— Ничего, батя, найдем способ! — Костик прошел к вешалке, накинул зипун, шапку на голову. — Я в Гудов.
— Чего это в Гудов? — спросил отец.
— Надо!
И ушел, только дверью хлопнул…
* * *
Воротился Костик под вечер. И, когда вошел в хату, ни отец, ни Хора не поверили своим глазам: за плечами у Костика была винтовка, а на рукаве такая же белая повязка, как у Рыжего.
— Ты что это? — поперхнулся отец.
— Пусть-ка теперь попробует Рыжий цепляться к нам. Пристрелю!
— А-а?! — Отец, сжимая кулаки, пошел, пошел на Костика. — Чтоб мой сын да в полиции! Вон, вон из хаты!
Костик этого не ожидал — растерялся, топтался у порога, не зная, что ему делать. Потом, вспомнив, должно быть, каков бывает в гневе отец, толкнул спиной дверь и задом, задом стал пятиться в сени. А отец шел и шел на него, наступал и наступал и не горланил, не кричал, а хрипел:
— Вон! И чтоб ноги твоей у меня в доме не было! Убью! Как сукина сына убью!
Хора не вмешивалась в стычку отца с сыном, лишь испуганно поглядывала то на одного, то на другого и всхлипывала, плакала навзрыд.
Морозным ветреным декабрьским утром по широким, выстуженным улицам прифронтовой Москвы шел невысокий, по-селянски одетый человек. Встречая редких прохожих, которые всё спешили куда-то, чуть ли не бежали, человек время от времени останавливался и спрашивал:
— Будьте добры, как пройти к гостинице «Москва»?
Иные торопливо, на ходу махали рукой, показывали куда-то в неопределенном направлении, а иные, замедлив бег, долго и вежливо объясняли, как кратчайшим путем попасть туда, куда человеку требовалось. Он благодарил, шел дальше. Но, пройдя немного, особенно если на пути попадался перекресток, перегороженный противотанковыми надолбами и горами мешков с песком, снова останавливался, снова искал глазами, к кому бы обратиться со своим вопросом: «Как пройти к гостинице «Москва»? Вот он, кажется, выбрал того, у кого можно спросить, — немолодого уже человека в военной форме, медленно шагавшего с портфелем в руке. А когда тот, военный, приблизился, был уже шагах в пяти, человек вдруг растерялся, долго не мог вымолвить слова.
— Лапицкий… Товарищ Лапицкий! — наконец выдавил он из себя.
Военный остановился, внимательно посмотрел поверх очков на человека, который, судя по всему, его знал. Но сам он, видно было, не узнавал прохожего, назвавшего его по фамилии.
— Откуда вы меня знаете? — спросил настороженно.
— Мы встречались… Вы лекцию приезжали читать. На Полесье. Деревня Великий Лес… Помните?
— О! — Лапицкий узнал человека, бросился к нему, обнял. — Председатель сельсовета Дорошка… Как вы сюда попали?
— То же самое и я у вас мог бы спросить, Петр Петрович.
— Я вместе с армией… Как-нибудь расскажу… От самого Бреста…
— Почему от Бреста?
— Лекции там читал, война и застала. А вы?
— Я до последних дней оставался в своей деревне. Теперь вот в Москву пришел. Говорят, те, к кому мне нужно, в гостинице «Москва».
— Тогда нам по дороге, пошли…
Гостиница «Москва», как оказалось, была совсем недалеко. Не прошло и десяти минут, как Лапицкий остановился перед тяжелой дубовой дверью, толкнул ее от себя, пропуская вперед Ивана Дорошку.
— Проходите. Я здесь, можно сказать, старожил… А вам к кому?
— Да мне… У меня задание… Подпольный райком партии в Москву послал.
— Если так, считайте, вы попали по адресу.
Поднялись на четвертый этаж, прошли по коридору, остановились у одной из дверей.
— Зайдемте сюда. А потом я провожу вас куда нужно. Что там сейчас, в Белоруссии?
— Немцы там, оккупация, — процедил сквозь зубы Иван Дорошка. — И люди наши там. Им бы помочь хоть чем-нибудь.
— Знаю. У самого жена с дочерью в Минске остались. Но помочь… Немцы же под Москвой.
— Я линию фронта переходил, сам видел. Но нам, тем, кто остался в Белоруссии, оружия бы немного. Мы бы здорово могли врагу навредить. И под Москвой, и на всех фронтах легче бы нашим стало…
— Для этого и мы здесь. Сейчас созвонимся с кем надо…
Но Петру Петровичу созваниваться ни с кем не пришлось. Едва они вошли в комнату, на одном из столов зазвонил телефон. Петр Петрович, не раздеваясь, бросился к аппарату, поднес к уху трубку.
— Алло!
И вдруг застыл, выслушивая какое-то, как видно, очень важное сообщение. Слушал — и лицо его светлело, расплывалось в улыбке. Наконец не выдержал, закричал:
— Ура-а! Поздравляю, Пантелеймон Кондратьевич! С победой! Хорошо, я зайду к вам. — И, положив трубку, Петр Петрович обернулся к Ивану Дорошке, проговорил торжественно: — И знали же вы, Иван Николаевич, когда к нам прийти.
— А что, Петр Петрович? — весь превратился в слух Иван Дорошка.
— Новость, которой мы не могли дождаться. Немцы разбиты под Москвой и отступают. Освобождены десятки километров нашей территории…
— Ура-а! — закричал на этот раз уже Иван Дорошка. — Я верил, знал, что это будет!
— Хорошо, что сбывается то, во что мы верили, чего ждали, — как бы самому себе задумчиво сказал Петр Петрович Лапицкий. — Но до полной победы над фашизмом еще далеко. Очень далеко.
— Но она придет, наступит! — уверенно проговорил Иван Дорошка.
— Конечно, придет, конечно, наступит! — улыбнулся Петр Петрович. — Важно приучить себя к мысли, что мы можем побеждать. Да и немцев — что никакие они не непобедимые, что мы били их не раз и в этой войне побьем! — Он поправил шинель, ремень. — Однако мне нужно к Пантелеймону Кондратьевичу Пономаренко. Вы побудьте здесь, обождите… Хотя нет… — Он задумался на секунду и вдруг добавил: — Пойдемте со мной. Пантелеймон Кондратьевич будет рад повидать вас.
Иван Дорошка растерялся.
— Удобно ли будет, Петр Петрович?
— Удобно, удобно, пойдемте.
И Петр Петрович, чуть ли не взяв под ручку, повел Ивана Дорошку немного впереди себя куда-то по коридору.
