Лесорубы отложили топоры. Старый Трличик, который обдирал кору с поваленных стволов и складывал ее в кучу рулонами, вдруг рассмеялся, сам не зная чему.
Ломигнат стоял рядом, большой, высокий, и любовался весенним солнцем.
Отозвался один Танечек.
— Все это от господа бога нашего, — кратко сказал он.
Лом болезненно поморщился.
— Ты так думаешь? — Покачав головой, Лом присел на поваленное дерево. — Что вы за люди?
— Самые последние из самых первых, — загадочно ответил Танечек.
— Какая же у вас религия?
— Нет бога, кроме бога. Вот в чем наша вера. Мы верим в искупителя, верим, что он восстанет из праха.
Ломигнат опустил голову на руки. Он пожалел, что у него нет такой неколебимой веры, как у Танечека.
А вокруг тишина, запах клейких капель смолы на поваленных деревьях дурманит, усыпляет…
Незаметно к лесорубам подошла молоденькая девушка: в одной руке она держала жбан, в другой — узелок. Фанушку знали все. Отца ее несколько лет назад задавило деревом, мать, Анчу, недавно убили немцы за то, что она не уступила их домогательствам. Ломигнат, у которого не было родных, принял на себя заботу о девушке.
Танечек, обычно такой спокойный и невозмутимый, взволнованно поглядывал на Фанушку и старался овладеть собой.
Девушка стояла глядя в землю.
Ломигнат, обняв Фанушку за худенькие плечи, подвел ее к стволу, на котором сидел. Там он усадил ее и хрипло сказал:
— Ну, покажи, Фанушка, покажи, чего ты наготовила!
Девушка дрожащими пальцами долго развязывала узелок, пока наконец не достала хлеб, творог, кастрюлю.
Лом принялся за еду, чмокая и похваливая Фанушку, а девушка села на траву, глядя, с каким удовольствием ест Ломигнат.
Покончив с едой, он улыбнулся девушке и всему свету. И вновь почувствовал, как ликует все в нем.
Из букового леса донеслось кукование.
— «Кукушка кукует с нашего бука», — улыбнувшись Фанушке, вспомнил Ломигнат строчку из песни. А потом оглядел зеленую стену леса и сурово закончил: — «Поднимемся, братья, против гайдука!»
* * *
По извилистой горной дороге с грохотом и ревом ползли немецкие бронетранспортеры. Тяжелые машины — впереди колеса, сзади гусеницы — на поворотах, где земля помягче, оставляли четкий след. Легковой автомобиль во главе колонны казался малюткой по сравнению с чудовищами-транспортерами и зеленым грузовиком, которые следовали за ним. У подножия Вартовны автомобиль остановился. Солдаты начали передавать от одной машины к другой сигнал остановиться. Из грузовика выскочил молодой лейтенант и подбежал к легковому автомобилю, чтобы выслушать приказание. Солдаты с шумом прыгали из машин, ложились за кюветом на траву, грелись на весеннем солнышке, жевали травинки, кричали, резвились.
Меж тем из легкового автомобиля вышли двое, грузный офицер и штатский, державшийся с явным подобострастием. Они с трудом перепрыгнули мелкий ручеек и не спеша стали подниматься по склону Вартовны.
Таких гостей Янек Горнянчин не ждал. В штатском он сразу узнал доктора Мезуланика, которого когда-то привозил к нему Ягода. На сей раз Мезуланик сопровождал офицера-эсэсовца.
Горнянчин вышел во двор. Мезуланик вежливо поклонился и привычным жестом поднял правую руку, но тут же спохватился и протянул ее Янеку.
— Я приветствую вас античным приветствием, поднимаю открытую ладонь в знак того, что мы приходим с миром и дружбой.
Янек почти не ощутил пожатия его мягкой ручки.
— Пан обергруппенфюрер Хан… большой любитель искусства, — представил Мезуланик эсэсовца.
У офицера были пухлые щеки, очки, как у Мезуланика. То ли стекла очков увеличивают, то ли и впрямь у него такие большие глаза, но на этом круглом лице они кажутся огромными и придают ему выражение спокойствия и добросердечности. Офицер тоже подал Горнянчину руку.
— Я рассказывал пану обергруппенфюреру о вас, о ваших фигурках и гравюрах на дереве… Это его очень заинтересовало… Ну и поскольку представился случай, мы решили…
Янек никак не мог оправиться от растерянности, у него не укладывалось в голове, что они пришли просто так. Немец вроде настроен хорошо, он добродушно кивает головой, подтверждая слова доктора.
Мезуланик, чувствуя себя тут старым знакомым, бочком стал пробираться к мастерской.
— Я думаю, вы пригласите нас войти, — сказал он, уже держась за ручку двери. — Мы только на минутку, пан обергруппенфюрер очень торопится, — добавил он, хотя Горнянчин и не задерживал их.
Они вошли в тесную каморку. Мезуланик бросился к полкам. Сейчас он держался уже не с таким важным видом, как в первый раз, — роли переменились: тогда Ягода обхаживал Мезуланика, а теперь Мезуланик бегал на задних лапках вокруг офицера-эсэсовца и болтал, болтал без конца о том, какую великолепную фигурку подарил ему Горнянчин.
Офицер продолжал стоять у двери, пока Горнянчин жестом не предложил ему стул. Мезуланик поспешил к нему с какой-то фигуркой, но тот не взял ее в руки, а лишь оглядел со всех сторон, а потом, как бы извиняясь, улыбнулся Янеку и отрицательно покачал головой.
— Вот посмотрите это, герр обергруппенфюрер! — приставал Мезуланик, предлагая немцу то одну, то другую фигурку.
Офицер снова покачал головой.
Горнянчин внутренне не мог не согласиться с ним, потому что фигурки и в самом деле были пустячные. За зиму у него скопилось их огромное множество, некоторые даже вырезал его сынишка. Какие бы они ни были, работа над ними оправдывала себя: фигурки скупал один всетинский торговец. На вырученные деньги можно было выкупить продукты по карточкам.
— Оставьте, герр доктор, — вдруг проговорил по-немецки офицер и обернулся к Янеку. Дескать, пусть он сам покажет то, что считает интересным.
Пока Янек рылся на полках, ему пришла в голову озорная мысль. Он подал офицеру старую доску, на которой была вырезана сценка из разбойничьей жизни.
Немец сверкнул очками, присвистнул и, сняв перчатки, осторожно взял доску в руки. Он внимательно осмотрел ее сначала целиком, а потом, приблизив к глазам, стал тщательно разглядывать каждую деталь.
— Вот это, — произнес он наконец, — настоящее произведение искусства!
Янек разыскал еще несколько вещичек, и офицер внимательно оглядел их. Но он все время возвращался к той доске, вновь и вновь брал ее в руки. Потом повернулся к Мезуланику и сказал что-то по-немецки так быстро, что Янек почти не уловил смысла слов.
Мезуланик обратился к Горнянчину:
— Пану обергруппенфюреру доставило бы большую радость, если бы он смог получить вашу гравюру как память о Валахии.
Янек был смущен и не знал, как быть. Заметив его нерешительность, офицер снова обратился к Мезуланику.
— Пан обергруппенфюрер заверяет вас, — переводил доктор, — что ваша работа будет в хороших руках. Он поместит ее на почетном месте в своих коллекциях. Пан обергруппенфюрер готов заплатить любую разумную цену… Я полагаю, вы подарите ему эту вещицу, — добавил Мезуланик от себя.
Офицер между тем достал бумажник и стал бросать на стол банкноты.
— Нет, нет, это много, — запротестовал Горнянчин, не сознавая, что тем самым он дал согласие продать доску. Да и что ему оставалось делать? Доска все равно была для него потеряна.
Немец высказал удивление, что не нашел на доске подписи автора, и пожелал, чтобы Горнянчин вырезал ее сейчас. Янек взял долото, нож и вырезал в углу: «Г.44». Когда он поставил дату, у него вдруг возникло непреодолимое желание расщепить доску одним ударом. Но этому желанию противостояло другое — сохранить свое творение, и оно оказалось сильнее. Да и немец, как нарочно, придвинулся совсем близко, заинтересованно следя за его движениями. Он не верил, что такую тонкую работу можно сделать столь грубым инструментом. В его глазах Янек видел восхищение, — возможно, и это еще удержало его руку.
На столе лежала кучка ассигнаций. Янек положил на них инструменты. Он не испытывал радости при виде этих денег.
Офицер приказал Мезуланику вынести доску из мастерской. На косогоре за домом он вынул из кармана блестящий свисток и пронзительно свистнул. Веселый шум и гомон, долетавший с дороги, затих.
— Одного человека! — резко крикнул офицер неожиданно сильным голосом.
Послышались команды, и через минуту на косогоре появился запыхавшийся солдат и откозырял офицеру.
Обергруппенфюрер протянул ему доску. Солдат взял ее и тут же едва не выпустил из рук. Офицер закричал на него, ударил перчатками по лицу и резко приказал ему идти. Солдат, весь напрягшись, спускался по косогору, бережно держа в руках доску.
Офицер повернулся к Янеку и вежливо простился с ним. Мезуланик фамильярно похлопал Янека по плечу и пообещал, что обязательно заглянет как-нибудь еще.
Они спускались к шоссе, а Янек задумчиво глядел им вслед.
