— Это, так сказать, сугубо предварительное знакомство, — сказал он, закончив опрос. — В процессе учебы и боевых практических полетов мы более основательно познакомимся друг с другом. Нам, голубым солдатам, выпала нелегкая судьба, но раз вы изъявили согласие вступить в нашу команду, то, надеюсь, не уроните звания авиадесантника, ничем не запятнаете знамя нашей части.
— Откровенно говоря, никто нашего согласия и не спрашивал, — заявил Колесов. — Как нам объяснили, мы попали сюда из соображений целесообразности.
— Люблю откровенность, — заметил майор. — Если вы, товарищ Колесов, не хотите стать авиадесантником, я могу походатайствовать, чтобы вас отчислили отсюда. Может быть, у вас со здоровьем не в порядке или нервы шалят? Уж не раньше ли времени выписали вас из госпиталя?
— Здоров я как бык! — буркнул Колесов.
— Словом, насколько я понимаю, вас не устраивает новое амплуа. Так, что ли?
— Я не говорил об этом.
— Но вы же сказали, что вас чуть ли не силком затащили сюда, согласия не спросив.
— Не спросили, но я считаю решение командования правильным.
— То есть целесообразным.
— Вот именно.
— Рад, что вы пришли к такому заключению, — сказал майор. — Наша служба особенно требует любовного, если хотите, то даже самоотверженного отношения к себе. Что, например, может сделать один боец, находясь на передовой? При всем желании не так уж много. А один опытный разведчик, попав в тыл врага, может подчас нанести огромный ущерб противнику, иными словами, сделать куда больше, чем десятки и сотни солдат на фронте. Разведчик в тылу врага — сам себе командир и исполнитель. Правильное решение — успех операции, ошибочное — провал порученного задания, а то и смерть. Вот такими бойцами-разведчиками, по существу, и являются наши голубые солдаты.
Майор понравился нам. В его тоне не было ни начальнических ноток, ни высокомерия. Говорил он с нами не как с подчиненными, а как старший товарищ, просто, по-дружески.
— Вопросы есть ко мне? — спросил он, как бы заключая беседу.
— Да вроде все ясно! — ответил за всех Колесов.
И тут Бодюков сделал шаг вперед.
— Товарищ майор, разрешите обратиться к вам с просьбой.
— Пожалуйста!
— В госпитале, где мы лежали, остался мой боевой друг Рязанов Василий. Нельзя ли вытребовать его сюда, к нам. Головой ручаюсь, он будет достойным голубым солдатом.
— Замечательный товарищ! — подтвердил я.
— Парень что надо! — добавил Колесов.
— Рязанов, говорите? — переспросил майор и записал фамилию нашего друга в блокноте.
Мы — курсанты.
Несмотря на военное время, учебная программа обширна: топография, математика, специальные дисциплины, политическая подготовка и многое-многое другое. А сроки учебы очень сжаты. То, что в мирных условиях изучалось месяцами, теперь надо было усвоить в несколько дней, и нам приходилось заниматься с утра до вечера: слушать лекции, потом в часы самоподготовки сидеть за книгами.
Классные занятия подходили к концу, приближались зачеты. Дня уже не хватало. Повторяя пройденное, мы не раз просиживали ночи напролет.
Как-то утром в нашу комнату заглянул дежурный и объявил:
— Игнатов, Бодюков и Колесов к начальнику школы!
— Зачем это? — спросил я.
— Не знаю, — ответил дежурный. — Приказано вызвать, вот и вызываю.
Всполошились мы. С дисциплиной у нас было все в порядке, в учебе не отставали от других, а тут вдруг вызов к начальнику.
— Эх, яблочко, неладно что-то, братцы, — сказал Колесов. — Не к добру это…
— Не каркай! — оборвал его Бодюков.
— Может, откомандировать решили? — высказался я.
Словом, отправились мы к начальнику не без робости.
С минуту топтались у двери его кабинета, наконец Бодюков подтолкнул Колесова вперед.
— Стучи!
— Стучи сам!
— Тихо, вы! — шикнул я на них и, приоткрыв дверь, спросил: — Разрешите войти?
— Заходите, кто там! — откликнулся полковник.
Я широко раскрыл дверь, и… мы застыли на пороге от изумления, не веря своим глазам. У стола начальника стоял Вася Рязанов.
— Вот прибыл в мое распоряжение, — кивнул полковник на него. — Просится к вам в группу.
— И мы поддерживаем его просьбу! — от имени всех заявил Бодюков.
— Ну если так, то забирайте его к себе.
— Спасибо, товарищ полковник! — дружно выпалили мы.
Так бывшие обитатели палаты № 5 снова оказались вместе. В коридоре, подхватив Рязанова под руки, мы помчались в свою комнату. Тормошили его, засыпали вопросами, наперебой рассказывали о нашем курсантском житье-бытье.
— А наш оракул опять оскандалился! — бросил занозисто Бодюков в адрес Колесова. — Пророчил недоброе, а тут — радость.
Колесов добродушно отмахнулся.
— Сегодня по случаю прибытия Васи у меня отличное настроение и завести меня трудно…
Майор Данильцев зачислил Рязанова в нашу группу, но при этом сказал:
— Надеюсь, товарищи, что вы поможете вашему другу наверстать упущенное: ведь он очень отстал от вас в занятиях.
— Сделаем, товарищ майор! — пообещали мы.
Особое внимание курсантов обращалось на парашютное дело. От каждого требовалось знать глубоко теоретическую часть курса и затем в совершенстве овладеть техникой прыжков. В первые же месяцы войны погибло немало разведчиков и летчиков из-за плохого знания парашютного дела. Ведь достаточно неправильно приземлиться в тылу врага — скажем, сломать или вывихнуть ногу, — и, считай, операция сорвана. Бывало и так: во время приземления запутается десантник в парашютных стропах, отнесет его ветром далеко от заданного места посадки, и попадает он прямо в руки врага. Другой же во время прыжка растеряет снаряжение, оружие, а голыми руками задание не выполнишь.
Первые прыжки курсанты совершали с парашютной вышки. Мне хорошо запомнился тот день, когда мы отправились первый раз на тренировочные прыжки.
— Как бы не ударить в грязь лицом перед другими группами, — сказал я по пути к вышке.
Колесов насмешливо покосился в мою сторону.
— Слабинку почувствовал? Тогда не лезь первым. За мной прыгать будешь.
С земли вышка казалась совсем невысокой. Несколько минут мы наблюдали, как прыгали курсанты других групп. Не успеет человек спорхнуть с края площадки, а под ногами уже земля. Один на корточки садится, другой на бок валится. Забавно было смотреть на них со стороны.
Наконец настал наш черед.
Поднялись на вышку. Там нас ждал инструктор. Внизу, в кругу командиров других групп, стоял майор Данильцев.
— Кто желает первым? — обратился к нам инструктор.
— Давайте я, — вызвался Колесов.
Инструктор помог ему надеть лямки, подвел к краю площадки. И тут Колесов вдруг попятился, повернул к нам побледневшее лицо и пробормотал чуть слышно:
— Эх, яблочко, страшновато, братцы! Сердце заходится.
— Товарищ инструктор, разрешите мне, — поднял руку Бодюков. — Слабак наш Коля.
Колесова будто кипятком ошпарило.
— Это я слабак? — гаркнул он, гневно взглянув на Бодюкова. Не успели мы и глазом моргнуть, как он очутился на краю площадки и ринулся вниз.
Следующим прыгнул Бодюков. Внешне он держался молодцом, но я все же заметил, как напряженно сжались его губы и как подрагивали его руки, когда он надевал лямки.
И вот я стою на краю площадки. Глянул вниз — дух замер.
Как-никак высота около пятидесяти метров. Из-за спины доносится голос инструктора:
— Не смотрите вниз. Старайтесь не прыгать, а падать, не так стропами рванет.
Я медлю. Стараюсь взять себя в руки, подавить страх и мысленно твержу: «Смелее, смелее! На тебя смотрят десятки глаз, твои товарищи! Ну, пошел!»
И, зажмурив глаза, я повалился на бок, в пустоту. Сердце, казалось, обрывается. Слышу, снизу кричат:
— Ноги! Ноги!
Вспомнил: надо поджать ноги, чтобы спружинить удар о землю.
Все в порядке: я цел, невредим, сердце на месте, а в душе какой-то подъем. Скинув стропы, подхожу к майору Данильцеву, рапортую:
— Товарищ майор, младший лейтенант Игнатов совершил первый тренировочный прыжок.
Не ударила наша группа в грязь лицом: прыгала не хуже других. В тот день только и было разговоров что о прыжках: делились первым опытом, спорили, подтрунивали друг над другом. Теперь тренировочные прыжки с вышки совершались ежедневно — днем, ночью, в любую погоду.
Наконец пришла пора распроститься с вышкой и перебраться на самолет. Если раньше над нами висел раскрытый купол парашюта, привязанный, к консоли вышки, и до земли было всего-навсего пятьдесят метров, то теперь свернутый парашют лежал в чехле за спиной курсанта, а между самолетом и землей зияла километровая голубая пустота — манящая и пугающая. Надо было прыгать в эту пустоту, владеть собой во время стремительного падения, чтобы не растеряться, не забыть того, чему тебя учили еще на земле.
