Судьба моих боевых подруг была печальной. Немного проехали они от места, где сожгли самолет, как безнадежно поломалась их машина. Пришлось сжечь и ее, а далее они уже оказались на территории, занятой немцами. Стали пробираться к линии фронта, местные жители дали им свою одежду вместо военной. Затем девушки потеряли своих спутников — мужчин, а Ира Каширина еще и заболела. Все же им удалось найти наш полк. Началось наступление — Ира Каширина стала летать. Погибла она в районе «Голубой линии» — сгорела с самолетом. Софье Озерковой пришлось много и долго доказывать в соответствующих органах, что они оказались в окружении не по своей воле.
Если бы не дружеское отношение летчиков-братцев (А. Мхитарова), меня бы ждала такая же, а может быть, и еще худшая участь.
* * *
29 сентября 1942 года. В ту ночь со штурманом Полиной Гельман было сделано 5 боевых вылетов в район села Курган, у станицы Терской. Мы бомбили по скоплению живой силы и техники противника. В последнем боевом полете, после сбрасывания бомб, образовался сильный пожар с черным дымом. Зенитки противника начали сильный обстрел, нас схватили прожекторы. Мы ушли без повреждений, но когда пересекли линию фронта, то обнаружили, что одна бомба ФАБ-50 не сброшена. Что делать? Пошли назад к цели. Обстрел в районе цели продолжался. Мы снова прицелились, Полина Гельман очень энергично дергала за рычаг сбрасывателя бомб, но бомба не отрывалась. Расчетное время полета заканчивалось, и мы решили возвращаться на свой аэродром с бомбой. С бомбами мы садились и раньше, но с теми, которые не пытались сбрасывать, а бомба, которая не оторвалась от бомбодержателя, — это другое дело. Мы решили садиться подальше от посадочных фонарей, чтобы в случае, если эта бомба оторвется при посадке, погибли только мы, а не все, кто будет на старте. Но оказалось, что оружейники у этой бомбы не сняли предохранители, из-за чего мы не смогли ее сбросить над целью и остались живы при посадке на аэродроме…
12 февраля 1943 года. Это был второй вылет в ту ночь. Когда мы шли на полет, то Полина Гельман сказала: «Ой, я забыла НЗ» (неприкосновенный запас на случай вынужденной посадки). Я ответила: «Ладно, не станем возвращаться, так как на «вынужденную» садиться не будем». Первый вылет прошел нормально, даже не было сильного огня над целью. Во время второго вылета луна скрылась за облаками, и вокруг была черная тьма. Возвращаясь со второго боевого вылета на свой аэродром, мы держали расчетный курс по компасу и летели на приводной прожектор. Я спросила у Полины: «Как должен работать наш приводной прожектор?» Она ответила невпопад, а затем сказала, чтобы я изменила курс на 20 градусов. Я повернула самолет, но нашего прожектора не было видно. Вскоре вдалеке начал качаться луч какого-то прожектора. Полина сказала: «Наверно, я забыла, это и есть наш прожектор. Все хорошо». Мы полетели на него. Но затем этот прожектор выключился, а расчетное время давно уже истекло… Я решила садиться вне аэродрома. Попросила Полину подсветить мне землю ракетой. Штурман никак не могла этого сделать, так как ракеты отсырели. Я ушла на второй круг, и опять Полина не смогла подсветить мне землю. Я стала садиться без подсветки земли. Самолет посадила на большое пахотное поле. У-2 плавно покатился. На поле оказались части комбайна — хедер с острыми зубьями, и самолет налетел на него. Одно колесо вышло из строя, и наш У-2 плавно встал на нос. При этом поломался винт. Мы не знали, где приземлились, пошли выяснять — не у немцев ли мы? Оказалось, что сели недалеко от города Кропоткин, на нашей территории. Через несколько дней удалось наладить связь с полком. Приехала машина из ПАРМа, привезла новый винт и колесо. Мы вылетели в свой полк.
Редко посадки ночью вне аэродрома кончались благополучно… Мы остались живы.
27 марта 1943 года. Кубань. Мы летели с аэродрома станицы Ивановской, бомбили в районе Киевской. Штурманом была Катя Рябова. В районе цели — очень сильный огонь и много прожекторов, которые быстро схватили наш самолет в свои лучи. Осколки снарядов эрликонов разлетались прямо в кабине. Мы возвратились на свой аэродром. Хотя мне непонятно, почему «горит» правая рука? На старте в это время было только два фонаря «летучая мышь». Мы делаем заход на посадку. Катя говорит, что все в порядке, мы уже дома. В это время на старте все погасло, но мы уверенно идем на посадку. Со старта никаких сигналов, никаких запретов нет. Вдруг раздается страшный треск, и самолет падает на землю. Страшная боль в руке и спине. Мы при посадке зацепились за большое дерево на краю аэродрома. Катя сильно ударилась головой о приборную доску, но в санчасть отвезли только меня.
Очень плохо оказалось то, что рука моя была в меховой перчатке. Осколок снаряда над целью и последующий удар самолета разорвали мою перчатку на мелкие части, кусочки меха и меховых ворсинок впились в мякоть кисти. Врачи совещались, что делать?
Анестезирующих средств не было. Я просила никуда меня не отправлять, да и терять время было нельзя. Стали бороться за руку в санчасти батальона аэродромного обслуживания. Пришлось вынести нестерпимую боль. Товарищи из санчасти стали читать мне рассказы Михаила Зощенко, а я стала грызть угол подушки. К концу мучительной операции я отгрызла угол подушки и смеялась истерически над рассказами Зощенко.
А через восемь дней на этом сложном по освещению аэродроме погибли три замечательные опытные летчицы. На подходе к старту на самолет командира звена Полины Макагон со штурманом Лидой Свистуновой «сел» самолет Юлии Пашковой и Кати Доспановой. Самолеты рухнули на землю… Уцелела в этой катастрофе только Катя Доспанова. Через шесть месяцев лечения она смогла вернуться в строй.
Рука моя зажила. Через два месяца я смогла снова летать.
Июнь 1943 года. Мы летаем с аэродрома Пашковская, расположенного на окраине Краснодара. После ранения я уже сделала более 10 боевых вылетов (с Е. Рудневой, Е. Рябовой и другими) на Темрюк, в район Новороссийска. Вдруг из Саратова, из моего сельскохозяйственного института пришло письмо (через ГлавПУР — Главное политическое управление армии и флота), где сообщалось, что студенты и преподаватели собрали 107 тысяч рублей, купили мне в подарок боевой самолет и просят откомандировать меня в Саратов для получения этого подарка. Командование нашей 4-й воздушной армии дало такое указание. 10 или 12 июня я вылетела за подарком со штурманом Раисой Ароновой, моей землячкой.
Ее мама часто приходила к нам в дом, и они с моей мамой мечтали о том, как бы увидеть своих дочерей. И тут представилась такая возможность.
Раиса Аронова была хорошим штурманом, готовилась сдать экзамены и перейти в летчики. Она ведь окончила Саратовский аэроклуб в 1939 году и имела удостоверение пилота, но была зачислена в группу стрелков-бомбардиров. М. Раскова сказала ей: «Летать будешь. Стрелок-бомбардир — это штурман с обязанностями стрелка. Он же сбрасывает бомбы на цель».
Рая была не очень разговорчивой и открытой, но иногда говорила о своих родителях, очень гордилась своим отцом за его героическое прошлое. Он был в Первую мировую войну разведчиком, ранен, стал полным Георгиевским кавалером, а потом в Петрограде был активным борцом за Советскую власть. В 1936 году уехал из семьи, мама воспитывала дочку одна — была и прачкой, и разнорабочей, и маляром… Дед Раисы был активным участником событий 1905 года в Саратовской губернии.
Как многие девчата 1930-1940-х годов, Рая мечтала об авиации и отправила письмо в военное летное училище. Пришел ответ, что женщины в военные училища не принимаются. Ей в таком случае было все равно, куда поступать, и она подала документы в Саратовский институт механизации сельского хозяйства. Тут же поступила в аэроклуб. Здесь ее — студентку избрали депутатом в областной Совет, приняли кандидатом в члены партии. Затем Рая перевелась в Московский авиационный институт. Был сдан последний экзамен, Рая собиралась покупать билет — и к маме на Волгу…
А наутро… Война!
…Когда мы прилетели в Саратов, то оказалось, что купленный самолет был истребитель Як-1, а мне-то нужен У-2, стоивший в четыре раза дешевле. Пришлось дирекции Саратовского сельхозинститута обращаться к командующему Приволжским военным округом с просьбой обменять купленный на Саратовском авиазаводе Як-1 на У-2. Но такой обмен сделать было непросто. Действовал приказ Верховного главнокомандующего И. В. Сталина — самолеты У-2 давать только с его разрешения. В подарок боевой летчице для фронта разрешение было получено. Самолет доставили из Алатыря в Москву, и мы с Раей Ароновой полетели на нем в Саратов, где приземлились на военном аэродроме, с которого я до войны летала в аэроклубе, на Соколовой горе. Самолет был поставлен в ангар. Наметили день вылета на фронт и митинга со студентами и преподавателями. На фюзеляже самолета сделали красочную надпись «Студентке Саратовского сельскохозяйственного института Ирине Дрягиной от студентов и преподавателей».
