В то время, когда Шолохов в станице Вешенской завершает «Тихий Дон», поблизости отлеживаются в боковушках в ожидании своего часа те, кто уже безошибочно узнал себя в половцевых и островновых. Все более наливаясь злобой и к тому, кто, заглядывая под их нахлобученные башлыки, звал читателей посмотреть, какие «волчьего склада» лбы скрываются под ними. Лишь на запах войны выползут они в надежде теперь сразу же решить все нерешенные «задачи» свои, заодно смахнув с лица земли вместе со всем советским и советскую культуру. Вместе с Шолоховым и ему подобными из «оруженосцев» ее. В полицаи, старосты, бургомистры «подадутся» эти обитатели волчьих буераков, и страшную книгу их злодеяний до сих пор строка по строке расшифровывает наш народ: матери, вдовы и сироты не вернувшихся с войны солдат, советских подпольщиков, партизан. По лютости своей подручные оккупантов старались превзойти своих хозяев, выслуживаясь перед ними. В то время как весь наш народ, поднявшись на защиту Родины, ушел на фронт.
Добровольно ушел вместе со всеми на фронт и всемирно известный автор только что завершенного романа «Тихий Дон», а теперь военный корреспондент «Красной звезды» и «Правды». Как ушли на фронт и его товарищи по перу, вся наша боевая советская литература ушла. И вот уже над полем великой битвы залпом катюш раскатился рассказ Шолохова «Наука ненависти», опубликованный в «Правде» 22 июня 1942 года, через год после нападения Гитлера на нашу страну. К тому времени, говорит герой этого рассказа лейтенант Герасимов, советские люди уже «и воевать научились по-настоящему, и ненавидеть, и любить. Казалось бы, любовь и ненависть никак нельзя поставить рядышком, знаете, как это говорится: „В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань“, — а вот у нас они впряжены и здорово тянут! Тяжко я ненавижу фашистов за все, что они причинили моей Родине и мне лично, и в то же время сердцем люблю свой народ и не хочу, чтобы ему пришлось страдать под фашистским игом. Вот это-то и заставляет меня, да и всех нас, драться с таким ожесточением, именно эти два чувства, воплощенные в действие, и приведут к нам победу. И если любовь к Родине хранится у нас в сердцах и будет храниться до тех пор, пока сердца эти бьются, то ненависть всегда мы носим на кончиках штыков. Извините, если это замысловато сказано, но я так думаю, — закончил лейтенант Герасимов и впервые за время нашего знакомства улыбнулся простой и милой, ребяческой улыбкой». Но это после боя и среди своих, а в бою: «Политрук придвинулся ко мне, перешел на шепот: — Мне с ним пришлось два раза ходить в атаку: силища у него лошадиная, и вы бы посмотрели, что он делает… Всякие виды мне приходилось видывать, но как он орудует штыком и прикладом, знаете ли, это страшно!»
А как же может быть иначе, если в бою со смертельным врагом твоей Родины, а значит, и с твоим личным врагом, третьего не дано: или — или. Как и в том бою, который с кончиков штыков может переместиться на кончики перьев.
По властному же велению сердца немедленно принять участие во всенародном отпоре врагу начат был Шолоховым в те дни и роман «Они сражались за Родину», который глава за главой стала публиковать «Правда». Ни одна газета с главами этого романа, которыми зачитывались в окопах, в землянках, в госпиталях, не пошла на солдатские самокрутки. И снова судьба автора романа «Они сражались за Родину» и рассказа «Наука ненависти» переплетется с судьбой его героев. На этот раз тема мефисто, омрачающая лазоревое стремя жизни и судьбы героев книг Шолохова, ворвется и в жизнь их автора на крыльях фашистского «коршуна», который налетит на станицу Вешенскую летом 1942 года. Одним из «военных» объектов, на который он сбросит бомбы, будет дом Шолохова. Одной из первых жертв этой бомбардировки будет его мать Анастасия Даниловна.
Но и после войны, чем все более широкой волной «Тихий Дон» вместе с другими произведениями советской литературы вливаться будет в океан мировой культуры, все явственнее окрашивая ее стремя в лазоревый цвет, тем все чаще будут прицеливаться к Шолохову из порастающих волчьим бурьяном забвения дальних — и ближних — буераков. Вот уже он и в ряды нобелевских лауреатов — и не за какие-нибудь иные, а за действительные литературные заслуги — ворвался со своим «Тихим Доном». Да еще и в открытую заявил на торжественной церемонии в Стокгольме, что «реализм, который мы называем социалистическим», не приемлет «ни созерцательности, ни ухода от действительности». Корреспондент американского агентства Ассошиэйтед Пресс сообщит 10 декабря 1965 года: «Советский писатель, выступая на грандиозном торжественном банкете в ратуше Стокгольма, заявил, что он принимает эту награду, как представитель многочисленного отряда писателей Советского Союза.
Он добавил, что высшая честь для писателя — это „служить своим пером трудовому народу“».
И 11 декабря корреспондент того же агентства передаст из Стокгольма еще одну подробность: «Король, который ростом более чем на голову выше этого седого казака, кивнул в знак приветствия головой и обратился к нему по-английски. 60-летний русский — член Верховного Совета и преданный коммунист — стоял не шелохнувшись, смотрел королю прямо в глаза и не сделал никакого поклона». Корреспондент добавил: «Но казаки не кланяются. Они никогда не делали этого и перед царями».
Между тем «Тихий Дон» будет продолжать свое шествие по земле, завоевывая все новые и новые миллионы умов и сердец на сторону действительной свободы, дружбы между народами, прогресса. С эпического полотна Шолохова читатель будет переводить взгляд на поля жизни, сличая и убеждаясь, сколь много дает ему это произведение русского гения для постижения жгучих проблем современности. И это, как будто сугубо русское, явление «мелеховщина», добытое Шолоховым из донской почвы, оказывается, явление не только донское и не только русское. Эта «мелеховщина», извлеченная автором «Тихого Дона» из недр российской действительности может прорасти и на другой почве. Со страниц «Тихого Дона» читатель переводит взор на площади и улицы Сантьяго, Мадрида, сличая и все увереннее отделяя добро от зла, правду от обмана. Вот чего теперь уже никогда не смогут ни забыть, ни простить автору «Тихого Дона» враги нашей Родины, нашей культуры, учуявшие опасность все возрастающего воздействия на умы и сердца миллионов людей во всем мире могучего произведения Шолохова с его открытием одной из самых жгучих проблем современной общественной жизни.
У самого Шолохова давно уже нет на этот счет никаких иллюзий:
«О нас, советских писателях, злобствующие враги за рубежом говорят, будто бы пишем мы по указке партии. Дело обстоит несколько иначе: каждый из нас пишет по указке своего сердца, а сердца наши принадлежат партии и родному народу, которым мы служим своим искусством».
* * *
Вот и опять с утра передо мной стремя Дона. С яра, к которому прильнул наш казачий хутор, схожу к воде. Взмывающая из-за острова заря пламенеет сквозь ветви верб и тополей, а приулегшийся было за ними на ночь ветер задувает из-за островного леса с новой силой. И вдруг так зримо покажется, что это сам ветер времени летит на крыльях зари, ухватившись за гриву взыгравшего в своих берегах Дона.
В октябре прошлого года ехали мы в станицу Вешенскую на праздник семидесятилетия Михаила Александровича Шолохова по убранной и уже снова засеянной степи, а теперь едем туда с секретарем Вешенского райкома Н. А. Булавиным с пленума обкома в разгар уборки.
Уже с рассвета над донскими полями во всю их неоглядную ширь властвует густой хлебный дух, взлетая с комбайновых загонок, с механизированных токов и простирая крылья над дорогами, но которым струится со всех сторон к элеваторам и заготпунктам зерно.
В Вешки меня тянет всегда, еще с тех самых пор, когда обожженный в тринадцатилетнем возрасте первой книгой «Тихого Дона», поехал я туда из города Миллерово, чтобы хоть посмотреть на тот дом, где было сотворено это чудо. Нет, не поехал, а поплыл по волнам вот такого же ячменно-пшеничного разлива на арбе, на которой возили тогда из Миллерово в Вешки, за полтораста верст, для лавки ЕПО — Единого потребительского общества — мануфактуру, соль, деготь. Плыть надо было на медленной тавричанской арбе, на быках не один день, тогда как теперь и от Ростова все триста пятьдесят километров можно промахнуть за какие-нибудь пять часов. Но и попробуй разберись, чего же в этом больше, радости или грусти, если уже не с ласковым шорохом расступается перед тобой это золотисто-зеленое половодье, а с тревожным гулом уносится назад по обочинам шоссе.
А какие по ночам крупные, зеленые звезды несли тогда на своих рогах тавричанские быки! С хмелем хлебных полей спорил и уживался хмель полыни, смешиваясь в густой, опьяняющий нектар, и музыкой безмолвия полнилось все вокруг. Вплоть до самых Вешек, пока «кобаржиной татарского сагайдака» но ударяла по глазам из-под горы излучина Дона.
