— lo lo creo,[16] — сказал Эль-Пасо, — теперь мы должны заняться им.
На следующее утро, часов в десять, Сельва, красивая старуха с седыми волосами — она в эту пору подметала квартиру, — вдруг подняла голову и увидела за занавеской, за дверным стеклом фигуру женщины, стоявшей на галерее.
— Глянь-ка! — вслух сказала Сельва.
У ее порога в лучах солнца стояла женщина и не решалась ни постучаться, ни уйти. Сельва отворила дверь и сказала гостье:
— Глянь-ка!
Она впустила ее, ввела в залитую солнцем комнату, усадила на тот же давешний старенький диван.
— Ты молодец, что пришла! Я рада тебя видеть.
— Спасибо, — ответила Берта, — я тоже рада.
— Чем мне тебя угостить? У меня есть такое питье — не то чай, не то ромашка. Заварить чашечку?
— Не стоит.
— Если ты будешь церемониться, тогда — до свиданья. Похоже, ты прямо с поезда и не откажешься выпить чашку чего-нибудь горяченького. Ты разве не с поезда?
— Я с Северного вокзала. Как приехала, так и сразу сюда.
— Ты живешь не в Милане? Почему?
— У нас в августе сожгли дом.
— У вас сожгли дом? Твой дом или чей еще?
— Моего мужа.
— А там, где ты сейчас, ты тоже с мужем?
— С мужем.
Сельва принялась заваривать чай и вдруг, не оборачиваясь к Берте, спросила:
— Значит, ты не работаешь с нами, так, что ли?
— Да. Как я могу сказать, что работаю с вами?
— Я так и поняла, — сказала Сельва.
Она отвернулась от жаровни, на которой разжигала собранные среди развалин щепки, и устроилась напротив Берты, боком присев на край стола и опираясь одной ногою о пол.
— Да ты и не могла быть из наших. Он и из нас-то не со многими женщинами знается.
— Не со многими женщинами?
— Это теперь, теперь. Другие ему без надобности.
— А со сколькими он знается?
— С двумя. Одна — я, другая — та, что носит за ним… А ты кем можешь быть?
— У него есть такая, что все носит за ним? Что же она носит?
— Ну, ту-то я знаю, это не ты. А ты кем можешь быть? Нет, ты уж никак не из наших.
Сельва встала, обошла вокруг стола и поглядела, кипит ли вода.
— А я-то думала, что ты с ним, — сказала она.
Старуха говорила с остановками, но так, что Берта все-таки не успевала вставить ни слова.
— У мужчины должен быть кто-то. А если он из наших — тем более. Ему обязательно нужно быть счастливым. Если он несчастливый сам, откуда ему знать, что нужно людям? Ведь за это мы и боремся. Чтобы люди были счастливы.
Она повернулась и оперлась руками о стол с той стороны, где стояла.
— Ты понимаешь, что я говорю?
— Это так просто! — ответила Берта.
— Совсем просто. Человек, который борется за то, чтобы люди были счастливы, должен знать, что им надо для счастья. И у него должна быть женщина. Чтобы он был с ней счастлив.
— А у него нет? — спросила Берта. Сельва снова поглядела, не кипит ли вода.
— Это ты у меня спрашиваешь? Я сама думала, что ты с ним. Никогда не слыхала, чтобы у него был кто-нибудь.
Она снова обошла стол и принесла чайник и две чашки.
— Я как тебя увидела, так сразу и подумала: вот эта, наверно, с ним. Она совсем как он, такую он должен хотеть. А ты вдруг спросила… Ты веришь тому, что я говорю?
— А как же иначе! — сказала Берта.
— Если бы я была молодой, — продолжала Сельва, — я могла бы с ним быть. А теперь я ему в матери гожусь. А я, как тебя увидела, так подумала: вот, наверно, она.
— Я тоже старше его.
— Разве ты годишься ему в матери? Это я ему в матери гожусь. Значит, ты годишься ему в жены.
— Но ведь у меня есть муж.
Внимательное тонкое лицо старухи было обращено к Берте.
— Странно, что ты можешь так говорить!
— Значит, могу.
— Выходит, ты жена другому? На самом деле жена?
— Не знаю. Что это, по-твоему, значит — быть кому-нибудь женой? Я полагаю, женой можно быть по-разному.
— А я думаю, что нет.
— По-твоему, быть женой значит только одно?
— Одно. И все остальное по сравненью с этим не в счет.
— Но если хочешь быть порядочной — это тоже чего-нибудь да стоит.
— Значит, ты жена своему мужу только потому, что хочешь быть порядочной?
— Не знаю. Может, и поэтому.
— Поэтому? И всегда было так?
— Может быть, всегда.
— Страшно-то как! — сказала Сельва. — Ты живешь в чужом доме и ради того, чтобы быть порядочной, думаешь, что это твой дом?
Берта не ответила.
Неужели Сельва права? У нее не было дома, не было ничего — был только призрак. Она ложилась в постель — и не засыпала. Но, значит, ради того, чтобы быть порядочной, она думала, что у нее все есть? Ради того, чтобы быть порядочной, считала себя женой какого-то мужчины?
Неужели Сельва права?
Они поглядели друг на друга, и Берта выпрямилась, как будто собираясь встать с дивана.
— Когда ты вышла замуж? — спросила Сельва.
— Десять лет назад.
— А с ним когда познакомилась?
— Сразу после замужества.
— Вот оно что! И это с тех пор он в тебя влюблен? И ты в него влюблена с тех пор?
— Я так не говорила.
— Ты боишься слов?
— Не боюсь, просто нет никаких оснований говорить, что он в меня влюблен.
— Это он-то?
— И что я в него влюблена.
— Это ты-то?
Берта встала с дивана.
— Уходишь? — спросила Сельва.
— Мне нужно идти.
— А зачем ты приходила?
Берта не отвечала, только глядела в пол с сосредоточенным видом.
— Тебе, — сказала Сельва, — чего-то от меня надо было. Неужели ничего?
— Ничего особенного.
— Просто захотелось повидать меня, так, что ли?
— Да, так.
— Молодец. Ты мне тоже по душе. Почему ты не хочешь говорить мне «ты»?
— Разве я не хочу? Не хочу говорить с тобой на «ты»? Вот я сказала тебе «ты».
— Только сейчас.
— Ну, я и в самом деле ухожу.
— Ты еще придешь?
— Я часто бываю в Милане. Приду обязательно.
— Разговаривать ты не очень любишь.
— Зато я люблю молчать.
— А вот я настоящая болтунья. Ты тут совсем растерялась от моих разговоров, да?
— Нет, вовсе нет.
— Впрочем, ведь ты ради моей болтовни и пришла.
— Что? Что?
— Да так, не обращай внимания. Ты видела его потом?
— Нет, я его не видела с того самого дня, как мы приходили к тебе.
— А когда это было?
— Два дня назад. Он должен был прийти ко мне, но так и не пришел.
— Вот оно что! — сказала Сельва.
— А что? — спросила Берта.
— Я тоже с тех пор его не видала. Уезжала из Милана.
— Ас ним ничего не могло случиться?
— Нет, не могло.
— До свиданья, Сельва.
Берта села в трамвай и проехала до площади Скала. Погода стояла такая же, как два дня назад: воздух был легкий и живой, солнце светило и ослепительно отражалось в оконных стеклах. Может быть, и он ехал за трамваем на велосипеде.
Берта сошла с трамвая и пошла пешком; она оглядывалась по сторонам и даже оборачивалась, чтобы ничего не упустить. От Собора она дошла до площади Фонтана, бредя без всякой цели, просто для того, чтобы идти; здесь она обратила внимание, что трамваи движутся не быстрее пешеходов. Прохожие, направлявшиеся туда же, куда и она, шагали торопливо, группами, а встречные все выглядели растерянными, часто останавливались, подолгу глядели назад.
— Что-нибудь случилось? — спросила Берта.
Пожилой синьор, к которому она обратилась, стоял, подняв палку и глядя назад, лицо у него было бледное и сердитое; то, как он поднял палку, смутно напомнило Берте деревенских прях, которых она видела: те тоже высоко поднимали свои веретена.
— Да нет, — ответил старик. — Ничего особенного.
Другой прохожий, помоложе, желтый, как мертвец, тоже поднимавшийся ей навстречу с долгими остановками и оглядками назад, то и дело переворачивал свою хозяйственную сумку, вытряхивал ее и снова закрывал.
— Вот именно, — сказал он. — Ничего особенного.
Они остановились рядом и некоторое время повторяли оба одно и то же, но один — тоном вопроса, а другой — как бы отвечая:
— Что же тут особенного?
— Ничего особенного.
Оттуда, снизу, шло немного народу, на каждый десяток тех, кто группами, торопливо спускался вниз, приходилось по одному направлявшемуся вверх, но все они, заметив друг друга, поглядев друг на друга, делали странные жесты и говорили одно и то же:
— Что там особенного? Я ничего особенного не видал.
— И я тоже. Ничего особенного я там не видал.
— Да разве там есть что-нибудь особенное?
На Ларго Аугусто Берта увидела толпу посреди улицы: все шли между двумя тротуарами, к монументу в память Пяти Дней.[17]
Но она пошла дальше по тротуару. Вскоре она оказалась одна, но упорно шла вдоль закрытых магазинов, пока не увидела перед собой неподвижно стоявших мужчин в странных беретах и с длинными черными палками в руках: таких она видела в тот день, когда ехала с Эн-2 на велосипеде по Симплонскому проспекту. Их было немного, они не сомкнулись в цепь, а стояли на тротуаре поодаль друг от друга, и солнце блестело на стволах их ружей, на их пуговицах, на каких-то бляшках, украшавших их береты.
