– Более чем, – ответил я и теперь уже с удовольствием отхлебнул из чашки кофе.
Лист снова заглянул в свои бумаги. Подняв на минуту голову, поглядел на завешенное плотной гардиной окно. Посмотрел на меня.
– Интересно всё-таки, что им было нужно от вас.
– Кому? – насторожился я.
– Девушкам. – Он заглянул в свои бумаги. – Лазаревой и Орловской. Вы давно с ними встречались?
– Я давно с ними не встречался. И очень жалею об этом.
– Да-да. И все же зачем вы им понадобились?
На меня накатила волна раздражения.
– Это они понадобились мне. Я познакомился с ними на танцах. Вы же прекрасно всё знаете. Да, каюсь, я люблю женщин. Молодых и красивых. Несмотря на то что женат и имею сына. С точки зрения апостолической церкви – непростительный, смертный грех. Вы случаем не католик?
Оберштурмфюрер насупился.
– Как вы могли подумать? Я национал-социалист. Но вы – это вы. А они – это они. У них могли быть свои интересы. Вы не предполагаете?
– Конечно, нет. Слушайте, вы можете объяснить, что происходит?
Лицо оберштурмфюрера сделалось невыносимо серьезным.
– Ничего хорошего, господин Росси. Ваши девушки, как бы сказать помягче… Задержаны. Я надеюсь, вы понимаете, что это значит.
Я похолодел. Чашка дрогнула в руке, по салфетке, постланной на столик, расплылось коричневатое пятно. Господи.
– Давно?
– Недели две назад.
Я поставил чашку на блюдце. Лист и его бюро качнулись перед глазами. У меня постыдно дернулось колено.
– Вы взволнованы? – полюбопытствовал оберштурмфюрер.
– Естественно. Мне известны нравы… вашего заведения.
– Нравы как нравы. Ничего особенного. Работа тяжелая, да. А остальное как у людей.
Я спросил (мучительно соображая при этом, чем могу девчонкам помочь, а чем могу им навредить):
– Чего вы хотите от меня? В чем их подозревают?
– Их? Участие в подпольной группе. От вас? Я никак не могу понять, зачем они с вами встречались. У вас имеются предположения?
– Мало ли что они могли себе вообразить, – малодушно ляпнул я, но тут же спохватился. – Валя… как бы это сказать… интересуется мужчинами. Я, прямо скажем, не последний в своем роде. Уж простите мою нескромность. Надя… Просто милая девушка. Вам не приходит в голову, что им просто хотелось пообщаться с человеком, от которого… не будешь ждать какой-нибудь гнусности. Бред какой-то… Что вы называете подпольной группой?
– Подпольная группа – это автономная нелегальная единица, представляющая собой часть разветвленной антинемецкой организации на службе большевиков. Вы знали, что они были членами комсомола?
Я возмущенно фыркнул.
– В России бо́льшая часть молодежи состоит в комсомоле. Прикажете знакомиться со старухами, предварительно проверив у них наличие дворянского происхождения?
Лист рассмеялся.
– Да вы остряк. Кстати, моя подруга тоже была в комсомоле. Как вам она? Ваш Грубер так и пялился на ее сиськи. Но в нелегальных организациях она не состояла… Вот так.
– Возможно, это ошибка, – сказал я, пристально глядя на Листа. В сознании мучительно билось: две недели, две недели, две недели…
– Кто знает. Мы обязаны предпринимать профилактические меры. Изоляция, интернирование. Вы хорошо сказали: мало ли что они могли себе вообразить. А ведь могли. Скажем, что корреспонденты много знают и не в меру разговорчивы.
Моя рука, протянутая к чашке, повисла на полпути. Вытянув из кармана платок, я поднес его ко лбу, но сразу же опустил на колени.
– Но тут они просчитались, – закончил Лист. – Не так ли?
– Да, – ответил я со злостью.
Лист встал из-за стола и улыбнулся.
– Ладно, Флавио. Вы проверенный и надежный фашист. Доктор Грубер дал вам наилучшие рекомендации. А не верить Груберу – не верить самому себе. На редкость честный и умный человек. Верно?
– Верно.
– Однако жарко. Не находите?
– Нахожу. Скажите, что с ними? Им ничего не угрожает? Если нужно, я готов… Вы понимаете… Я неплохо зарабатываю.
Лист, подойдя к моему креслу и наклонившись над ним, шутливо погрозил мне пальцем.
– Никогда не позволяйте себе подобных вещей. Я могу обидеться по-настоящему. Давайте лучше прогуляемся. Мне хочется подышать свежим воздухом. Вам, вероятно, тоже.
– Да, конечно.
– Кстати, – спросил вдруг Лист, – о чем вам говорит сочетание «Эль Кинто Рехимьенто»?
Я в раздражении дернул плечом. Время, чтобы напомнить о свирепом Энрике Листере и провале давнего наступления на Мадрид, было самым что ни на есть подходящим. Он издевается? Или… намерен связать мое пребывание в Испании с тамошними коммунистами? Он что, ополоумел?
– Да, да, – продолжил Лист, – Энрике Листер. Говорят, этот смуглый парень потом укрылся у большевиков. Теперь, можно быть уверенным, воюет против нас. Подозреваю, что на юге. Более привычный климат. И для него, и для других средиземноморцев.
Быть может, подумалось мне, Листа просто забавляет созвучие имен – Листер, Лист – и ему хочется, чтобы я поделился с ним тем, что мог узнать о Листере в Испании? Так или иначе, ничего особо интересного я о командире Пятого полка не знал.
– Возможно, – равнодушно ответил я. – Я не интересовался судьбами испанских коммунистов.
– Не сомневаюсь, – ухмыльнулся Лист. – Судьбы русских коммунистов могут быть гораздо интереснее. Равно как и комсомольцев. Но всё же я вам завидую – мне вот побывать в Испании не довелось. А я бы знал, чем там заняться.
Я понял, что к Наде и Вале лучше пока не возвращаться. Медицинский принцип – не навреди. Сегодня же надо переговорить с Клаусом. Со своими связями он может очень многое. Хотя бы узнать, что и как. Две недели, целых две недели.
* * *
Мы уверенно прошли мимо охранников на выходе, и это меня успокоило. Лист говорил о Грубере, о том бесконечном уважении, которое вызывает у него и в неких сферах деятельность столь выдающегося ученого на благо Великогермании. Я кивал головой, думая совсем о другом.
– Вы давно были в театре? – спросил он неожиданно, когда мы, свернув со Студенческой улицы, направились в сторону парка, где размещались «Шашлыки и чебуреки». Параллельно Салгиру, который, правда, отсюда был не виден.
– Я? Давно.
Чего он хотел? Собирался предложить мне побеседовать за ужином? Ввиду создавшейся ситуации я был готов на многое, лишь бы это помогло арестованным девочкам.
– А я недавно, – похвастался Лист, помахивая зажатой в руке тетрадью в кожаной обложке. – В Варшаве. Тут, в Симферополе, тоже есть театр, но русские пьесы мне неинтересны. В Польше мы почти все театры позакрывали, но кое-что попроще оставили. Оперетки, кабаре. Чтобы уж совсем уныло не было. Надо же нам как-то развлекаться. Вы не поверите, я обожаю полек. Ценю в них сочетание вполне арийской внешности со славянской мягкостью. Не понимаете? У немок преобладает нордический тип, который, конечно же, благороден, однако делает их лица слишком мужественными. Этакие викинги в шелковых трусиках. У русских часто бывает наоборот – ощущаются чужеродные примеси. А вот польки в самый раз. Работая в генерал-губернаторстве, я не раз способствовал внесению той или иной прекрасной пани в немецкий народный список. После этого они охотно проявляли благосклонность. Вы действительно ни разу не были в Варшаве? Многое потеряли. Хотя не спорю, там порой опасно. Саботажники, террористы. Мерзкий народец, конечно, гадкий. Но в польках что-то есть. Мне порой даже бывает жалко, что польскую Варшаву вскоре ликвидируют. Вместо столицы там будет миленький провинциальный городок, резиденция нашей восточной элиты.
Он явно ожидал моей реакции. Но я пропустил сенсационное признание мимо ушей. Надо было что-нибудь сказать, конечно, но голова была занята совершенно другим. Лист, улыбнувшись, продолжил эротический экскурс, с немалым знанием дела сопоставляя достоинства дочерей европейских народов. Покончив с Польшей, перешел в Чехию, затем во Францию, Бельгию, Голландию («тип чересчур нордический»), Данию («аналогично») и Норвегию («промолчим»). Похоже, расовый подход устраивал оберштурмфюрера далеко не во всех аспектах. После удовлетворительной в целом оценки сербок и хорваток он снова вернулся к полькам. Ощущалось, что это его конек, по крайней мере в теории.
Развлекая меня беседой, он неторопливо перемещался по улице. Парк с «Шашлыками и чебуреками» остался давно позади. Солнце еще не скрылось, мы оба отбрасывали длинные тени, которые, двигаясь справа от нас, ломались при переходе с тротуара на стены домов. Редкие прохожие, приметив униформу, старались сделаться невидимками.
– Утомительно, – снова начал жаловаться Лист, обмахиваясь кожаной тетрадью, – не успеешь разделаться с одними, появляются другие. Недавно какие-то мерзавцы стали развешивать на улицах листовки. Большевистские информационные сводки. О том, как славно бьется Севастополь. Знаете, чем они их приклеивают? Повидлом. Видимо, где-то получают паек. Но я до них доберусь, дайте время. И тогда… Вы говорили о восемнадцатом веке. А ведь тоже было не самое гуманное время.
