Но они вынуждены закапываться глубже в землю, маскироваться.
В это время в небе внезапно появились и краснозвездные истребители. Их было меньше, чем вражеских. Бектемир не отрывал взгляда от неба.
Сердце его билось тревожно, нетерпеливо.
— Когда его другу Аскару на больших курашах приходилось сталкиваться с могучим гордым Палваном, сердце Бектемира билось так же взволнованно. И до тех пор, пока Аскар с присущей ему честностью в борьбе, покрутив волчком богатыря, не положит его на обе лопатки, Бектемир сидел напряженно, почти не дыша— Фашисты вначале чувствовали себя коршунами, неожиданно столкнувшимися со стаей воробьев. Однако это было первым впечатлением. В небе разгорался бой — неравный, но дерзкий, решительный.
Вот задымил один стервятник и, быстро окутавшись черно-красным пламенем, нырнул вниз. Загорелся второй самолет, третий, четвертый…
Не выдержав натиска истребителей, немецкие самолеты уклонились от боя, уходя в сторону.
— Уходят, уходят! — крикнул кто-то из бойцов.
— Им бы свободно летать. Там они смелые.
— Теперь не выйдет. Не пройдет.
Бойцы с восхищением провожали взглядом своих истребителей.
— Молодцы!
— Герои.
К тем известиям, которые облетали фронт, Бектемир относился с некоторым недоверием, хотя ему несколько раз приходилось видеть, как стервятники обращались в бегство. Сейчас же и он был восхищен нашими летчиками. Ои поверил в свою силу.
Бектемиру хотелось с кем-нибудь поговорить, но не было времени. Не до этого сейчас. Стрельба не прекращалась, даже когда на обгорелое поле опустилась холодная темнота.
Правда, стрельба становилась реже, глуше, словно не утихала, а удалялась куда-то в сторону.
Воспользовавшись темнотой, старшины раздали сухари и консервы.
На фронте и желудок знает свое время. Только когда Сой в разгаре, он не беспокоит.
Бектемир присел, насыпал насвай на ладонь, бросил под язык, пососал. Может ли быть большее наслаждение?
Напоминала о себе боль. Бинт расслабился. Бектемир попытался завязать его снова, но от этого боль стала острее. Он, показав руку, чистосердечно сказал сержанту:
— Не знаю… Чуть задело, но начинает болеть все больше.
Получив разрешение, Бектемир присоединился к другим раненым и отправился в санбат.
Большая землянка в лесу была светла. В глазах Бектемира, пришедшего из густой темноты, зарябило, выступили слезы. Люди, веши постепенно вырисовывались, будто проступали из тумана… Здесь были в основном легкораненые. Но несколько человек стонали, метались от боли, бредили.
Врачи и сестры работали молча, спокойно, легко, хотя их лица выдавали, что они очень устали.
Бектемиру пришлось подождать. Затем с ним начала возиться полненькая девушка с коротко подстриженными золотистыми волосами. Голова ее была туго перевязана белым платком.
Медсестра, словно с ребенком, разговаривала с ним ласковым, утешительным тоном. Спросила о национальности, откуда он родом.
Бектемир, насколько хватало русских слов, отвечал.
За разговором он даже не заметил, как ему промыли и перевязали рану.
— Вы, конечно, теперь пойдете в тыл. Хотя рана ваша не очень тяжелая.
— Верно, рана моя легкая, поэтому я снова пойду в бой, — ответил Бектемир, стараясь, чтобы эти слова прозвучали проще.
— О… Это хорошо! — улыбнулась девушка. — По-моему, тоже можно. Только почаще надо перевязывать.
Простившись с медсестрой, которая уже осматривала другого бойца, Бектемир собирался уйти, но услышал узбекскую речь. Высокий, стройный врач с густыми черными волосами старательно что-то объяснял бойцу-казаху. Вдали от родного края такая встреча особенно радостна. Да еще здесь, на фронте, в лесу.
— Вы узбек? — приблизившись к врачу, спросил Бектемир.
— Да, — ответил тот и, окинув его взглядом, в свою очередь поинтересовался: —А ты?
— Э, да я истинный узбек, брат— Хорошо. Я здесь служу, доктором. Может, чем помочь? Рану твою перевязали?
— Все в порядке, доктор-ака. Вы недавно приехали? Что там нового, в Узбекистане? На фронте только вспоминаешь. Даже поговорить с друзьями некогда. И ночью и днем в ушах грохот стоит.
Доктор непринужденно рассмеялся.
— Есть у меня один интересный анекдот о Насреддине, да вот нет времени рассказывать. — Он положил руку на плечо бойца: —Я, брат, ведь выехал из Ташкента на второй день войны и до сих пор не получил ни одного письма. Вот так-то.
Доктор поинтересовался, откуда Бектемир родом. Услышав название кишлака, доктор удивленно поднял брови:
— Уринбаева знаешь? Из твоего кишлака…
— Уринбаева? Который это? — насторожился солдат.
— Туйчи.
— Как же не знать? Туйчи — мой младший брат, — взволнованно ответил Бектемир. — С острым носом… маленький, худенький. Да? Где же он? Что вы о нем знаете?
Доктор сказал, что он долгое время был вместе с ним что сейчас точно не знает, на каком участке Туйчи, но, по его предположению, должен служить где-то поблизости.
На фронте не может быть большей радости, чем добрая весть. Бектемир словно увидел своего брата. Словно сам побывал в родном доме.
С легким сердцем ушел боец из санбата. Он шел, не замечая начавшегося дождя. Холодные капли падали на лицо, шею. Ветер, развевая полы шинели, охватывал его своим дыханием.
Лес был полон таинственного, печального шума. В песнях листьев звучали грустные нотки…
Бектемир, шагая в темноте, крепко стукнулся головой о дерево. Где дорога? С какой стороны он явился? Отвратительная штука — бродить дождливой ночью, да еще по незнакомой местности. Тихо, медленно ступая, Бектемир словно выходил из черной пучины. Начали постепенно вырисовываться предметы, затем боец обнаружил и дорогу. Но все-таки он отказался от мысли возвращаться в батальон сейчас, боясь заблудиться и попасть к немцам.
Бектемир прилег у дерева и закрыл глаза. Чтобы забыть усталость, чтобы не слышать холодные, неприятные звуки дождя и ветра, он попытался представить себя в другой обстановке. Это состояние затуманило голову, и сон одолел его.
Он проснулся, резко встряхнувшись… Тускло освещая черную, глинистую поверхность земли, которая поблескивала лужицами, подъехала большая машина. По голосам Бектемир определил, что это свои, русские.
Начали сгружать раненых. Вслед за машиной с тарахтением подъехали телеги. Лошади лениво пофыркивали..
Бектемир промок насквозь. Шинель отяжелела, словно войлок, и давила на плечи. С каски стекала вода. Чтобы найти убежище, он пошел в сторону от дороги и натолкнулся на палатки. Сунулся в одну из них. Услышал грубые ругательства и стоны. — тут были тяжелораненые. Прислонившись к холодному брезенту, он постоял несколько минут и перешел к палатке, откуда слышались солдатские шутки и смех. Он присел у входа на мокрое и приятно пахнувшее сено. Сыпались анекдоты, воспоминаний. Мелькали огоньки самокруток. Раздавался громкий храп. Здесь Бектемир переждал ночь.
Когда над деревьями облачное небо слегка посветлело, Бектемир, увязая в мягкой глине, отправился дальше, Дождь шел теперь лениво, не спеша, будто кто-то выдавливал его из жалких туч.
Добравшись до своего окопа, солдат лег на глину. Неприятный, гнилой запах ударил ему в нос. Руки в глине, лицо в глине, хлеб в глине. Кровь течет в глину. Бектемир невольно передернул плечами.
Только на второй день батальон решительно пошел вперед, устремившись к деревне, Но у большака бойцы были встречены сильным огнем.
Пришлось залечь.
Фашисты не давали возможности поднять головы. Вокруг начали падать мины. Одна из них взорвалась совсем близко. На Бектемира брызнуло глиной. Он невольно кинулся в большую лунку с дождевой водой — другого выхода не было.
Вначале это место показалось Бектемиру очень удобным. Но через пять — десять минут боец почувствовал, что тело его словно покрывается льдом. Вода была очень холодной. Он постарался покинуть свое убежище.
Вдали, вслед за лучшим пулеметчиком батальона Абдуллаевым, Аскар-Палван тащил волоком пулемет.
"Расчет, должно быть, погиб", — подумал Бектемир. Лежать было неловко, да и холодно. Он помог санитару, который тянул за собой раненого бойца, положив его на шинель. Голенища наполнились водой. Прилипая к телу, мучила мокрая одежда. Ветер сковывал холодом руки, посиневшие губы дрожали.
"Чего-нибудь бы горячего, — подумал Бектемир и усмехнулся сам над собой: — Будет тебе горячее…"
Пулемет Абдуллаева с нового места открыл огонь. Бектемир, прислушавшись к тому, как стрекочет пулемет, мог определить, насколько опытен его земляк. Не зря Абдуллаевым восхищался весь батальон.
К Бектемиру подполз боец, принявший его за азербайджанца.
— Юлдаш! — обратился он. — Командир прилезал двигаться вперед, за ним…
