Для этого случая перед домом был построен небольшой вольер, куда набросали свежего снега, выпустили двух павлинов и осветили прожекторами. Снег драгоценно сверкал, волшебные птицы, распушив хвосты, ходили по белизне, переливались радугами, издавали тонкие вопли, во время которых на груди раздувались зелено-розовые пышные фартуки, а на голове загорались многоцветные хохолки.
Парусинский приблизился к генерал-полковнику, который любовался павлинами, приоткрыв в улыбке пухлые, почти детские губы. Он был одет в гражданское платье, ладно сидевшее на сухощавом теле, в шелковый галстук была вколота булавка с изумрудом, и пахло рядом с ним вкусным одеколоном и влажным снегом, на который можно было шагнуть сквозь открытую дверь.
— Кого только нет в ваших вольерах! — Генерал с восхищением указал на павлинов. — Должно быть, есть и антилопы, и кенгуру, и медведь гризли?
— В моих вольерах есть все. Даже будущие министры обороны и иностранных дел. Только они должны немного подрасти, — простодушно засмеялся Парусинский, заметив, как насторожились розовые хрящевидные уши на голове генерала.
— Вы полагаете, что после выборов нынешний министр обороны уйдет? — Генерал постарался придать своему голосу равнодушное звучание, делая вид, что по-прежнему любуется сказочными птицами.
— Чеченская война вырастила плеяду талантливых молодых генералов. Они, естественно, потеснят пожилых и в Генштабе, и в Минобороны. Я думаю, они найдут себе применение не только в военных ведомствах и округах, но и в гражданской жизни. Очень скоро в административной сфере потребуются их воля, умение командовать, быть верным своему президенту.
— Что вы имеете в виду? — Генерал не скрывал своего удивления, жадно впитывал намеки, старался не ошибиться в догадках.
— Все очень просто, — облегчил его задачу Парусинский. — У будущего президента существует программа административной реформы. Наши губернаторы и национальные царьки совсем распоясались. Начинают считать Казань или Уфу чуть ли не столицей России. Калмыкия провозгласила какую-то Джамахерию или Степное уложение, по которым кумыс становится обязательным к употреблению. Немец Россель задумал построить Уральскую республику, чтобы легче присоединиться к родной Германии. Со всем этим будет покончено. Прославленные генералы Чечни преподадут урок доморощенным сепаратистам, конечно же, не с помощью ковровых бомбежек.
— Кстати, сударь, — дружески-фамильярно назвал генерал хозяина, — вы изменили свою позицию по Чечне со времени первой кампании. Вы уже, как я понимаю, не дорожите отношениями с Шамилем Басаевым, и, судя по тому, что я слышал недавно от вас, вы были бы не прочь увидеть его могилу.
— Сначала мне бы хотелось увидеть его пробитую голову. А то могилы часто бывают пустыми. И еще мне бы хотелось, чтобы военная разведка тщательно следила за перемещением архива Басаева. Там есть такие документы, которые должны сгореть. Напомните моему другу в разведке, что я на него надеюсь.
— «Алмаз» не должен волноваться, — улыбнулся генерал, глядя на сверкающий перстень. — Политика без дружбы бессильна.
— Будущий президент хорошо о вас отзывался. Я рассказал ему, как вы ловко обвели вокруг пальца американцев. Это ему очень понравилось.
— Я вам расскажу анекдот, который гуляет среди офицеров группировки в Чечне. «Вам не нравятся чеченцы?.. А зря!.. Просто вы неправильно их готовите!..»
Они секунду смотрели друг другу в глаза, проверяя взаимную искренность, а потом громко расхохотались, так что павлины на сырых снегах вскинули точеные головки, хохолки загорелись, как нарядные лампадки.
За просторным окном перед домом были выстроены ледяные терема, прозрачные деревья, хрустальные русалки, богатыри, всадники, колдунья в стеклянной ступе, многоглавый льдистый змей. Все было пронизано цветными лучами, переливалось, сверкало, перетекало одно в другое, отливало красным, лиловым, золотым, дергалось зеленым пламенем, вспыхивало алыми отсветами, словно это были изделия из самоцветов, и хотелось взять пригоршню драгоценных кристаллов.
На эту игру лучей и кристаллических форм взирал архиерей, полный, с маленькой аккуратной бородкой, в скромном темном подряснике, с серебряным крестом на груди, за который он держался белыми пухлыми руками, словно крест спасал его от прельщения этой искусительной ледяной красотой.
— Мне это почему-то напомнило иллюминацию в Риме, когда я недавно посещал Ватикан, — сказал архиерей, приглашая Парусинского полюбоваться вместе с ним захватывающим зрелищем. — Фонтаны, статуи в дожде казались ледяными скульптурами. На них отовсюду падали цветные лучи.
— Мы, миряне, удовлетворены отказом патриарха пригласить в Россию папу. Отказ был вежлив, но тверд. Нашей церкви повезло со Святейшим. Передайте ему мой поклон, владыко. — Парусинский сделал смиренное лицо, изобразив благочестие. Прочитал на лице епископа молчаливое обещание выполнить просьбу.
— Патриарх в последней беседе со мной высоко отозвался о ваших дарениях церкви. — Архиерей произнес это с таким выражением, чтобы было понятно: он только доводит до собеседника мнение Святейшего. Но одновременно и сам присоединяется к похвале. — Вологодская епархия молится о вас за ваши даяния в монастыри и приходы. Я слушал колокола, отлитые на ваши бескорыстные вклады. Они прославляют Господа и щедроты радетелей.
— Признаюсь вам, владыко, с тех пор как я крестился, я чувствую духовное преображение. Я грешник, интриган, сребролюбец, подвержен страстям и похотям, но у меня появилось странное чувство вины. Чувство, что я живу не так. — Это было похоже на исповедь. Архиерей оборотил крест в сторону Парусинского и сделал едва заметное знамение, словно отпускал грехи. — Мне кажется, — продолжал Парусинский, — православие гораздо ближе по своей духовной, мистической сущности к некоторым хасидским верованиям, чем, например, к католичеству или официальному иудаизму. Сближение этих двух начал означает духовную близость евреев и русских. Мое крещение — отчасти знак этого сближения. — Епископ склонил голову, что, однако, не означало согласия, но несомненно — внимание к этому неординарному мнению неординарного человека. — Еврейская община в России в целом прекрасно относится к православным согражданам. Но есть отдельные евреи, наделенные влиянием и богатством, владеющие прессой и телеканалами, которые ведут антиправославную пропаганду, оскорбляя чувства православных верующих. Вы знаете, кого я имею в виду. Убежден, при новом президенте этому кощунству будет положен конец.
— Сатанисты проникли на телевидение, и их пропаганда разврата, глумление над святынями становятся невыносимыми. — Архиерей сделал строгое лицо, неподвластное сатанинским атакам, и снова произвел едва заметное крестное знамение, оборотив серебряный крест в темный угол, откуда веял тайный ветерок сатанизма.
— Я думаю, мы скоро услышим заявление нового президента о том, что православие становится главной идеологией России, — твердо, как посвященный произнес Парусинский. — Вот только кончится эта предвыборная суматоха, которая вынуждает нас быть осторожными в высказываниях.
— Скажу вам как человеку, близкому к нашему будущему президенту. Мы разослали по епархиям и приходам негласное указание побуждать верующих голосовать за него. У Русской православной церкви не может быть двух мнений. Мы молимся о его победе на выборах.
— Благословите, владыко! — Парусинский склонил лысоватую голову, сложив щепотью худые, поросшие волосками пальцы.
Архиерей положил на них сдобную, с розовыми ногтями, руку. Перекрестил серебряным распятием темя Парусинского. А тот, чуть усмехаясь, поцеловал благоухающую белую руку архиерея. Поднимая голову, брызнул в него алмазным пучком лучей.
Главный гость вечера, будущий президент, задерживался, и, чтобы развлечь гостей, Парусинский приказал пустить вокруг дома по накатанным дорожкам несколько узорных саночек с мохнатыми пони, впряженными в разукрашенные оглобельки, под маленькими нарядными дугами с заливистыми колокольчиками. Гости увлеклись забавой. Кавалеры и дамы садились в саночки, сами управляли лошадками. Пони, потряхивая загривками, резво бежали по дорожкам, уносили седоков в темные ели с редкими, белыми, как луны, фонарями. Кавалеры и дамы, не всегда мужья и жены, обнимались в темноте, целовались, со смехом выскальзывая на свет, подкатывали к крыльцу, чуть смущенные и румяные. Их место занимали другие, шаловливые, разогретые выпитым вином.
Парусинский, посмеиваясь, подошел к своему другу, работавшему у него на телеканале, известному своей злой иронией, беспощадной умной глумливостью, приводившими в трепет врагов Парусинского. Высокий красавец, баловень женщин, он открыто демонстрировал фамильярность своих отношений с Парусинским, тонко маскируя ею неравенство их ролей, свою зависимость от миллиардера. А тот, господствуя над ним, щадил его гордыню и самолюбие, допускал эту забавную для всех фамильярность.
