Андрей бросил грести, и сейчас же удар волны чуть не перевернул шлюпку.
— Греби! Что же ты? — рванулся к нему Кожухарь. Но Андрей уже опомнился и навалился на весла.
Луч прожектора, описывая дугу, подбирался к шлюпке. Еще секунда, и он накроет ее. Но в это время с охотника ударили по прожектору из крупнокалиберного пулемета длинной очередью трассирующих пуль. Луч рывком перебросился к катеру.
Охотник взревел моторами и заметался, отвлекая прожектористов от шлюпки.
Разведчики не заметили, как очутились в полосе прибоя. Подхваченная накатом, шлюпка ринулась вперед и, разламываясь, с треском вклинилась между камнями. Удар был настолько силен, что Кожухаря и Андрея выбросило в воду.
Кто бывал на Южном берегу Крыма, тот никогда не забудет солнечную, утопающую в зелени Алупку, с ее знаменитыми парками и дворцами. И что-то чудовищное, невероятное было в том, что сюда пришел враг!
На аллеях парков — отпечатки кованых немецких сапог. Над Воронцовским дворцом — флаг со свастикой. На дорогах указатели, написанные на чужом языке. В повседневной речи горожан новые непривычные слова: «оккупация», «гестапо», «расстрел», «голод».
«Новый порядок» пытался выжать у людей все человеческое, оставлял только рабскую покорность. Но люди помнили не только о гестапо, расстрелах и голоде, они говорили о сражающемся Севастополе, о Москве, о фронте, о партизанах.
…Еще когда враг был на подступах к Крыму, Александр Гавырин одним из первых пришел в райком комсомола. Он просил зачислить его в партизанский отряд.
Теперь с новым чувством смотрел Александр на покрытые лесом горы, на громаду Ай-Петри, у подножия которой приютилась Алупка. Эти горы станут партизанской твердыней, домом партизан, а значит, и его, Александра, домом.
В тот год снег в горах лег раньше обычного. В начале ноября вершины гор уже стояли белые, усыпанные снежными сугробами. Они сливались с тусклым небом, затянутым рваными, холодными облаками.
Сестренка Лина, которая оставалась хозяйкой в семье, собрала белье. Брат ей ничего не говорил, но она обо всем догадывалась. Ведь не маленькая — недавно исполнилось шестнадцать лет.
Старший брат Владимир ходил мрачнее тучи. В прошлом отличный спортсмен, он несколько лет тому назад стал инвалидом. Вот Саша уходит защищать Родину, как когда-то защищал ее отец, старый коммунист, партизанивший в годы гражданской войны на Дальнем востоке, а он прикован к своим костылям…
Какая от него польза?
Через несколько дней все было готово к уходу в лес. Лина сказала:
— Саша, я хочу положить тебе еще пару шерстяных носков…
Брат как-то странно посмотрел на нее:
— Не надо.
Она горячилась и доказывала, что наступает зима, но Александр повторил:
— Не надо. Я остаюсь. Остаюсь с вами в Алупке.
— Как это? — растерялась сестра. А Владимир, побледнев от гнева, спросил:
— Отсиживаться собираешься?
— Лина, закрой дверь. А теперь успокойтесь и помолчите, — голос Александра звучал непривычно сурово — Мы будем бороться здесь.
У сестренки блеснули глаза.
— Ты это сам решил? — все еще недоверчиво спросил Володя.
— Нет. Так мне приказали.
На ночных пустынных улицах Алупки гулял порывистый ветер. С гор мела поземка. Тонкая пелена снега, как марля, покрывала деревья, улицы, дома, и Кожухарю казалось, что город одет в саван.
Горная, 3. Вот он, этот домик в глубине двора Вокруг тихо. Кожухарь осторожно постучал в окно. Откинулась занавеска.
— Вам кого? — спросил девичий голос.
— Здесь живет фельдшер Куприянов?
— Зайдите. Он переехал, но вам скажут его адрес.
Щелкнул засов. Кожухарь вошел в дом. Он смертельно устал и замерз.
— Братья Гавырины? — спросил он.
— Да, — ответил юноша, встретивший его в дверях. — Я Александр. Это брат Владимир, а это сестра Лина. Знакомьтесь.
Кожухарь протянул руку.
— Кожухарь. Я из Севастополя от Викентия…
Он сделал паузу, выжидающе глядя на братьев.
— От Викентия Прохоровича, — спокойно добавил Александр. Кожухарь кивнул головой.
— Да! Все правильно!.. Сегодня мне нужна ваша помощь… При высадке на берег случилось несчастье: мой товарищ повредил ногу, его надо где-то укрыть.
По режущим гребням скал, по обледенелому плитняку карабкается человек в изодранном комбинезоне. Ноги его скользят, окровавленные пальцы срываются с острых камней. Автомат цепляется за колючий кустарник. Камни то и дело вырываются из-под ног, и завоеванные нечеловеческим трудом метры приходится штурмовать снова и снова. Но Кожухарь упрямо ползет вперед.
К полудню он выбрался на высокогорную яйлу. Там его подстерегал ветер, морозный и неистовый. Перед Кожухарем открылась пустынная заснеженная равнина. Он пригнулся, — так было легче преодолевать порывы ветра, — и медленно зашагал по снежной целине. Навстречу неслись низкие тучи, постепенно окутывая яйлу. Надвигался буран, и Кожухарь спешил, насколько можно было спешить, по колено увязая в снегу.
Обойдя глубокую расщелину, он внезапно бросился в снег. Прямо на него шли трое людей. Крутила поземка; очертания фигур были размыты, невозможно было различить одежду. Кожухарь сорвал с плеча автомат и в то же мгновение услышал:
— Бросай оружие! Живо!
Он обернулся. В трех шагах позади него стоял человек в кожанке с автоматом на изготовку. Вероятнее всего он вышел из той расщелины, которую Кожухарь только что обогнул.
— Бросай оружие, тебе говорят!
Кожухарь неторопливо поднялся и переложил автомат в левую руку стволом к земле. Условный знак поняли: человек в кожанке и те трое тоже опустили автоматы.
— Кто такой! Из какого отряда? — властно спросил человек в кожанке.
— Прошу проводить к командованию. Там доложу.
— Я начальник разведки Ялтинского партизанского отряда. Можете докладывать.
Секунду поколебавшись, Кожухарь ответил:
— Я от Викентия.
— От Викентия? — изумился начальник разведки. — Один? И здесь?
Вместо ответа Кожухарь приподнял ствол автомата.
— Вы не помните отчества Викентия?
Начальник разведки спохватился, что не ответил на пароль:
— Викентий Прохорович.
Кожухарь шагнул вперед и протянул руку:
— Так. Все в порядке. Разрешите представиться. С заданием из Севастополя… Мой напарник-радист укрыт подпольщиками в Алупке. При высадке он сломал ногу…
В низенькой штабной землянке было тепло. В очаге, сложенном из камней, горел огонь, в котелках кипела вода.
— …По всем данным, орудие установлено где-то под Бахчисараем, — говорил Кожухарь, щурясь от дыма. — Мне надо двух толковых партизан, хорошо знающих район и город.
Начальник разведки с сомнением покачал головой:
— Такие люди есть, но вряд ли вам удастся проникнуть в Бахчисарай. Там штабы и вторые эшелоны противника.
— На месте будет видно, — сказал Кожухарь.
Командир соединения помолчал, раздумывая:
— Пойдете с Балашовым. Он знает все ходы и выходы, у него есть связи. Кого еще послать? — обратился он к начальнику разведки.
— Ну, раз пойдет Балашов, с ним должен идти Зобнин! — улыбнулся начальник разведки. — Они один без другого не ходят.
— Что это за ребята? — спросил Кожухарь.
Заговорил комиссар. Он хорошо знал людей и рассказывал о них тепло и интересно.
Зобнин, комендор с эсминца «Беспощадный», воевал в морской пехоте. В разведке под Симферополем моряки попали в окружение. Заняв оборону, они стали отстреливаться. Им предложили сдаться. Зобнин громко крикнул:
— Подожди, сейчас!
Стрельба стихла. Тогда комендор развязал вещевой мешок, вынул банку консервов, аккуратно вскрыл ее, отрезал краюху хлеба и начал закусывать. Как у всех больших, сильных людей, движения его были медлительны, и ел он, не торопясь. Немцы, потеряв терпение, вновь открыли огонь. Зобнин взял в руки гранаты, посмотрел на товарищей и тоном, каким приглашают в кино или в гости, сказал:
— Ну, что ж! Пошли!
На третий день к вечеру пятеро моряков разыскали партизанский отряд. Представившись командиру, Зобнин деловито осведомился:
— Мы на ужин не опоздали?
Кожухарь спрятал улыбку.
— А Балашов? — спросил он.
— О-о! — засмеялся комиссар. — Это звезда экрана. До войны работал помощником киномеханика. Кумир бахчисарайских мальчишек! — И снова став серьезным, комиссар добавил:
— Хороший парень. Комсомолец. Не подведет.
— Когда думаете выходить? — спросил командир соединения.
— Как только будут готовы люди, — ответил Кожухарь.
Они склонились над картой, намечая предстоящий маршрут.
Идут разведчики, и за ними тянется цепочка полузасыпанных снегом следов…
— Стой! — скомандовал Кожухарь. — Стой, привал!
