыва бомбы. Признали его ограниченно годным, и по выходе из госпиталя он был направлен сюда, под Москву.
Зрение не восстанавливалось, пришлось надевать очки. Сегодняшний случай с зайцем и огорчил, и расстроил. Хотел доказать ершистому этому писарчуку, чего он, Киндинов, стоит, — и так позорно промазал... А ведь давно ли без промаха бил и с той и с другой руки, стрелял на ходу по бегущей цели сразу из двух пистолетов, «по-македонски», мог поражать цель в темноте, стреляя на звук. Для него, контрразведчика, на счету у которого был не один десяток бандитов, агентов, парашютистов, уничтоженных и задержанных, одинаково хорошо владевшего всеми видами своего и неприятельского оружия, случай был непростительным. А потом и вообще, направляясь сюда, под Москву, где с сорок второго года фашистов и духу не было, если не принимать во внимание воздушных налетов, он уж никак не ожидал здесь сюрпризов, подобных тому, что случился на триста шестой. Он сразу, чутьем контрразведчика, угадал, что тут не личная месть, а нечто другое. Но вот что же именно?..
Выслушав множество показаний, перечитав переписку Бахметьева и убедившись в отсутствии личных мотивов убийства, Киндинов пошел по иному пути. Он поднял архивы со всеми ЧП в полку и проанализировал каждый отдельный случай.
На пять рот полка (до мая сорок третьего года полк был прожекторным батальоном) всех ЧП за годы войны приходилось около двух десятков, причем на первую роту падало около половины из них. Это были по преимуществу самоволки, случаи неумелого обращения с оружием, с боеприпасами. Сколько-нибудь серьезного интереса для контрразведки они не представляли. Из последних же происшествий обращали на себя внимание внезапное исчезновение младшего лейтенанта Смелкова и, разумеется, новый случай на триста шестой.
Когда он, Киндинов, расследовал обстоятельства исчезновения младшего лейтенанта Смелкова, оказалось, что старший сержант Турянчик был тут совсем ни при чем. Смелков исчез в то самое время, когда Турянчик был в госпитале. Кроме того, Смелков оставил записку, в которой просил его не искать. Таким образом, алиби у Турянчика было полное.
