— Тем более что она понравилась одному из румынских офицеров, да к тому же исповедовала православие, что было подтверждено местными священниками.
Теперь уже настала очередь Штубера удивленно уставиться на резных дел мастера.
— Кроме меня, этими сведениями здесь не обладал никто. Откуда они у вас, Отшельник?
— Во-первых, в Жерницкую нельзя не влюбиться, во-вторых, ее слишком хорошо знают в кругу православных священников, к которым румынские власти должны относиться с пониманием, как и следует относиться ко всяким гонимым коммунистами церковникам.
— А что, логично. Придется то ли вводить вас в состав нашей службы безопасности, то ли расстрелять как потенциально опасного для гарнизона «СС-Франконии» русского.
— Выбор, как видим, у вас всегда находится, — поиграл желваками Отшельник. — Так что же на самом деле произошло с Софьей Жерницкой?
— Поначалу ее взяли под наблюдение, — не стал окончательно портить отношения Штубер, — затем все же арестовали. Но тут вмешались люди из СД, то есть мои люди. И очень скоро выяснилось, что какая-то доля еврейской крови в ней несомненно течет. Но куда больше крови польско-германской. Да-да, и германской тоже. Мало того, в Первую мировую ее дед был офицером германской армии. Вы знали об этом?
— Родословной этой женщины никогда не интересовался.
— Понятно, — скабрезно ухмыльнулся Штубер. — Вам было не до родословных. Ну да не об этом сейчас речь. По моему настоянию фрау Жерницкая немедленно получила удостоверение фольскдойч.
— Тем самым вы купили ей билет на Колыму.
— В Бухарест, — насколько мне известно.
— Жерницкая уже в столице Румынии?! - недоверчиво рассмеялся Отшельник и еще более недоверчиво покачал головой. — Трудно поверить.
— По последним сведениям, она успела эвакуироваться вместе с городской управой, в одном из отделов которой работала. А помог ей в этом некий священник.
— И тоже по вашему настоянию.
— Естественно.
— Значит, давно опекаете ее? — зачастил с вопросами Орест, словно следователь, наконец-то сумевший разговорить упорно молчавшего уголовника.
— С того самого времени, — с вальяжным спокойствием ответил Штубер. — С момента спасения от сигуранцы.
— Так вы, очевидно, встречались с ней? — нахохлился Орест, не в состоянии скрыть своей ревности.
— Выходит, я не зря похвалил вас за умение логически мыслить.
— Когда и где? — теперь уже по-настоящему набычился Отшельник, приподнимаясь из-за стола. — Такого не могло быть.
— А вот с памятью у вас неважно, — наслаждался вкусом французского коньяка гауптштурмфюрер. — Я ведь говорил вам, что на какое-то время был командирован в Одессу. Как специалист по борьбе с партизанами. Еще в то время, когда мой отряд базировался в лесах Подолии.
— Партизаны... в Одессе?! — недоверчиво хмыкнул Орест. Сейчас он вел себя, как неисправимый ревнивец, пытавшийся то ли обличить своего соперника во лжи, то ли, наоборот, окончательно убедиться в неверности своей избранницы.
— Если точнее, в одесских катакомбах. Поскольку я имел дело с гарнизонами русских дотов, в штабе сочли, что лучшего специалиста по катакомбным партизанам им не сыскать. Командировка на побережье Черного моря оказалась недолгой, но эффектной.
— Однако Софью Жерницкую вы обнаружили не в катакомбах?
— К счастью, нет. Хотя, согласен, встреча с такой женщиной в катакомбах тоже показалась бы достаточно романтичной.
* * *
Их разговор был прерван телефонным звонком. Отшельник заметил, что после первых же услышанных им слов лицо Штубе-ра просияло. А свое неизменное «Хайль Гитлер!», он прокричал, хотя и не поднимаясь, но зато высоко поднимая перед собой рюмку с коньяком.
Положив трубку, он еще с минуту задумчиво смотрел на нее, загадочно как-то улыбаясь.
— Нет, Отшельник, из Берлина мне сообщили не о том, что отыскалась госпожа Жерницкая.
— При известии о Жерницкой вы радовались бы более искренне.
— Вы правы — весть оказалась более прозаичной: мне присвоили чин штурмбанфюрера, то есть майора СС. Правда, весть это пока что неофициальная, так что, пока не увижу приказа, или пока мне официально не объявят его, буду оставаться гаупт-штурмфюрером, тем более что я уже привык к этому благородному чину, но все же согласитесь, что этот день завершается для нас обоих неплохо.
— Для обоих? — спросил Орест.
— Чем выше мой чин, тем больше шансов, что мне удастся отстоять вас под напором гестапо, которое давно относится к вам с подозрением.
— Тогда поздравляю.
— Вот так-то лучше. А что касается госпожи Жерницкой, то не думаю, что румынские власти решатся выдать её русским, хотя они уже превратились в союзников русских. На всякий случай, я попросил своего человека в Бухаресте выяснить, как сложилась дальнейшая судьба этой фрау и, если понадобится, каким-то образом подстраховать её. А во время последней поездки в Берлин выяснил через задержавшегося у нас сотрудника румынского посольства, что Жерницкая вроде бы давно пересекала границу рейха. Но, поскольку затем румынский король объявил войну рейху, во всеобщей суете сотруднику было не до какой-то там русской беженки. Тем более — с германскими, а не румынскими, корнями.
Штубер вновь наполнил рюмку мастера, с интересом проследил, как тот мгновенно опустошил ее, вновь наполнил, но предупредил, чтобы с выпивкой тот не торопился.
— Со мной все ясно: я в плену. Но какого дьявола вы столь пристально следите за Жерницкой? Вам-то она зачем понадобилась?
— Вы все еще считаете, что находитесь в плену? — сурово блеснул глазами Штубер. — Все это — неопределенно повел он рукой перед своим лицом, — вы считаете пребыванием в плену? И это вы, человек, на чьих руках кровь нескольких германских солдат и которого давно следовало бы вздернуть на одном из крючьев гестаповской тюрьмы Плетцензее!
— Но ведь не вздернули же. Почему-то...
— Не будем выяснять почему, это отнимет много времени и нервов. И вообще, считайте себя моим гостем.
— Понимаю, я понадобился вам как мастер, скульптор.
— Я ценю вас больше, нежели вы заслуживаете того как резных дел мастер.
— Тогда спрошу по-иному. Каковы ваши планы в отношении меня. И связаны ли эти планы с Софьей Жерницкой?
— А вот на этот вопрос вы, Отшельник, имеете полное право. Мне рассказывали, что до войны ваши картины, как, впрочем, и ваши иконы, пользовались большим успехом.
— Пользовались, — признал Орест.
— И что вдохновителем вашим стала госпожа Жерницкая.
— Тоже верно: она очень помогала мне. И в быту, и в организации заказов. Хотя за само написание иконы можно было сесть лет на десять в тюрьму.
Штубер поднялся и с рюмкой в руке прошелся по кабинету. Только теперь, сопровождая новоявленного штурмбанфюрера взглядом, Орест присмотрелся к обстановке этой катакомбной выработки, служившей эсэсовцу и кабинетом, и жильем. Обшитые досками стены, на одной из которых вместо неизменного портрета фюрера, висела фотография самого Штубера, красовавшегося рядом с Отто Скорцени; походная печка, напоминавшая привычную для славянского ока печку-буржуйку, и бревенчатая перегородка, за которой, очевидно, находились кровать и солдатская тумбочка.
— Прежде чем приступить к созданию скульптуры, мастер обычно делает заготовки, — остановился Штубер спиной к мастеру, как раз под фотографией со Скорцени, на фоне какого-то старинного замка. — Так вот, я тоже создаю своеобразные «заготовки». Даже Господь не способен с точностью сказать, как будет выглядеть послевоенная Германия, и что случится с каждым из нас, кто эту войну все-таки переживет.
— Сие неведомо даже Всевышнему, согласен. — Отшельник никогда не ощущал особого пристрастия к спиртному, но сегодня его явно повело. Пользуясь тем, что Штубер все еще стоял спиной к нему, Орест вновь наполнил рюмку и, досадуя по поводу «мизерности», осушил с жадностью пустынника.
— Но, по одной из тех «заготовок», которые я постепенно формирую, вы, Отшельник, могли бы поселиться у стен замка, виднеющегося на этой фотографии. В моем имении более двухсот гектаров пахотной земли, а также парк, этот замок и несколько других крупных строений. На этой территории я хотед бы создать поселение для таких «странников войны», как вы; как лейтенант, или теперь уже капитан Беркут; как Фризское Чудовище и вечный фельдфебель Зебольд, как штабс-капитан Розданов, полковник Курбатов или спутник его, барон фон Тирбах... Это поселение мы могли бы объявить вненациональным и экстерриториальным, как пристанище для тех, чья послевоенная жизнь вне его пределов по каким-то причинам наладиться не способна. Так вот, одними из первых поселенцев могли бы стать вы, Отшельник, и госпожа Жерницкая.
— Мы... с Жерницкой? — едва слышно переспросил Орест и, пока барон держал артистическую паузу, он сидел с полуоткрытым ртом.
