Стреляя из пушки, понимаешь, какая это страшная сила — артиллерия.
— Если здесь такое пекло, так грохочет и опаляет лицо пороховыми газами, каково же приходится там, где рвутся снаряды, — сказал сам себе Леонид. — Недаром сказано, что артиллерия решает исход войны…
После восемнадцатого выстрела раздалась команда «отбой».
— Наконец-то, — сказал Коля. Лицо его было испачкано смазкой, и струйки пота проложили по грязи светлые дорожки. — Сейчас поедем в Высоцкое отдыхать.
Но отдыхать поехали не в Высоцкое, а к опушке леса, где уже дымила полевая кухня.
Накормив лошадей и привязав их крепко к деревьям, юнкера сами поели, построили из веток шалаши, развели костры и, закутавшись в лошадиные попоны, повалились спать.
— Неужели на войне всегда такие условия? — спросил Коля у ротмистра.
— Условия умышленно созданы худшие, чем могут встретиться на войне, — сказал жизнерадостный ротмистр, шевеля усами. — На войне будет легче. Что-то за грязью не разобрать, побледнели вы, юнкер, или нет?
— Виноват, ваше благородие, умыться негде.
— А снег на что? Вы солдат или мимоза в портянках? Берите пример с брата: сияет, будто в молоке искупался.
— С брата пример брать трудно, — покачал головой Коля. — Он у нас с детства какой-то… несгибаемый.
Не успели юнкера выспаться, снова раздался сигнал боевой тревоги. И сразу послышалась стрельба орудий первой батареи. Пурга прекратилась, и позиции «противника» на отдалённой горке хорошо были видны. «Вражеские» болванки, взметая тучи снежной пыли, теперь падали слева.
Мгновенно запрягли лошадей, галопом выехали на указанную ротмистром позицию, привели орудия в боевое положение и открыли стрельбу. С наступлением темноты «война» прекратилась. Снова подъехали к полевым кухням, покормили лошадей и поужинали сами.
Оказалось, что провиантмейстер привёз палатки, так что на ночь устроились, в общем, удобно. На каждый взвод, состоящий из расчётов двух орудий, досталось по две палатки. Назначили три смены ночных часовых у лошадей. Леониду досталась вторая смена, с двух до пяти. Ночью он проснулся от пробиравшегося под шинель холода, подоткнул полы и хотел спать дальше, но какая-то неясная тревога прогнала сон. Он встал, подошёл к ночному фонарю и посмотрел на часы: они показывали без десяти три.
— А ведь уже моя смена, — сказал себе Леонид, не подумав сперва ничего плохого. — Отчего часовой меня не будит? Жалеет, что ли, или время проворонил…
Леонид быстро надел шинель, подпоясался и вышел из палатки.
Часового у навеса он не обнаружил, лошадей тоже — ни одной! И орудийные, и повозочные, и даже лошадь командира взвода исчезли. Леонид услышал сдавленный хрип, прошёл несколько шагов и увидел извивающееся тело. Это дёргался связанный часовой, которого он должен был сменить. Рот его был плотно заткнут тряпкой. Леонид бросился вперёд и освободил часового.
Развязанный часовой, знакомый Леонида студент-технолог Петя Балакин, сидел на снегу и растирал занемевшие в верёвках кисти рук. Он поел немного снегу и стал говорить, хрипя, сдавленным голосом:
— Это же не разведчики, это бандиты! Разбойники! Ирокезы собачьи! Набросились из-за дерева, связали: ты, мол, убит! Я говорю: «Это не по правилам, и вы скоты после этого, ведь люди устали, целый день война шла, а вы…» Так они окрысились, как тигры, и рот мне заткнули. Отвязали лошадей и скрылись в лесу. Но одного я узнал, он из первой батареи, из второго взвода, университетский. Вернёмся в училище, я этого так не оставлю. Прямо в лицо скажу ему, что он непорядочный человек и…
— Обожди, Петя, — перебил его Леонид. — Говоришь, из второго взвода? Значит, второй взвод в разведке. Это же адрес! Пойдём отобьём лошадей.
— Что вы, Леонид, шагать в такую даль, по снегу, да ещё, как вы выражаетесь, отбивать…
— А ты захотел попасть на гауптвахту? Ведь небось спал на посту? Не отпирайся, спал. А за сон на посту хорошо, если гауптвахтой отделаешься. Скорее всего в солдаты отправят без всяких разговоров.
— В солдаты я не хочу, — помотал головой Петя Балакин.
— Тогда пошагали, — хлопнул его Леонид по спине. — Всё равно здесь нам охранять уже нечего.
Почти час шли они по снегу до деревни, где расположилась первая батарея. Ползком пробрались мимо караульного поста, а в деревне пошли уже не таясь. Лиц в темноте было не разобрать, а форма у всех одинаковая. Спросили у встретившегося незнакомого юнкера, где разместился второй взвод. Тот показал избу.
— Знаете, Говоров, — сказал Петя Балакин, — я даже рад, что так случилось. Мне ужасно интересно! Мы в самом деле с вами как ирокезы. Идём красть лошадей у бледнолицых.
— Только не издавайте боевой клич, — сказал Леонид.
В направлении хлева около избы второго взвода снег был перетоптан лошадиными копытами.
— Ясно, — проговорил Леонид. — Там наши голуби…
— Может, я переговорю с часовым, — сказал Петя Балакин, — и он их мирно отпустит?
— Исключено, — возразил Леонид. — Часового придётся снять. И более того…
— Убить?! — сдавленно вскрикнул Петя.
— Тихо! — Леонид сжал его руку. — На учениях никого нарочно не убивают. Часового мы свяжем, завернём в попону и доставим к своим.
— Ой, как интересно! — сказал Петя Балакин. — А как мы это сделаем?
— В общем, так, — сказал Леонид. — Ты подойдёшь к нему и спросишь, сколько времени. Я подберусь сзади, наброшусь и повалю. Твоё дело — у поваленного связать руки и ноги ремнями. Потом забьём ему в рот кляп, чтоб не орал.
— Б-р-р-р… — поёжился Петя Балакин. — Как по-настоящему!
— А тебя связывали понарошку?
— Тоже по-настоящему, — вздохнул Петя. — Очень больно и противно.
— Вот так и мы с ними. Потом идём в хлев, всех лошадей берём в связку, на двух передних садимся и скачем к своим. Вот тут можешь издать боевой клич ирокезов.
— А часового? — напомнил мстительный Петя Балакин.
— Привяжем к одной из лошадей. Остановись здесь. Через пять минут, не таясь, свободно, можно чуть-чуть пошатываясь, подойти к часовому… До встречи над поверженным!
Леонид обогнул хлев сзади и замер в тени у стены, дожидаясь, пока Петя Балакин подойдёт и завяжет разговор.
Всё получилось так, как было задумано.
Петя подошёл к часовому и спросил, сколько времени.
— Да около пяти уже, — сказал часовой. — Постой-ка… А ты разве будешь не Балакин из второй батареи?
— Не, я не Балакин буду, я Курочкин, — смущённо сказал Петя.
Тут Леонид и набросился на часового сзади, понимая, что до провала операции остался один миг. По лицу Пети было видно даже в полутьме, что никакой он не Курочкин, а самый настоящий Балакин. Бдительного юнкера повалили, связали и заткнули рот овчинной рукавицей. Втащили в хлев, а взяв лошадей (и своих и чужих вместе) на связку, посадили на спину одной лошади и привязали к ней. Вывели лошадей из хлева почти бесшумно, а потом вскочили на двух своих, поставленных впереди, и с криком и свистом помчались по «вражеской» деревне. Конечно, если бы «противник» имел возможность стрелять, ничего бы не вышло, а тут юнкера и офицеры, выскакивающие из домов, могли только грозить кулаками.
— А-а-а-а-а-а! — кричал «по-индейски» Петя Балакин.
Выскочили в поле, смяв караульный пост на краю деревни. Погони можно было уже не опасаться — пока очухаются, пока оседлают сонных лошадей… Подъехали к пленному, развязали ему руки и освободили рот.
— Ребята, вы только потом скажите, что я отбивался. И вас было пятеро, а? — попросил пленный.
— Это меня связывали пятеро ваших! — сказал Петя. — А тебя я, можно сказать, один захватил!
— Ладно, скажем, что мы тебя мешком по голове стукнули, — сказал Леонид. — Лишили сознания.
— От мешка сознания не лишишься, — возразил пленный.
— В мешке кирпич лежал, — сказал Леонид.
И всё-таки Пете Балакину дали десять суток гауптвахты за сон на посту.
3. КАК ПОНИМАТЬ ИНТЕРЕСЫ ОТЕЧЕСТВА
Крепок каменный забор, а слухи о забастовках на заводах, о брожении умов в казармах Петроградского гарнизона, об очередях у продуктовых лавок проникали в Константиновское училище. Поговаривали, что из Архангельска доставили четыреста двадцать пулемётов и разместили их на чердаках домов на перекрёстках улиц.
Спрашивается, зачем?
Возвращавшиеся из увольнения приносили новости:
— Господа! Подумайте только: всеобщая забастовка!
— На улицах я сам видел баррикады!
— Казаки стреляли в толпу!
— На Литейном сто человек убито!
— Куда царь смотрит?
— Царь сидит в Могилёве и думает, что он на фронте.
— Что же будет?!
— Не волнуйтесь, господа, для нас будет самое спокойное место: фронтовые окопы.
